Читаем без скачивания Книга мертвых-2. Некрологи - Эдуард Лимонов

— Я также работаю как психоаналитик. Программу финансирует город. Я бы советовал вам, мадам, разобраться в себе и для этого пройти хотя бы ограниченный курс психоанализа. Приходите. Мсье, постарайтесь убедить мадам, что это необходимо.

Мы вышли. Наташа взяла меня под руку и прижалась ко мне. Молча мы дошли из еврейского квартала, где была приемная доктора, к себе на rue de Turenne. Я чувствовал, что она мне благодарна.

Ее хватило на целых семь месяцев! За это время она успела написать множество рассказов. Затем она пропала на несколько дней и появилась в таком ужасающем виде — разорванные чулки, грязные на заднице трусы (просто в дорожной грязи), нечесаная и дикая, — что я решил от нее уйти. И ушел. Книги отвез к одному приятелю, вещи к другому (я выбрал время, когда ее не было дома), а сам спал у немецкой пары журналистов из «Франкфуртер Альгемайне». Каким-то образом она узнала, где я, и хозяева квартиры позвали меня к телефону. Она звучала как без ума от горя, мне было без нее очень плохо, я вернулся. После периода обильного секса и трогательной наивной заботы друг о друге, она вновь впала в запой. Она призналась, что когда хочет напиться, то кладет таблетку Esperal под язык и там скрывает ее. Когда я инспектирую ее рот: «Ну-ка, открой рот!» — таблетка не видна. Затем таблетка выплевывается.

В 1988 году заболел я. Но не алкоголизмом. Я даже стал пить много меньше. Вина в доме мы не держали, я пил outside, или, если приносил вино, то тайно и тщательно прятал его, обычно в соседнем с ванной комнатой нашем гардеробе. (Как-то, убирая из гардероба свои пустые бутылки, я обнаружил в другом углу гардероба несколько ее пустых бутылок. Я даже расхохотался, несмотря на трагичность ситуации.) Или же, когда я возвращался из супермаркета на rue de Rivoli, я заходил на пляс де Вож, извлекал из сумки бутылку (обычно «Cote du Rhone») и с наслаждением выпивал ее прямо из горлышка. Во Франции не существовало запрета на распитие алкоголя даже в таком публичном и историческом месте, как пляс де Вож. Нет, я заболел по-иному. У меня началось жжение в груди — там, где находится солнечное сплетение. Я покрывался противным холодным потом, у меня была температура, хотя и не высокая. Я похудел и чувствовал себя болезненно. К этому постепенно добавились трудности с бронхами: у меня в горле стояла мокрота и мне было трудно дышать в таких случаях.

Методом исключения, обращаясь к светилам науки, рекомендованным мне приятелями, каждый раз выкладывая за консультацию и сверхсовременные анализы немало франков, я последовательно выяснил, что у меня нет: 1) AIDS, 2) я не болен туберкулезом, 3) за две тысячи франков мне сообщили, что у меня нет рака. Жжения в груди продолжались, я ходил невеселый, и однажды утром, стоя у стойки бара на rue de Rivoli, возвращаясь из Госпиталя Святого Антуана, я подумал, что скоро умру, и пожалел себя. В конце концов, по совету уж не помню какого мсье из издательства Ramsay, я пришел на прием к обыкновенному нашему профсоюзному доктору (писатели, мы были, оказывается, приписаны к профсоюзу типографских рабочих). Щупленький, в очках, доктор выслушал меня, потом подвел к какой-то машине и приказал дунуть в трубку. Я дунул.

— У вас, мсье, всего-навсего астма! — весело сказал очкастый худышка мсье доктор.

Я отнес свою астму на счет алкоголизма и нимфомании Наташи Медведевой. Если любимая женщина, уйдя из дома веселая и красивая, возвращается через несколько суток со сбитыми ногами, в разодранных чулках, а под короткой юбчонкой — засохшая грязь на заднице белых трусов, — ответом вашего мужского организма будет астма, вы будете задыхаться от невыносимости такого порядка вещей. (Позднее я выдвигал еще одну причину возникновения у меня астмы: то обстоятельство, что к 1988 году моя литературная стезя перестала меня удовлетворять. Сегодня второе предположение представляется мне много менее вероятным, чем ранее.) Доктор-худышка сказал, что моя астма в начальной стадии, и прописал мне несколько различных ингаляторов для лечения. Мне сразу стало легче и спокойнее. Вот, правда, не помню уже, было это в 1990 году или в 1989-м. В 1988-м Наташа съездила в Питер и там запила. Результатом стала чудовищная книга.

