Читаем без скачивания Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945 - Отто Дитрих

В то время я не знал о планах Гитлера относительно Польши. Гитлер намеревался нанести удар, если Польша не выполнит его требований и не прекратит преследования немцев, живущих на ее территории. Однако вовлекать в схватку Англию он не хотел. 28 августа должен был состояться решительный разговор между Гитлером и британским послом Хендерсоном.

В тот день, наблюдая, как машина Хендерсона проехала через огромные ворота в новую канцелярию, я четко осознал серьезность момента. Я придерживался твердого мнения, что нападение на Польшу будет искрой в пороховой бочке, которая зажжет мировой пожар; я видел, что на человечество надвигаются ужасы второй, еще более страшной войны, когда еще не совсем залечились раны первой. Я живо представил себе массивный круглый стол у короткой стены огромной комнаты новой канцелярии, где сейчас встретятся Гитлер и посол Англии. Гитлер, по обыкновению, будет смотреть в сад, где нередко прогуливался Бисмарк, погруженный в мысли о будущем рейха. Железный канцлер всегда был примером для Гитлера. Если Гитлер сейчас получит вдохновение свыше, думал я, пусть это будет на благо нашей нации и всего человечества.

Примерно через час с четвертью машина Хендерсона покинула канцелярию. Я пошел узнать, чем окончились переговоры. Люди перешептывались о провале. Очевидно, Англия повторила, что будет выполнять свои обязательства по отношению к Польше.

У всех сложилось впечатление: Риббентроп убедил Гитлера, что Англия не собирается воевать, а лишь блефует, чтобы расстроить планы Гитлера относительно захвата Польши. В ходе беседы с послом Гитлер упомянул о возможности компромисса путем создания коридора в Данциг по польской территории. Однако это предложение не было передано британскому послу в письменном виде, поэтому, как позже объяснил Хендерсон, Англия не ответила. Перед Гитлером встала дилемма. Очевидно, он не мог решиться поменять курс. Поэтому, несмотря на продолжающиеся переговоры, 1 сентября он отдал войскам приказ о переходе польской границы.

Удача улыбнулась ему. На сей раз он снова рискнул – и проскочил. Сорок восемь часов спустя Англия объявила войну. Кость была брошена – против него. Отныне судьба неумолимо вела его через горы и равнины в пропасть.

Гитлер не ожидал, что Англия и Франция вступят в войну на стороне Польши. Было ясно, как ошеломило его объявление этой войны. Он полагал, что западные силы еще недостаточно подготовлены к военным действиям, и верил, что Западная стена также служит ему политическим щитом. Этот просчет Гитлера коренился в полнейшем непонимании моральных факторов международной политики и исключительной вере в свои силы. Свою роковую роль, несомненно, сыграл Риббентроп. Конечно, если Гитлер принимал решение, поколебать его было невозможно, но без информации Риббентропа он не составил бы неправильного представления об Англии. Гитлер никогда не был за границей, если не считать коротких визитов в фашистскую Италию. В основном не поддающийся внушению, он тем не менее прислушивался к мнению своего министра иностранных дел об образе жизни зарубежных стран и о дипломатических отношениях. Если бы Риббентроп его отговорил, он вряд ли предпринял бы нападение на Польшу, которое в свете тогдашней политической ситуации было чревато столь печальными последствиями. В этом я твердо убежден. До сих пор не могу понять, назначил ли Гитлер Риббентропа министром иностранных дел в феврале 1938 года, заранее зная, что тот будет поддерживать его рискованные политические и военные шаги, или Риббентроп так сильно повлиял на точку зрения Гитлера относительно Англии, что фюрер предпринял столь страшный и непонятный шаг. Я вспоминаю замечание, которое Риббентроп сделал Гитлеру в разгар Польской кампании, сразу после того, как убедил фюрера передать всю зарубежную пропаганду в руки его министерства. Они с Гитлером стояли возле специального поезда, в котором располагался штаб Гитлера. Я никогда не забуду слова Риббентропа: «Моя пропаганда покроет Англию таким позором в глазах всего мира, что ни одна собака не примет от нее куска хлеба». А когда обсуждали военную мощь Германии, я нередко слышал, как Риббентроп опасно заявлял: «Мы гораздо сильнее, чем нам кажется».

Позже Гитлер неоднократно упрекал Италию в фиаско своей политики. Он утверждал, что итальянский Королевский совет втайне решил не вступать в войну на стороне Германии и что в эти кризисные дни это решение было передано Чемберлену послом Италии в Лондоне синьором Гранди. Чемберлен решил рискнуть объявить войну, считая, что Германия останется в одиночестве, утверждал Гитлер.

Прежде чем Гитлер покинул Берлин, чтобы лично возглавить Польскую кампанию, он строго-настрого наказал министерству пропаганды и прессе быть сдержанными по отношению к Англии и Франции. Следовало избегать всяческих нападок на эти страны по радио и в прессе, даже в целях самозащиты. Он еще надеялся на компромисс, пока не начался открытый конфликт с Востоком.

В четыре часа утра я узнал, что Россия ввела свои войска в Восточную Польшу. Я бросился с этой удивительной новостью к Гитлеру. Он воспринял ее с облегчением. Однако действия России положили конец всяческим мыслям о независимости оставшейся части Польши, мыслям, которые, по крайней мере, возникли в голове Гитлера в надежде успокоить Англию и Францию. Его наблюдения в Галиции привели, как он позже признался, к неверной оценке мощи русской армии.

Его предложение о мире с западными силами после завершения Польской кампании было вполне искренним. Считая это предложение последним шансом избежать глобального пожара и спасти страны от невероятных страданий, я начал действовать по собственной инициативе, терпеливо подталкивая представителей зарубежной прессы в Берлине к тому же. Прежде чем Гитлер сообщил в рейхстаге о своем мирном предложении, я созвал специальную конференцию иностранных корреспондентов, призвал к журналистской солидарности и попросил их пустить в ход на дело спасения мира все свое объединенное влияние. Я обещал, что выполню свой долг в Германии. Я сказал корреспондентам, что лишь немногим дается шанс своими действиями непосредственно влиять на ход мировой истории. Тем, кто собрался здесь, в Берлине, представилась такая возможность. Я сказал: «Если сейчас все мы будем организованно работать ради мира; если из глубочайшего чувства ответственности мы будем писать ради дела мира; если газеты и информационные агентства, которые вы представляете, напечатают ваши призывы к миру и если вы сможете убедить их столь же энергично защищать мирные интересы человечества, ни одно правительство не сможет противостоять такому напору общественного мнения... Не знаю, удастся ли вам убедить ваши газеты действовать в этом духе. Мне, во всяком случае, не хотелось бы в будущем упрекать себя за то, что я не указал вам на эту возможность в столь решающий для мира момент».