Читаем без скачивания Миры Альфреда Бестера. Том 3 - Альфред Бестер

— Ничего более нелепого в жизни не слыхала! — разозлилась Нунн.

— Если ты настаиваешь, я могу доказать тебе, милая.

— Давай, доказывай.

— Пошли в гостиную.

Они вышли в большую комнату, и Блэз указал ей на вазу:

— Какого цвета эта ваза?

— Жемчужно-серая, разумеется.

— Ковер. Какого он цвета?

— Темно-серого.

— А эта лампа?

— Льдисто-серая, и черный абажур.

— Q.E.D.[6] — ухмыльнулся Шима. — Как я и говорил.

— Что — как ты говорил?

— Ты видишь моими глазами.

— Ну зачем ты несешь такую чушь?

— Потому что у меня цветовая слепота. Из-за этого меня и осенило.

— Нет!

— Да.

— Блэз, если ты меня дурачишь, то я тебя…

— Не дурачу, любовь моя, это правда.

— Нет!

— Да и еще раз да, — он крепко обнял ее, стараясь унять сотрясавшую Гретхен дрожь. — Все так и есть. Ваза эта — зеленая. Ковер — янтарно-желтый с золотом, лампа — алая с темно-красным абажуром. Я сам не различаю этих цветов, но запомнил, что мне сказал декоратор.

У нее вырвался стон.

— Но почему ты так страшно испугалась, милая? Ты слепая, однако вместо зрения тебе дан гораздо более чудесный дар. Ты видишь то, что видят все люди на свете. Я тебе завидую. Поменялся бы с тобой в любую секунду.

— Этого не может быть! — разрыдалась она. — Это так ужасно! Слепая? Калека? Урод? Нет!

— Это правда, любимая, но ты вовсе не калека.

— Я ведь вижу, когда я одна.

— Когда ты одна? А кто из нас бывает совсем один? Кто во всем этом битком набитом Коридоре?

Гретхен вырвалась из его рук, схватила платье и выбежала из пентхауза, захлебываясь истерическими рыданиями. В свой собственный Оазис она вернулась с пошатнувшимся от ужаса и отчаяния рассудком. В знакомой обстановке она немножко успокоилась и решила проверить, прав ли Шима — тогда ее постигло крушение всего. Но, может быть, Шима зачем-то пытается погубить ее? Просто потому, что она — уличный цветок и ее можно терзать для развлечения?

Гретхен отпустила всю прислугу, бросив отрывистое приказание убираться и переночевать, где хотят. Стоя в дверях, она по головам считала, когда они выходили, недоумевающие и глубоко огорченные. Она захлопнула дверь и огляделась: видела она так же хорошо, как и всегда.

— Лживый ублюдок, — гневно прошипела госпожа Нунн и принялась метаться по квартире: что же, урок получен и усвоен — личные отношения всегда подведут. Она вела себя как сущая дура. Но почему, во имя всего святого, Блэзу понадобилось пустить ей кровь? Милосерднее было бы просто убить ее. Не пытается ли он довести ее до самоубий…

Она ударилась обо что-то с такой силой, что ее отбросило. Еле удержавшись на ногах, уставилась на ту преграду, которую не заметила в ослепляющей ярости, — это был позолоченный клавесин.

— Что это… У меня нет никакого клавесина, — изумленно прошептала Гретхен, — откуда он тут…

Она шагнула к инструменту, чтобы потрогать его и убедиться, что ей не померещилось; на ходу снова врезалась во что-то, пошатнулась и вцепилась в это «что-то». Это была спинка ее собственной кушетки с пушистой обивкой. Гретхен в смятении озиралась — у нее не было такой комнаты в квартире. Позолоченный клавесин? Яркие полотна Брейгеля на стенах? Резная дубовая мебель? Двери с готической резьбой? Ворсистые шелковые занавеси на окнах?

— Это же квартира Раксонов, этажом ниже. Я знаю ее, я там бывала. Значит, я вижу то, что сейчас видят они… Выходит, это правда? Боже мой! Неужели он не обманывал меня?!

Она закрыла глаза, но как сквозь дымку продолжала видеть квартиру Раксонов. А позади теснились все более смутные, уходящие вдаль картины других жизней: комнаты, улицы, люди, сумбур движений, форм, цветовых пятен. Раньше ей тоже показывали это кино при закрытых глазах, но она всегда считала свои видения абсолютной зрительной памятью — весьма полезным качеством, необходимым при ее блестящей работе с психодинамикой реального мира. Теперь же она узнала правду.

Ее снова начали сотрясать рыдания. Она ощупью добралась до кушетки и в отчаянии рухнула на нее.

— Боже, Боже мой! Боже мой! Я урод! Лучше бы мне умереть…

В конце концов истерика отпустила, Гретхен вытерла глаза, к ней вернулась отвага, и она решила, что справится с осознанием своего уродства. Трусихой она никогда не была. Но когда она открыла глаза, ее ждало новое потрясение: она ясно увидела свою гостиную — только все предметы в ней были теперь в серых тонах. А еще она увидела господина Хоча, который стоял в дверях, приветствуя ее стеклянной улыбкой.

— Блэз?..

— Мое имя Хоч. Можешь называть меня господин Хоч, крошка.

— Блэз! Бога ради! Не меня! Ты не мог выследить меня! Я не оставляла за собой запаха смерти!

— Я помню, дорогая моя, что мы уже встречались, но боюсь, что позабыл, как тебя зовут. Меня занимали более важные материи, сама понимаешь. Довольно неожиданно — вдруг ты тоже преисполнилась важности для меня.

— Я Гретхен. Гретхен Нунн. И у меня нет жажды смерти.

— Приятно возобновить наше знакомство, Гретхен! — Его учтивость отдавала хрустальным звоном. Он сделал один шаг по направлению к ней, потом другой.

Она вскочила и заслонилась кушеткой.

— Послушай же, Блэз, ты вовсе не господин Хоч. Нет никакого Хоча — ты доктор Блэз Шима, знаменитый ученый. «Ароматические углеводороды» и… и… Ты главный химик-парфюмер компании «ФФФ», создатель множества самых модных духов…

Продолжая отвечать ей морозной улыбкой, господин Хоч начал опустошать свои карманы: вынул веревку со скользящей петлей, лазерный резак, маленький распылитель с ярлычком CN[7], блеснувший скальпель, старинный пистолет калибра восемь миллиметров, помещающийся в ладони. Аккуратно разложил все это на журнальном столике возле кушетки.

— Блэз, — умоляла она, — я Гретхен, твоя Гретхен из Гили. Мы уже два месяца любовники, ну вспомни же. Ты сегодня сказал мне о глазах. О том, что я слепая. Ты же не мог это забыть!

— Разные люди хотят умереть по-разному, — задушевно сообщил господин Хоч. — Это в конце концов, последнее в их жизнях решение, и они имеют право на некоторую разборчивость. Я и пытаюсь предоставить обилие возможностей. Посмотри, дорогая моя, что тебе больше нравится? Можешь не торопиться. Не бойся. Я помогу тебе расстаться с жизнью. Возьму все хлопоты на себя.

— Езус-Мария, Блэз! У тебя в голове помутилось! Ты в отключке, в фуге! Раздвоение личности…

— Если предпочтешь веревку, то мы найдем, куда ее понадежней прицепить, что-то способное выдержать… около пятидесяти пяти килограммов, верно? Если хочешь свернуть себе шею, я подставлю стул, чтобы ты могла с него спрыгнуть. А если тебе по душе медленное удушье, то я помогу тебе — свяжу руки. Я исполню любое твое желание.