Наташа тех лет стала увязать еще и в любовные истории. Одним из ее увлечений стал юный специалист по кино, приехавший в Париж. Она всерьез думала о том, чтобы покинуть меня, уехать в Санкт-Петербург и жить там с киноспециалистом в квартире его интеллигентных родителей. Я купил ей тогда желтую искусственную шубку, и она бегала в своей недлинной шубке на длинных ногах в черных чулках. Она курила с критиком гашиш, и черт ее знает, о чем она думала, если думала вообще. Она заказала себе визу в Петербург, и визу ей сделали. Однако, плача и злясь, за визой она не пошла, осталась жить со мной. С киноведом же она познакомилась в один из моих отъездов то ли в Голландию, то ли в Испанию, сейчас уже не помню, их было много, отъездов.

Причину ее привязанности ко мне в те годы определить трудно. Ну конечно, я уже тогда был известным писателем, и когда я познакомился с нею в Лос-Анджелесе, ее друзья показывали мне фотографию Наташи с прижатым к груди сборником стихов Лимонова «Русское». Она меня заочно приняла уже тогда. Без сомнения, она понимала, что я дисциплинирую ее хаотичную жизнь и придаю ей «респектабельность» (если можно говорить о респектабельности в применении к такой антиреспектабельной персоне, как она). Без сомнения, она любила меня с 1982-го по 1988-й сильной экстатической любовью большой талантливой русской девки, но после 1988 года? После 1988-го она пыталась от меня уйти. Ей нужна была опора, но в то же время она не хотела больше виться вокруг ствола-мужчины таким женским вьюнком.

Наташа понимала, что больна. Когда она понимала это, она льнула ко мне, когда же в возбуждающих парах алкоголя, и своего таланта, и любви, и страсти она не верила, что больна, она отстранялась от меня. О своем романе с киноведом она написала книгу «А у них была страсть». Это, конечно, звучит как вызов мне. Мол, вот тебе, у нас была страсть!!! «А у них…» сказано в борьбе против моих книг и моего таланта. Она соревновалась со мной не как женщина, а как мужчина с мужчиной. Как-то она мне сказала пьяная: «Я больше тебя!» И это не потому, что она была выше меня на пять сантиметров, а потому, что она соревновалась со мной в величине таланта. Она не уходила, видимо желая продолжения соревнования, хотела, может быть, уйти в момент своей победы. То, что я вносил вклад в ее победу, она не умела увидеть. В конце 1980-х мой приятель Оливье Рубинстайн основал «Editions Climat», где по моему совету издал одну за другой несколько ее книг. Она не поняла, что я убедил и уговорил Оливье издать ее, в противном случае она, возможно, никогда бы не нашла издателя на свои книги во Франции. Не потому, что книги ее не имели ценности, они имели, а просто потому, что тяжелый это и длинный бизнес — выпускать иностранные книги во Франции. Не поняла, потому что позднее представляла свои успехи (кавычки можно поставить, а можно и не ставить, потому что успехи были, хотя не было славы), как нечто отдельное от меня. Она боялась лишиться моей опеки, я знаю, что боялась, однако ее инвалидность нервировала ее. «Ты как террорист, ты не даешь мне жить свободно!» — кричала она в минуты озлобленности.

Тут я воспользуюсь случаем и развею несколько мифов ее биографии, упорно повторяемых и ее поклонниками, и СМИ.

Некоторые уточнения к ее биографии (а то биография навсегда застынет недостоверной):

1. Из СМИ в СМИ перепечатывается глупейшее утверждение, что я, якобы, был ее пятым мужем. То ли это было брошено самой Н. М. в злую минуту, то ли придумано журналистами, но в действительности, я стал ее третьим и последним мужем. Жить вместе мы начали в 1982 году, когда ей было двадцать четыре года. Скрепили свой брак много позднее, в мэрии Третьего арондисмана Парижа. Вместе мы прожили мужем и женой тринадцать лет, до 11 июля 1995 года, когда расстались в Москве. Мы не разводились, и 3 февраля 2003 года я стал вдовцом в Саратовском централе.

2. О моей якобы бедности, и миф о якобы хорошо зарабатывавшей Наташе. Когда она пела (а это бывало периодами) в «Распутине», в «Царевиче» или в «Балалайке» она получала мизерную зарплату, но могла рассчитывать (особенно в «Распутине») на щедрые чаевые клиентов. Торговцы оружием — арабы Аднан Кашоги и Антуан Трабульси — любили ее слушать и давали ей порой и пару тысяч франков чаевыми. Пустых ночей («Распутин» был ночной ресторан) бывало много больше. Все свои чаевые Наташа беспощадно и быстро тратила (с моего, впрочем, молчаливого согласия) на свои нужды, в основном на винопитие в кафе. Квартира наша, якобы скромная мансарда на 86, rue de Turenne, помещалась в историческом месте Парижа, в сотне метров от исторической площади де Вож (где принимал свои парады Людовик XIII) и стоила очень недешево. Только глупые русские этого не понимали и не понимают сейчас. За квартиру всегда платил только я. Всегда. Зарабатывал я к концу 80-х годов до 350 тысяч франков в год, то есть около 70 тысяч долларов. (Моя парижская бедность пришлась на 1980–1981 годы, то есть до Наташи.)