Читаем без скачивания Stories, или Истории, которые мы можем рассказать - Тони Парсонс

— Рад видеть тебя. Ты в порядке?

Он задержал взгляд на шляпе Леона, но ничего не сказал. Его родители всегда проявляли понимание во всем, что касалось извращений моды. Они были очень терпимы — слишком терпимы. Ни одна из причесок Леона — ни небрежная «Зигги стардаст», ни неудавшаяся «Род Стюарт» — не беспокоила их. В этом-то и проблема, подумал Леон. Они могут отнестись с пониманием к подростковым бунтарствам, но вот серьезные вещи усвоить не могут.

Лицо юноши искривилось в гримасе.

— Тебе нужно было позвонить. Это не самое подходящее время. Я уже ухожу — друзья ждут — в «Вестерн уорлд».

Отец нахмурился, поднеся руку к пораненной щеке сына, но так и не коснувшись ее.

— Что с твоим лицом?

Леон хотел было отмахнуться: «О, пожалуйста, не суетись, мне уже двадцать лет». Но он не мог сдержаться — отец должен был знать. Отец должен был гордиться сыном. Ну а этот бред когда закончится?

— Я был там в субботу. Ну, ты знаешь, в Левишэме.

Испуг, отразившийся на отцовском лице, доставил Леону неподдельное удовольствие.

— Во время бунта? Тебя что — избили?

— Просто задели, — усмехнулся Леон. — Коп коленом заехал.

Отец округлил глаза. Его вечно все удивляло.

— Коленом? Леон раздраженно закатил глаза. Как можно настолько мало знать о жизни?

— Он был на лошади, папа. Этот коп был на лошади.

Леон сделал паузу. Ему хотелось, чтобы отец похвалил его, одобрил его поступок. Один-единственный кивок в знак того, что Леон поступил хорошо, приняв участие в антинацистской демонстрации в Левишэме. Но отец только разочарованно вздохнул.

— Почему тебе надо обязательно вмешаться во что-нибудь? В эти уличные потасовки? Горстка парней размахивает флагом, а другая горстка закидывает их камнями. Что это может решить?

Леон побагровел от ярости.

— Как ты не понимаешь? Ты-то как раз должен это понимать! Они фашисты, папа! Их нужно остановить! Разве ты не для этого воевал?

Отец в изумлении поднял брови и чуть было не расплылся в улыбке.

— Ты сравниваешь Монте-Кассино с потасовкой на улице Левишэма? Сколько же ты еще не знаешь, мой мальчик!

Вот почему я ушел из дома, подумал Леон. В его глазах стояли слезы. Постоянное принижение. Постоянная недооценка. «Ни черта ты не понимаешь», «ничего ты не знаешь».

— Мне безразлично твое мнение. — Но мнение отца было ему далеко не безразлично. — Зачем ты вообще пришел? Зачем?

— Твоя мать попросила, — ответил отец. Леону как под дых дали. Так, значит, это не отец беспокоился о нем. А она. Его мать. — Твоя мама не может понять. При всех твоих возможностях — и живешь с кучкой бомжей.

— Послушать тебя! — съязвил Леон. — Просвещенный либерал — а смеется над бездомными!

— Я не смеюсь. Я просто — я рад тебя видеть.

— Можешь говорить потише? — Леон сделал жест в сторону спящих девочек, тем самым словно напоминая отцу, что тот сейчас на его территории. — Они не спали всю ночь.

Отец уставился на девочек так, словно впервые их заметил.

— Кто они? — спросил он вполголоса. Любопытство было у него в крови. Вероятно, именно благодаря этому и стал таким хорошим журналистом.

— Их нашли спящими в телефонной будке в Юстоне. Они из Глазго.

Ему хотелось, чтобы отец понял. Увидел, за что сражается его сын. Леон боролся с фашизмом и несправедливостью, искал приют бездомным — и эти сражения были так же важны, как и те, в которых принимал участие его отец.

Но тот лишь расстроенно покачал головой, всем своим видом как бы показывая, что дети, спящие в будках, — это в высшей степени ненормально. Леон рассвирепел.

— Ты хоть знаешь, что происходит с бездомными детьми, которые спят на железнодорожных станциях? Не проходит к недели, как они начинают торговать телом!

— Они, возможно, и бездомные, но ты? Разве у тебя нет дома, Леон? — Отец оторвал взгляд от спящих девочек. — Ты же просто играешь!

Леону с трудом удавалось держать себя в руках. В этом возрасте каждое слово, произнесенное отцом, бесило его.

— Я ни во что не играю! Нормальные жилые помещения не должны пустовать! Мы не собираемся больше это терпеть! Бездомные будут бороться за свое существование!

— Но ты сам выбрал быть бездомным, Леон. В чем смысл? Ты променял дом на трущобы. Ты бросил учебу ради какой-то газетенки!

