Читаем без скачивания Трамвай номер 0 - Олег Георгиевич Холодный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Двадцатник — твой предел, не перейти рубеж.
***
— Возьми мой бокал.
Я освобождаю руки и выливаюсь с лестницы. Мышь возвращает мне бокал
и встаёт на вершину конька. Закуриваю. В левой руке вино, в
правой — её ладонь. В зубах в меру цинично зажата сигарета.
В глаза смотреть! Ни один детектор лжи не сработает — пульс
ровный, ладонь сухая, голос твёрд. Я сам себе верю.
— Ты должна остаться в Москве.
— Далась мне ваша столица! В Казани образование не хуже.
— Но здесь у тебя нет врагов, зато есть друзья.
— Я стою перед выбором. Это очень личное.
— Между прошлым и настоящим? Между кем и кем?
— Да, ты знаешь. У меня нет стимула. Меня ничего тут не ждёт, не держит.
— Вихрастый.
— Этого мало.
— Я.
— Что это значит?
— Ты знаешь.
— Нет, говори прямо!
— Я люблю тебя.
Я сам себе верю.
***
Тебе не надо знать об этом. Тебе не надо бояться. Я проживу это за
тебя. Просто смотри мне в глаза. Умница. Я не говорю вслух.
Она и так не может больше никуда смотреть. Я — накх. Апостолы
что-то не так поняли. Ни у кого из нас нет никакого выбора.
Я не могу позволить ей умереть. Остаётся только позволить
умереть себе — но это не альтернатива, это чёрный ход к
белому флагу. Поэтому я осторожно нащупываю в её зелёных глазах
ниточку Ареты. Я делаю надрез и вынимаю щипцами судьбу. Я
подношу её к глазам. Я готов к путешествию. Не надо бояться.
***
Мы стоим на коньке, держась за руки.
— Ты слышишь её?
— Кого?
— Музыку.
— Ты про тех парней во дворе, которые поют под гитару «гражданку»?
— Нет, ну что ты. Вот, слушай: там, справа, играет «драм соло»
железная дорога, слышишь — бам-ду-бу-дух-пыдым-пыдым-та-да-дыжь;
чуть ближе шоссе запиливает на «овердрайве», слышишь?
стройка за углом делает басовый «шаффл».
Она уверенно поворачивает меня за подбородок и целует. Чувачки с
кальяном на балконе дома напротив аплодируют. Мы кланяемся,
чуть не упав с конька. Выход на бис.
Ангел
Кстати, о правилах
употребления абсента. Абсентной ложечки в кафе не было, до
вилки я догадался двумя годами позже, а потому я использовал
ситечко для чая. А именно обмакнул рафинад в абсент, поставил
в ситечко и поджёг, держа над рюмкой. Карамель стекала в
абсент с шипением, потому он загорелся. Увидев, как я пью
зелёную жидкость, горящую синим пламенем, Саша потеряла дар
речи. Ей стало интересно, как это вообще можно пить, и мы
поставили ей рюмку, которую она обещалась выпить после смены. Но
нам надо было на поезд, так что договорились встретиться
через год на том же месте. А потом мы пошли по тёмному Питеру, и
чёрные арки метались в моих зрачках. А между тем у
Цикоридзе разлили водку. К несчастью, не оказалось ни закуски, ни
запивки и водку героически запивали водичкой из-под крана. По
мере повышения градуса писалось стихотворение. Мы со
Светланченкой разделили мёд поэзии на двоих. Писалось по две
строчки. В первой она задавала мне дурацкий провокационный вопрос,
а во второй мне приходилось выкручиваться, придумывая
ответ. Причём мне ещё приходилось подстраиваться по её
беспрестанно меняющийся ломанный размер.
— Скажи мне, что значит «люблю тебя»?
— Что я тебя спас, свою жизнь губя.
— Я думаю это ложь. Это бля.
— Твоя и моя. Своя.
Писать стихи в соавторстве — странное занятие. Раз на раз не
приходится. Проще песни придумывать на пару, по ходу игры. Иногда
рождаются шедевры. А иногда пьяный бред. Но неизменным
остаётся drive и удовольствие. А соавторство в стихах подчас
тяжёлый труд. Труд — это когда денег не платят, в отличие от
работы. Однако не всякий человек способен поймать тему и
мгновенно переключится в состояние безудержного creative’а. Не
каждый способен улыбнуться, сдирая с себя тело перед чужим и
странным существом, которое редко смотрит в глаза. И не каждый,
сделав это, может побудить к тому же живое напротив. Да что
там не каждый…. Почти никто. Но когда всё это происходит,
ценой распятия смывается грех, и рождается свет. Счастливы
те, кто имеет возможность погреться от этого огня и не
нуждаются в жалости несущие его. Но таких людей нельзя не любить.
Нельзя, но некоторым удаётся. Убили Леннона, заказала Кобейна
Кортни (но тут сложнее, возможно она хотела сохранить его
от падения, вовремя остановить, обессмертив), Юре сломали
рёбра молотками, открыли окно для Саши и устроили автобус для
Вити. И я найду своего Пилата. Человек, расстрелявший с
закрытыми глазами Че, покончил с собой. Путь человека — это путь
грешника, бредущего во тьме. Каждый грешен уже тем, что
мыслит. Ни один бог не завещал быть умным. Но если в этой
кромешной тьме вы выбрали роль Данко — всегда найдётся прагматик,
испугавшийся пожара. Слово правит миром. Бойтесь тех, кто
этого не знает. Ибо не ведают, что творят. Любите тех, кто
овладел им, ибо это творцы мира, а творец не может разрушать.
Творец, который разрушил — умирает, ведь этим он убил себя.
Летом мы с Уткиным сочиняли песни каждую ночь. Райское время.
Приходя с работы, я заскакивал домой только за
инструментами. Мы садились на скамеечку, кто-то приносил выпить. Первый
глоток, первый аккорд. Отлетают пуговицы со спины,
расползаются молнии позвонков, лопается тугая шнуровка рёбер. И
взмывает первое слово над продравшим глаза городом. Спасибо
зачастую глуповатой, но всегда благодарной публике. Ребята, вы
вдохновляли нас своим матом, пошлостью и слепотой. И делаете
это по сей день. Но в тот раз сорвать с себя двуногость
удалось лишь к утру. Но до утра ещё далеко, бармен готовит мне
пельмени, в бокале полно виски и у меня много девственной
бумаги. Так что я, пожалуй, выполню свою вселенскую функцию и
зажгу в её лоне маленький огонёк жизни. То есть расскажу вам,
как оно было дальше. Отдаляло последнюю строчку стиха
назойливое внимание Цикоридзе. Он у нас философ, хоть и дискрет.
Собственно, я ещё шляпу не успел снять, как он спросил меня,
думаю ли я во время боя. По моему разумению, у них с
Сержантом шёл диспут о сознании в пространстве, и хозяина квартиры
явно занимала определённая идея. «Что для вас есть время?»,
— спросил он нас, когда стихотворение сдвинулось с мёртвой
точки. «Время — это то, что отделяет меня от цели», — ответил
я, а Светланченко опять задала вопрос, на этот раз особенно
дурацкий. «Что ты имеешь
