Читаем без скачивания Маска красной смерти - Бетани Гриффин

Я слышу шум и отпрыгиваю прежде, чем понимаю, что это повариха, идущая в гостиную, чтобы спросить маму о предпочтениях.

В следующем ящике я нахожу склад аккуратно промаркированных бумаг. Схемы, диаграммы, расчеты. Все, что могло потребоваться для производства масок.

— Аравия? — зовет мама из гостиной.

Я закрываю ящик с чертежами слишком сильно, мама наверняка должна была услышать это. Я запихиваю бумаги в рукав, благодаря судьбу за то, что надела скромное платье.

— Аравия? — зовет она от дверей. — Что ты делаешь? — ее тон скорее смущенный, нежели обвиняющий, и это заставляет меня чувствовать себя еще более виноватой.

— Я искала отца.

— Он ушел вниз, разговаривает со стражами. Ты не видела, как он ушел? — теперь она подозревает. — Пойдем в холл. Ему не понравится, что ты здесь.

Я следую за мамой, но прежде чем я могу расправить кучу смятых бумаг в рукаве, передняя дверь открывается, и отец снова входит в наши покои.

Я жду, сердце стучит, но мама ни в чем меня не обвиняет.

Отец останавливается и ждет, очевидно, пытаясь понять, почему мы обе стоим тут.

— Возможно, я проработаю в лаборатории до самого ужина, — наконец, говорит он, рассматривая дверь, которую я забыла закрыть.

— Ужин будет подан через час, — говорит мама. — Повариха приготовила грибы...

Ее прерывает громкий хлопок двери.

У меня перехватывает дыхание. Единственный человек, который хлопает дверью — Эйприл. Все остальные должны пройти через охрану на стойке регистрации. Слуга открывает дверь, и мы все смотрим.

Молодой мужчина стоит на пороге с букетом алых роз. Я почти не узнаю его, ведь я никогда не видела его в маске, но теперь он надел ее. Высокомерие видно в том, как он стоит, а его брови выдают насмешку. Они теперь даже более выразительны, раз остальное лицо скрыто. Мне нравится, как он выглядит в маске.

Одна его бровь темнее, слегка опаленная. Я вспоминаю, как он сидел в темноте, зажигая спички. Может быть, он поджег и себя. Или, может быть, прогулялся по городу прошлой ночью.

В любом случае, видеть его для меня волнительно.

Эллиот медленно входит, пожимает руку отцу, кивает матери и передает мне цветы. Я неуклюже их беру, шипы впиваются в руку, оставляя тонкий кровавый след.

— Я Эллиот, — говорит он моим родителям. — Я... — он колеблется. — Брат Эйприл. Я надеялся, что ваша дочь можешь прогуляться со мной на крышу.

Крыша. Мне не разрешено туда идти, хотя я не думала прыгать уже достаточно давно. Я бесцеремонно кладу на край стола цветы. Мама смотрит на Эллиота, ее лицо бледное. Она идет к серванту и наливает напиток. Только непонятно: для себя или для Эллиота.

— Крыша?

Прежде чем мама может продолжить, наш курьер входит в комнату. Слезы текут по его лицу. Этот мужчина, который сидит за дверью, невозмутимо ожидая наших поручений, плачет.

— Бомбежка прошлой ночью ... — шепчет он. — Уничтожила завод, где выпускались маски.

Я задыхаюсь и кладу руку на прорезь для рта на моей маске, и, когда я это делаю, бумаги в моем рукаве издают громкий хрустящий звук.

Глаза Эллиота встречаются с моими.

— Конечно, его заново отстроят, — говорит мама.

— Люди на улицах говорят, что даже если и отстроят, рабочие будут вынуждены делать маски вручную. Только очень богатые люди смогут позволить себе их, — курьер падает на наш диван.

И мать наливает выпить ему, а не гостю.

— Люди сказали, кто это сделал? — спрашивает Эллиот.

Мои глаза возвращаются к его опаленным бровям. Что он знает?

— На тех стенах, которые еще стояли, были нарисованы черные косы, — говорит курьер.

Эллиот кивает.

— Мальконент[1], — то, как произносит он слово, выходит скорее как имя, чем настроение. Не похоже, чтобы мать и отец поняли это, но взгляд курьера резко устремляется вверх.

Отец опирается руками о подоконник и смотрит вдаль.

— Они пожалеют о своих действиях, как только болезнь снова ударит, — говорит он. Он яростно трет свой лоб, оставляя на нем чернильный след, и кладет платок обратно в карман. — Они уничтожили именно то, что давало им надежду.

В комнате душно.

Эллиот смотрит на отца. Тот говорит о возможности новой болезни и нашей уязвимости достаточно часто, чтобы я к этому привыкла.

— У многих людей все еще есть маски, — говорит мама.

Но не у маленького Генри. И не у дочери курьера.

