Читаем без скачивания Бумажный лебедь (ЛП) - Лейла Аттэр

Он завершил разговор и вытер кровь с ножа. Затем налил стакан апельсинового сока, приподнял мою голову и поднес его к моим губам.

Я пригубила его медленно, потому что зубы стучали. Я была горячей, холодной, потной и у меня кружилась голова, а еще кровь капала с тумбочки и растекалась по полу.

― Почему ты просто не убьешь меня? ― спросила я, когда закончила пить.

Это не просто похищение. Это убийство-превратившееся-в-похищение. Это был гребаный момент слабости. Это была личная, целенаправленная атака на моего отца.

― Что случится через двадцать один день?

Дамиан не ответил. Он закончил убирать беспорядок на кухне, потом изучил мой палец. Кровь немного проступала сквозь повязку, в ране пульсировала дикая боль, но он казался довольным.

Он оставил меня на полу, прислонив к шкафчику, и начал нарезать картошку.

― Мясное ассорти и картофельный салат на обед?

Глава 6

Дамиан чувствовал, что во мне что-то сломалось, ну или ощущал смутное чувство раскаяния за то, что сделал. В чем бы ни было дело, он больше не связывал меня по ночам, хотя все еще закрывал дверь и держал ключ при себе, когда мы спали. Когда я просыпалась, дверь всегда была открыта. Он оставлял мне еду на том же месте, где отрезал мой палец, и хотя ножа нигде не было видно, боязнь его глубоко засела в моем сознании.

Я свободно могла передвигаться по яхте, но предпочитала свернуться калачиком на диванчике напротив кухни. Дамиан большую часть времени проводил наверху, у руля. Два человека, вынужденные находиться близко друг с другом день за днем, могут свободно общаться, не произнося ни слова. Он напоминал мне о боли, темноте и моем разрубленном надвое пальце. Я, наверное, напоминала ему о неудавшейся мести и монстре внутри него, потому что мы оба избегали друг друга, кроме того периода времени, когда мы ели или спали.

Я не спрашивала его о том, что сделал мой отец. За что бы, по мнению Дамиана, он ни был в ответе ― это все ложь или ошибка. Уоррен Седжвик был самым добрым, самым щедрым человеком в мире. Он использовал свои связи в гостиничном бизнесе, чтобы строить плотины, скважины и водяные насосы для людей, в самых отдаленных регионах мира, в местах, на которые остальным было наплевать. Он обеспечивал микрозаймы, финансировал школы, продовольственные фонды, больницы. Он выступал против несправедливости, всегда относился к сотрудникам с уважением и достоинством, и он всегда, всегда пек своей дочери блинчики на завтрак в воскресенье.

Когда я и мой отец только прибыли в Сан-Диего, это были блинчики в форме Микки Мауса с сахарной пудрой и сиропом. Потом они превратились в сердечки и всякие штучки для принцесс. И, хотя я уже была взрослой девочкой, он не позволял мне забыть о детстве и все еще придерживался этой традиции. Недавно он начал делать карикатуры моей обуви и сумочек, большие бесформенные сгустки теста, и настаивал, чтобы я осмотрела их со всех сторон и оценила. Начинка менялась по моему вкусу ― бананы с «Нутеллой», свежие ягоды с коричневым сахаром и корицей, шоколадная крошка с апельсиновой цедрой. Мой отец имел сверхъестественную способность заглядывать мне в мысли, отыскивать мои желания и воплощать их в реальность. Я думала о лимонном твороге с сыром маскарпоне не потому, что я хотела его, а потому, что он просто смог это почувствовать ― мое желание в этот день ― так он узнал бы, что я жива.

Большинство ушибов уже заживало, но мой палец все еще был красным, напоминая мне о том, что часть меня, запечатанная в пластиковый пакет, хранилась в морозилке. Я сняла свои акриловые ногти, откусывая и дергая, пока не добралась до ногтевого ложа. Девять ногтевых пластин вместо десяти, все потрескавшиеся, ребристые, и все покрыты гадким, белым слоем. Я подумала, что это хорошее прощание с павшим товарищем. Салют девяти пальцев.

Я скучала по тяжести маминого ожерелья на шее. Скучала по своему мизинцу. Скучала по волосам. Я чувствовала, как все, что удерживало мою силу, медленно рассыпалось, распадалось на части, кусок за куском. Я исчезала, раскалывалась как скалы, которые съедает море.

Я впервые вышла на палубу с того дня, когда Дамиан затащил меня сюда, когда он выкинул мой кулон в воду. Мы находились на средних размеров яхте, достаточно крепкой для того, чтобы ходить в открытом море, но достаточно неприметной, если нужно скрыться. Дамиан поставил ее на автопилот и сидел на палубе в шезлонге — рыбачил. Все, что он поймает, будет нашим ужином.

Я чувствовала на себе его взгляд, когда подошла к перилам. Яхта разрезала воду на две темных полосы. Я задалась вопросом, как глубоко здесь и как сильно я буду сопротивляться, если мои легкие наполнятся водой. Я думала о том, чтобы опуститься на дно одним славным кусочком вместо того, чтобы разрываться на части постепенно, кусок за куском.

Прости меня, папочка!

Я украдкой глянула на Дамиана. Он замер ― почти застыл ― как будто знал, что происходит у меня в голове. Я узнавала его позу. Все мускулы натянутые, спружиненные, жесткие и напряженные ― прямо как тогда, когда он из мести оттяпал кусочек моей плоти. Я чувствовала это тогда, чувствую это и сейчас.

Ублюдок. Он не позволит мне сделать это. Он оказался бы возле меня, стоило бы мне сделать шаг в сторону. Он владел мной. Он владел моей судьбой ― моей жизнью, моей смертью. Не было нужды в словах — все было написано в его глазах. Он вынуждал меня отойти от края. И я подчинилась.

Я не могла перестать рыдать, поэтому я плакала и плакала.

Я плакала так, когда Гидеон Бенедикт Сент-Джон порвал застежку на моем ожерелье и оставил след на моей шее.

Эстебан нашел меня. Он был готов надрать Гидиоту задницу.

— Ты не посмеешь, — я заставила его пообещать, — Ты знаешь, что случится, если ты еще раз попадешь в неприятности.

— Мне все равно, — он убрал волосы со лба. Это значило, что все серьезно.

— Пожалуйста, Эстебан. МаМаЛу отправит тебя далеко, и я никогда тебя больше не увижу.

— МаМаЛу блефует.

Эстебан называл свою маму МаМаЛу. Он всегда называл ее МаМаЛу. Она была его мамой, но ее имя было Мария Луиза, но когда-то он начал впервые лепетать «МаМаЛу», и прозвище прицепилось. Теперь все называли ее МаМаЛу, все, кроме Виктора Мадера, он работал на моего отца. Он называл ее полным именем, и МаМаЛу не любила это. Или его.

— МаМаЛу сказала, что если ты еще раз ее не послушаешь, она отправит тебя к твоему дяде.