Читаем без скачивания Дождь тигровых орхидей - Анна Данилова

С высоты холма, на котором располагался поселок, деревня казалась сплошным зелено-бирюзовым садом с розоватыми пятнами усыпанных ранней вишней и черешней деревьев, хотя сады в Кукушкине на самом деле были просторными, с редко посаженными яблонями и другими фруктовыми деревьями, под которыми, словно выросшие из черной взрыхленной земли, светлели выгоревшие скамейки и узкие столы, обтянутые блеклой клеенкой. За такими столами деревенские жители собирались за ужином, долго пили чай, пока хищные и оголодавшие комары, дождавшись своего часа, не загоняли их в дом.

Маша шла мимо того самого зеленого дома, куда в прошлый свой приезд провожала после грозы заблудившихся детей, мальчика и девочку. Молодая, похожая на упитанную свинку в красном переднике мама в благодарность за то, что Маша привела детей домой, угостила ее миской пронзительно-кислой, недозрелой красной смородины, которую Маша ела, собирая ягоды с цараписто-тонких длинных веточек, чтобы потом, раздавив прохладные шарики ягод языком, испытать удовольствие от их необычного вкуса.

Сквозь выкрашенную голубой краской сетку Маша увидела «своих» детей, возящихся в оранжево-желтом песке; здесь же, выставив напоказ прохожим свой округлый, обтянутый полосатым черно-белым халатом зад, полола огурцы их мать, она была босиком, отчего ноги ее, крепкие и белые, были густо заляпаны грязью.

Маша прошла мимо дома Трушиных, у которых был телефон, и остановилась, испытывая желание позвонить родителям и сообщить, что все хорошо, что им нечего волноваться, но впереди был еще лес, не обхоженная Машей даже с одного берега река, дуб, под который ей так не терпелось попасть, чтобы еще раз увидеть поляну с белыми козами и старуху в черном плаще и проверить, настоящая она или просто чучело, кукушкинский магазин, где продаются необычные деревенские вещи, каких не встретишь в городских магазинах. И Маша, стараясь вовсе не глядеть на трушинские окна, прошла дальше и очень скоро свернула к мельнице, за которой под обрывом, поросшим розовыми дикими гвоздиками и клевером, текла речка без названия. Здесь же неподалеку стоял и дуб, угрюмый, смирившийся со своим бессмертием, терпеливо сносящий больше века жгучие лучи солнца, майский град, октябрьские ветра с дождями и холодом, тяжесть пушистого нахального снега, отдыхающего всю зиму на его искривленных древесным ревматизмом ветвях. Маша вошла под темно-зеленый свод дерева, как воришка, забравшийся в чужой дом, и ей показалось, что начался дождь, будто капли упали на листья. Она подняла голову, но увидела лишь маленькую серую птицу, вспорхнувшую и перелетевшую с одной ветки на другую. И белых козочек тоже не было. И чучело старухи кто-то унес, словно фотографический, в полный рост, силуэт из рекламы радио «Ностальжи». Маша прислонилась спиной – на этот раз она нарядилась в ярко-желтый сарафан, который нашла в комоде, и страшно обрадовалась ему – к шершавой поверхности дубового ствола, закрыла глаза, а когда открыла их, перед ней стоял Митя.

– Я продал вас вчера за пятьдесят тысяч.

Хорн лежал в неудобной позе и страдал от своей невыдержанности. Тела своего он не чувствовал, а вот голова, как бильярдный шар из тяжелой слоновой кости, а то и вовсе из свинца, не хотела воспринимать случившееся ночью как реальность. Правильно говорил Исаак, его отец, что главное – спать либо с женой, либо одному, так спокойнее будет. «Даже с зайчихой не ложись, – смеялся он, намекая на генетический темперамент по мужской линии Хорнов, – все риск». Прав был отец, тысячу раз прав. Стоило Хорну остаться тогда наедине с Герой – они познакомились на свадьбе ее подруги, Гера ослепила его своей молодостью, свежестью и, как ни странно, порочностью, которая ощущалась во взгляде, движениях и даже в голосе, – как он взял ее в первый же вечер. Он оставил ее в покое уже под утро, когда от уютной постели остался лишь голый полосатый матрац, а от Геры – измученное, «полумертвое», как она выразилась, тело. Он тогда ухаживал за ней. Подняв с пола простыни и подушки, уложил Геру спать, а сам пошел на кухню готовить завтрак. Он был так счастлив тем утром, что одно лишь это воспоминание делало Геру близкой и даже родной. Больше того, он был готов даже понять ненавистного ему Дождева, которого так ни разу и не встретил и который не смог устоять против сексуальности и красоты его бывшей жены. Понятное дело, Хорн был собственником и считал это вполне нормальным свойством мужчины. Гера должна была принадлежать ему полностью. Но Гера есть Гера, она такая, как есть, и, увозя ее с чужой свадьбы, разгоряченную, хохочущую, похотливо-возбужденную и породисто-красивую, распространяющую вокруг себя аромат сильного, животного желания, он должен был еще тогда сказать себе: «Миша, это не зайчиха, это Гера, а ты ее совсем не знаешь». Он даже не знал, замужем ли она.