Отец прочищает горло.

— Возможно. Завтра я пойду и предложу свою помощь. Еще есть человек, который может ускорить процесс. Я поделился с ним знаниями...

— Вы помогли, сэр. Никто и не сомневается. Но вы не поделились с ним знаниями, — говорит Эллиот.

Мать и отец поворачиваются, чтобы посмотреть на Эллиота — племянника принца. Тот не пытается их запугать своей злостью.

— Вы отдали знания моему дядюшке, и он спрятал их, — говорит он.

— Если вам больше ничего не требуется, я вернусь на пост, — курьер нервничает. Уходя, он поднимает розу, которая выпала из букета Эллиота, и протягивает мне. — Спасибо, — шепчет он. — Моя дочь ... было так щедро с вашей стороны попытаться.

Мы молчим, пока он торопливо идет по плитке пола к своему креслу в холле.

— Вы все еще можете помочь, сэр, — говори Эллиот. — Вы могли бы отдать мне чертежи. Я бы нашел способ их распространить.

— Ты знаешь, что я не могу этого сделать, — резко говорил отец. — И ты знаешь причину.

Я перевожу взгляд с одного на другого. Бумаги царапают мою руку. Я готовлюсь сделать то, что отец не станет. И я знаю, что это неправильно.

— Я делаю все, что могу, — говорит отец. — Твои друзья-изобрататели могут привести меня к присяге за это.

Эллиот кивает. Отец отворачивается так, будто не хочет признавать понимание Эллиота. Его голос горек.

— Существует то, что мы никогда не сможем сделать. Не тогда, когда люди разрушают... — плечи отца опускаются. Он неуклюже заходит в свою лабораторию. Дверь не хлопает. Двери в Аккадиан Тауэрс никогда не хлопают.

— Нам нужно идти, — говорит Эллиот, грустно улыбаясь. — Никто из нас не может сделать что-либо для спасения человечества этим вечером, — его рука мягко сжимает мое запястье, опровергая сказанное.

Я отдаю розу, которую держу, матери. Она уже поставила остальные в вазу. Я хочу что-нибудь ей сказать. «Пока», или «все будет хорошо», или, может быть, даже «я тебя люблю», но она увлечена цветами.

Эллиот наклонялся ближе к ней, когда мы делаем три шага к двери.

— Было приятно увидеть вас снова, Катрин, — мягким голосом произносит он.

Глаза матери быстро перемещаются с меня на Эллиота, и обратно ко мне. Она качает головой, словно говоря, что ей видеть его снова неприятно, но она же не может сказать так. Она взволнована. Очевидно, они раньше встречались.

— Твоим родителям я не нравлюсь, — говорит Эллиот, когда мы спускаемся в холл. Я пытаюсь сказать что-нибудь приятное, но он не дает мне ни шанса. — Я привык к этому. Я редко нравлюсь родителям.

Я могла бы спросить, многих ли девушек он зовет с собой, но он может подумать, что меня это волнует. Потому вместо этого я спрашиваю:

— Твои люди все еще внизу?

— Еще на несколько дней. Я оставлю нескольких, чтобы присмотрели за тобой и моей матерью. И за Эйприл, конечно, когда она вернется.

Мы добираемся до запертой двери, ведущей на крышу. Я привыкла ею пользоваться каждый день, пока не приехала Эйприл. Она думала, что защищает меня, вешая на дверь тяжелый серебряный замок.

Эллиот отпирает дверь и посылает мне маленький кивок, чтобы я проходила.

— Зачем цветы? — бросаю я через плечо.

— Мне нужна была причина тебя навестить.

— Отдать мне розы?

— Да, потому что я страстно влюблен в тебя, — говорит он.

Я фыркаю.

Он смеется.

— Чем больше я кручусь вокруг тебя, тем меньше твои родители будут спрашивать о моих визитах.

— Понятно, — радуюсь, что не спросила о других девушках.

Узкая лестница заканчивается другой дверью.

Сомнения заставляют меня застыть, держа руку на дверной ручке. Эта крыша хранит столько воспоминаний. Мое одиночество, с тех пор как мы переехали сюда. Я никогда не была так одинока как здесь. Иногда, еще ребенком, я хотела бы оставаться наедине лишь с собой, но не так. Не навсегда.

А затем Эйприл вернулась из дворца принца в дом ее детства.

Я открываю дверь на самом верху лестничной клетки и останавливаюсь на площадке. Ветер захлестывает нас.

Я хорошо помню это чувство. Я была уничтожена, когда Эйприл отрезала путь на крышу от меня. Я не собиралась прыгать, но она полагала, что я могла бы. В тот день она настояла, чтобы я перекрасила волосы, пытаясь заставить забыть о ее вмешательстве. Когда все было сделано, она подтолкнула меня вперед, к зеркалу.

— Посмотри, какая ты хорошенькая, — сказала она.