Читаем без скачивания В ледяных просторах - Н. Пинегин

Глава шестая

…и тамо тьма стоит, что гора темная;

издали поверх тьмы тоя видеть горы снежные

в красной день…

Сразу после начала зимовки Седов принялся за подробную (мензульную) съемку окрестностей, а для определения широты и долготы произвел совместно с Визе ряд астрономических наблюдений. К началу октября на планшете стали вырисовываться общие очертания берегов и выдающихся гор; астрономические же наблюдения показали местонахождение «Фоки» с точностью до нескольких секунд [54]. Вот тут и оказалось нечто, заставившее наших картографов призадуматься. С прежними картами новая совсем не вязалась: выходило, что «Фока» стоит не у берега, а далеко в море. Надеяться на точность карт в этих совсем не исследованных местностях наивно. Откуда взяться точным картам, если известны наперечет все посетившие эти берега? Седов не задумался бы сразу утверждать, что берег Новой Земли нанесен на карту в этих местах неправильно, но нашего вождя смущало одно обстоятельство: он знал, что карты этих местностей составлены по работам известного Литке [55] и Пахтусова, — Седов привык относиться с величайшим уважением и доверием к трудам этих выдающихся и добросовестнейших путешественников. Как могли они ошибиться? Может быть, у Пахтусова, потерявшего судно у мыса Крушения на о. Верха, не было времени произвести астрономические наблюдения? Может быть и Литке, встречая около этих мест льды и туманы, тоже не сделал точных наблюдений?

Все эти вопросы можно было выяснить, имея в руках подлинники работ Пахтусова и Литке при возвращении в Россию, но не на «Фоке», а между тем вопрос был важный — об исправлении крупнейших ошибок, допустимых разве только на средневековых картах. Выходило, что наша карта будет совершенно новой, с очертаниями берега, почти не напоминающими прежние.

Желая выяснить, как далеко к югу берег нанесен на карту неправильно, Седов попросил Визе определить астрономически несколько точек между нашим становищем и полуостровом Адмиралтейства. Визе вышел 4-го октября с неразлучным другом Павловым и матросом Шестаковым. Первое серьезное санное путешествие, первая проба собак на дальнее расстояние. Визе рассчитывал дойти до самого полуострова Адмиралтейства, если только льды на юге не отодвинулись от берегов.

По журналу экспедиции можно день за днем проследить всю ее жизнь во время зимовки. Убийственно скучная книга этот журнал! На самом деле мы не скучали: шла постоянно размеренная работа, нас она интересовала. Рассказывать о ней?., развлечения же всегда можно найти. Человек, склонный к веселью, может смеяться, глядя на собственный палец. И у нас в дополнение к работе бывали маленькие приключения, несколько оживлявшие однообразную жизнь. Беру из дневника одно: оно, по свойственной русским охоте посмеяться над несчастием ближнего, порядочно потешило всех.

«Седов, разъезжая на собаках, продолжал съемку окрестностей. Один раз, вернувшись с работ, он рассказал, что в полынье пролива, где мы сидели на мели, много молодых гаг, не умеющих летать. Седов не захватил с собой дробового ружья и не мог поохотиться; он предложил имеющим время заняться пополнением мясных запасов. Ехать вызвался Кушаков. На другой день он привез только нескольких гаг: без каяка охотник не мог собрать всех убитых. В следующее утро Кушаков отправился снова и уговорил меня взять кинематограф, чтоб снять гаг на ленту. Поехали. В большой полынье, образовавшейся от быстрого течения, устремляющегося в узкое место пролива, плавали молодые, не умеющие летать гаги.

Кушаков снял с саней каяк, но призадумался — как сесть в эту верткую посудину? Он ни разу не плавал в каяке. Позвал матроса:

— Подведи каяк к краю льда и держи, а я влезу, — тогда отпустишь!

Со мною не было ружья. Я устанавливал своего «Патэ», чтоб снять гаг, когда они, испуганные выстрелами, подплывут поближе. Приготовил аппарат и, занятый всецело им, заметил в окошечке видоискателя, что Кушаков, попробовав сесть со льда, побоялся: слишком неустойчив каяк. Решил сначала усесться в каяк, полувытащенный на лед:

— Так вот, ты держи, а я сяду. Когда сяду, подтолкни, — я и поплыву!

В видоискателе две человеческие фигуры на краю льда выглядели очень красиво, тут же лежала кучка запряженных собак — мне показалось интересным запечатлеть картинку нашей жизни. Я стал вращать ручку аппарата.

В это же время Кушаков скомандовал:

— Давай, вперед!

Матрос осторожно подвел каяк и спустил его на воду. Красиво заволновалась вода, качнулся каяк, залаяли собаки, и…

— А-а-а-а-и!