Приехали, подумал Леон. Как будто писать измышления о «тресковой войне» — это высокоморально. Как будто сидение на пятой точке и ученая степень каким-то образом легализуют ваше существование!

— У меня есть друг, Терри. Его родители считают, он просто молодец, что получил работу в редакции.

— Я уверен, что у Терри не было всех твоих преимуществ. Уверен, что Терри не поступал в Лондонскую школу экономики и не вылетал оттуда уже на первом курсе. Как ты можешь так легко все это отметать? Твой дед был таксистом из Хэкни! Он бы все отдал за такую возможность, какая тебе представилась!

Таксист из Хэкни. Разговор всегда сводился к деду. Отец просто не понимал, как ему повезло! Все, с чем ему приходилось соперничать, — это сомнительные достижения таксиста из Хэкни, который так за всю жизнь и не избавился от польского акцента. А с чем приходилось тягаться Леону? Леону приходилось тягаться с ним.

Одна из спящих девочек шевельнулась и приоткрыла глаза, затем снова погрузилась в сон.

— Тебе не следовало приходить сюда, папа.

— Я пришел потому, что твоя мать в истерике. — сказал отец с таким волнением в голосе, что Леон вздрогнул. — Она с ума сходит от беспокойства. Ты ее не жалеешь, Леон. Думаешь, тот, кому принадлежит это место, так все и оставит? Когда-нибудь вас вышвырнут отсюда, и вышвырнут с треском, сынок.

Леон сузил глаза.

— Мы будем их ждать.

Отец взмахнул руками. Леон так часто видел этот его жест отчаяния. В нем читалось: «Господи, дай мне сил это выдержать!»

— Пора уже повзрослеть, Леон! Думаешь, эти люди изменят мир? Пораскинь мозгами! Им с трудом удается даже носки сменить!

— Они живут ради глобальных идей, а не ради себя! Им не все равно!

— «Не все равно»! Однажды ты поймешь, что люди, которым не все равно, которые якобы несут любовь в массы, — это самые бессердечные мерзавцы на свете. — В отцовском голосе появились умоляющие нотки. — Послушай, я был таким же, как ты. Думал, что все знаю. У тебя еще столько времени, Леон. Ты даже не представляешь, сколько у тебя времени.

Вечно одно и то же, вокруг да около! Вот чем была наполнена его жизнь до того, как он ушел из дома! Сплошные распоряжения и команды за маской аргументированной полемики. Обычно это продолжалось до тех пор, пока один из них — всегда Леон — не вскакивал из-за стола и не ретировался в свою комнату. Но он больше не жил дома. Его отец не понимал. С этим было покончено.

— Ты просто хочешь, чтобы я был таким, как раньше, папа, — порядочным студентиком, успехами которого ты мог похвастаться перед друзьями. Отец покачал головой, и на мгновение Леону стало страшно — тот выглядел так, словно испытывал чудовищные муки.

— Нет, я просто хочу, чтобы ты был счастлив. А вылететь из школы — это не способ.

Счастье! С меня довольно!

— Жизнь ведь не сводится к одному счастью. Я не могу вернуться к прежней жизни, папа. Я не могу сидеть среди горстки привилегированных отпрысков среднего класса, пока люди спят без крыши над головой, пока расисты избивают пакистанцев и маршируют по улицам! Я не могу делать вид, что ничего не происходит!

— Вернись домой.

Вот чем все в итоге заканчивалось. Отец не слышал ни одного его слова! Он хотел, чтобы все было как раньше, но ничего уже нельзя было вернуть. Леон только пожал плечами:

— Я дома.

— Ох, глупый мальчишка, — вздохнул отец, и его глаза наполнились слезами. Он отвернулся и уставился в окно.

Леон просто не мог этого вынести. Не мог видеть его таким расстроенным. Ему хотелось обнять отца, но, когда он уже был готов это сделать, на пороге комнаты вдруг выросли два француза. Они стояли, скрестив руки на груди, всем своим видом заявляя, что отец Леона — нежеланный гость в этом доме.

Тот почувствовал их присутствие, обернулся и кивнул, словно понял все без слов.

Затем обнял сына и быстро отстранился. Леону хотелось похлопать его по спине, утешить, сказать что-то, но он просто не знал, с чего начать. Юноша молча проводил отца до двери. Они обменялись рукопожатием, формально, словно чужие люди, у которых даже не было возможности поговорить друг с другом. Отец поднял воротник плаща и осторожно перешел по хрупким доскам через грязный ров.

Входную дверь полагалось сразу же запирать, но Леон провожал отца взглядом, пока тот шел по улице вдоль заколоченных домов. К тому моменту, как отец свернул за угол, злость, бушевавшую в душе юноши, сменило чувство глухой печали. Леон искал причины, по которым они могли бы снова встретиться. Искал и не находил.