Здесь же, на летней кухне незнакомой ему дачи, всю ночь предаваясь любви с женщиной, которая всего несколько часов назад шантажировала его и даже собиралась отдать на съедение Руфинову, он счастливым себя не чувствовал. Ему казалось, что его обманули. Ведь вся накопленная за эти месяцы нежность и сила должны были достаться Машеньке.

Хорн боялся открыть глаза, боялся увидеть выражение лица Анны, боялся, что она заснула в одной из тех поз, которые так возбуждали его. Да, конечно, он больше всего боялся, что не сдержится. Но все же повернул голову – Анны не было. Не было ни ее одежды, ничего. Хорн нагишом подошел к окну и выглянул в сад. Сад, он и есть сад. Оделся, вышел, вдыхая запахи мокрой земли, подрагивающих от движения воздуха флоксов и лилий и понял, что Анна сбежала на чужой «Волге». Одинокий «Форд» мерз в крупных каплях росы.

Он вернулся в кухню, согрел чай. Забредшей к нему заспанной женщине, кутающейся в мужской махровый халат апельсинового цвета, Хорн сказал:

– Не бойтесь, я не вор. Я привез сюда ночью молодого человека, и он позволил мне здесь переночевать.

Лиза, чуть не лишившись чувств от страха, опустилась на постель рядом с гостем и некоторое время приходила в себя.

– Я не причесана, – наконец проговорила она, подавая признаки жизни, – не обращайте на меня, пожалуйста, внимания. Так, значит, это вы привезли Митю? Это замечательно. Но скажите, почему у вас такое лицо, словно вы проглотили дохлую мышь?

Хорн поднял на нее глаза и подумал, что если бы эта женщина сейчас разделась, то он поцеловал бы и ее. Наверное, это болезнь. «Этой болезнью страдали все молодые Хорны», – не без гордости говорил отец.

– Это была не дохлая мышь, а женщина. Я ночевал здесь с женщиной.

Лиза, уже окончательно придя в себя, рассмеялась и встала, чтобы налить себе и гостю чаю.

– Ну и куда же вы ее спрятали? Она что, умчалась на первой электричке к своему мужу?

Хорн встал и сказал сухо, как подсудимый, которому дали последнее слово:

– Нет, она уехала на вашей «Волге».

Лиза медленно повернулась к нему:

– Вы хотите сказать, что она уехала на бобровской машине? – и начала хохотать.

Она рухнула на постель, чуть не уронив туда же остолбеневшего Хорна, и, спрятав лицо в ладони, принялась постанывать и корчиться от смеха. Ее смех был великолепен. Он был чистым, хрустально-звонким и вполне оправданным. Но главное, он олицетворял здоровое восприятие жизни, поэтому Хорн тоже неожиданно для себя присоединился к ее смеху. Только ему казалось, что именно его ситуация комичнее и что когда придет некто Бобров или как его там, тот, кому принадлежит машина, то расплачиваться за этот прекрасный смех ему придется своим новеньким «Фордом».

Митя постелил на землю свою брезентовую курточку, которую прихватил на случай дождя, и предложил девушке по имени Маша присесть рядом с ним.

– Послушайте, о каких пятидесяти тысячах вы только что говорили?

– Я написал ваш портрет и продал его вчера. Вернее, отдал под залог. Но я его выкуплю. И подарю вам. Там вы тоже в желтом сарафане на фоне зеленых листьев, только сейчас у вас волосы спрятаны, а там они свободные и красивые.

Он осторожно снял с нее кепку, и тяжелые, словно застывшие солнечные лучи, волосы рассыпались по розовым, успевшим немного загореть плечам.

– А как вас зовут?

– Митя. Дмитрий Дождев.

– Мне пора, Дмитрий Дождев, ДД. Можно я вас буду звать Дэдэ?

– Конечно, можно, сколько угодно, только зовите, пожалуйста, почаще.

Маша легко поднялась, отряхнула прилипшие к ногам сухие веточки и листья.

– Ну, я пошла. Меня ждут.

Митя, чувствуя, что она сейчас уйдет, вскочил вслед за ней и, боясь прикоснуться к призраку – а иначе он Машу и не воспринимал, – попросил:

– Позовите меня прямо сейчас. Ведь вы же сами только что сказали, что будете звать меня Дэдэ. Так отчего же вам не позвать меня прямо сейчас? Поймите, вы исчезнете, и я вас не найду, позовите, я прошу вас, я пойду за вами куда угодно, мне надо напитаться вами, чтобы я смог написать ваши портреты.