Наш охотник, покачнувшись, опрокинулся вместе с каяком, да так и лежал на боку.

А мне уже не хотелось останавливать съемку, я пропускал пленку метр за метром, а она бесстрастно снимала, как при помощи матроса охотник выбрался, мокрый как тюлень, и принялся отряхиваться, разбрызгивая воду фонтанами. Нам пришлось поделиться с мореплавателем бывшей на себе одеждой. Домой мы торопились все: температура держалась ниже 24 градусов, а проехать нужно около девяти километров».

Гаги, виденные в проливе, — последние живые существа, замеченные в окрестностях зимовки. До марта, — как вымерло кругом. Впрочем, один раз на прогулке далеко от корабля я заметил какую-то серую фигуру среди таких же серых камней на склоне горы. При моем приближении она раскрыла широкие крылья и бесшумно улетела. Я успел рассмотреть ее — это была полярная сова (Nyktea nyetea).

Визе и Павлов вернулись 15-го октября. Задача, возложенная на Визе, оказалась в это время неисполнимой. Экскурсанты прошли на юг всего сорок два километра. Дорога оказалась худшей, чем в первую экскурсию. Недалеко от Архангельской губы путешественников застала в пути вьюга. Короткий день кончился, было совсем темно. Выбрав ровное место, поставили палатку, поужинали, уснули. Среди ночи почувствовалась какая-то влажность. Сначала на нее не обратили внимания. Однако наступил момент, когда стало очевидным, что молодой лед не выдержал тяжести и прогнулся. Палатка стояла у самого берега, пологого и песчаного, глубина в том месте была ничтожна, но достаточна, чтоб все вещи подмокли. Берег изобиловал плавником, одежду скоро высушили, но с провизией ничего сделать было нельзя: бедняги всю дорогу питались солеными сухарями, солененьким шоколадом, пили чай с солено-сладкой массой, заедали его соленым же раскисшим печеньем.

Через три дня после возвращения путников солнце покинуло нас. По вычислениям, оно должно было показаться в последний раз 18-го октября, но в дни около этого числа небо держалось закрытым облаками, мы простились с солнцем раньше.

Надвигалась полярная ночь. Впереди почти сто дней сплошной ночи, трескучих морозов и бурь. Бури, действительно, как будто поджидали исчезновения солнца, чтоб со всею силой обрушиться на беззащитные пустыни. С первым из зимних штормов, со свирепым ураганом, четверым — мне, Павлову, Пустошному и Шестакову — пришлось познакомиться очень близко. Мы были застигнуты бурей в палатке.

Вышло так: Павлову для определения скорости течения здешних ледников понадобилось поставить знаки поперек ближайшего ледника «Таисия». Павлов рассчитывал весной измерить угломерным инструментом, насколько знаки передвинутся, и вычислить, какое расстояние проходит за день тягучая ледяная масса. С установкой следовало поторопиться: немного позже будет совсем темно, чтоб орудовать угломерными инструментами. Я присоединился, надеясь написать этюды гигантских ледяных стен.

В это время продолжительность «дня», вернее рассвета, равнялась четырем часам. Мы вышли с рассветом в 10 часов 19-го октября. Провизии взяли на четыре дня, хотя не предполагали пробыть больше двух. Пришли к леднику, когда уже темнело, начинать работу было поздно. Остающиеся светлые минуты употребили на разбивку лагеря. Палатку поставили на обдутой ветром земле, особенно тщательно забив железные колья, чтоб завтра, когда все разбредутся на работу, можно было оставить лагерь без присмотра. Совсем стемнело. Забрались в палатку, разожгли керосиновую кухню — «примус» и занялись приготовлением обеда-ужина. Потом поболтали, распределили работу на завтра. К седьмому часу свеча догорела; что делать — спать!

В это время и начался дикий ветер, разметавший вместе со снегом все наши прекрасные планы. В последние дни часто налетали быстро затихавшие шквалы, — никто не придал значения первым порывам ветра, мы продолжали надевать малицы, посмеялись досыта, глядя, как каждый поочереди сражался с неуклюжим меховым балахоном, как одевающийся приподнимался в тесноте палатки и натягивал на голову подол, — тогда верхняя часть малицы, как некая человекообразная фигура, — «оно» с повисшими бессильно руками — тоже поднималось и начинало странный танец все с большим жаром и азартом; «оно» — безликое, гибкое, нелепое. А потом сразу в отверстии капюшона показывалась голова и сердитое, смешное, обрамленное взлохмаченной прической лицо. Для полярных стран — малица ценнейшая одежда. Самоед носит ее круглый год, в ней гоняется за оленем и медведем, в ней же и спит, подобрав ноги и спрятав голову внутрь. Так же устраиваемся, пока не готовы спальные мешки, и мы. Мы утряслись в свои балахоны и легли пошучивая над ветром: