Читаем без скачивания Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников - Николай Мельников

Иванов-Разумник – Альфреду Бему, 15 мая 1942

<…> О Сирине-Набокове. Все, что Вы пишете о нем, – очень интересно и, надо думать, соответствует действительности, – но я не имею права судить об этом, так как прочел лишь ¾ одного романа этого автора («Camera obscura») в присланных мне Сергеем Порфирьевичем томах L—LII «Современных записок». Вот когда прочту все его романы (а их много!) – буду сметь свое суждение иметь, а Вам и книги в руки. Но если «le style c’est l’homme»36, то стиль прочитанного мною отрывка рисует человека, который не является героем моего романа. А почему – Вы сами ответили на это в своем письме, и мне теперь легко объяснить первое свое впечатление. Чем дольше я живу (а следовательно – чем больше читаю), тем больше отвращаюсь от «чистой литературы» с ее иногда великим мастерством: я ее очень «ценю» – и не очень «люблю», а ведь в любви все дело. Ценю «парнасцев», а люблю – Верлена; ценю Бунина и (Вы правы) не люблю его, и всегда готов повторить по его адресу слова из «Власти тьмы»: «Опамятуйся, Микита! Душа надобна!» Вот почему разбросанная и отнюдь не академическая «Кащеева цепь» Пришвина для меня выше всех романов Бунина вместе взятых. Думаю, что по аналогичной причине я буду «ценить» и Сирина-Набокова (когда прочту его романы), но вряд ли буду «любить» его; сужу об этом по Вашей же оценке его, как «мастера», необычайно «литературного», но писателя «без веры, без Бога», то есть без единого на потребу, ибо «tout le rest est littérature»37. Буду, возможно, очень его ценить, а полюблю уж кого-нибудь другого; ему же скажу: «Опамятуйся, Микита! Душа надобна!» <…>

Иванов-Разумник

Елизавета Постникова – Иванову-Разумнику, 16 мая 1942

<…> Вы пишете, что у Сирина плохой язык. Правда, он все время в немецком обществе, а среди русских он в «еврейском обществе», потому что в большинстве русская колония в Берлине была еврейская (денежная буржуазия). Когда Набоков был убит (1922) на лекции Милюкова (метили в Милюкова, за редактирование писем царицы к царю), то семья Набокова осталась без гроша, а Сирин стал пробивать себе дорогу сам. <…>

Нина Берберова – Иванову-Разумнику, 26 мая 1942

<…> Завтра еду в Париж (40 верст) и наведу справки – как послать Вам книги – а кстати и табак, – нужна ли цензура, дозволено ли это? Если дозволено, то вышлю Вам свои книги, а также Бунина, Сирина (прекрасный писатель, самый талантливый из новых наших здешних, сорока лет, сын кадета Набокова <…>).

Марк Алданов – Борису Элькину, 2 июля 1942

<…> Не очень повезло Сирину. Его роман «провалился» и у критики, и у публики: не идет. Между тем это очень интересная книга (написанная им прямо по-английски!). До сих пор он имел место в женском колледже, но его контракт не был продлен, и теперь он надеется зарабатывать на существование своими бабочками (при музее). <…>

Из дневника Якова Полонского, 25 сентября 1942

<…> После завтрака пришел Бунин. Говорили о «Новом журнале» (№ 2), он, как и Люба, считает, что сиринские стихи талантливы, но ругают его «вообще» – «талантлив, но не люблю, неприятен». <…>

Роман Гринберг – Эдмунду Уилсону, 17 сентября 1943

<…> Владимир, г-жа Набокова и юный Митя недолго погостили у нас. У них все, кажется, идет хорошо. Юта породила множество новых забавных историй, над которыми мы много смеялись. Владимир и сам по себе напоминает странную, но прекрасную бабочку. Однажды один молодой филолог-русист спросил меня, какое место занимает Набоков в русской литературе. Прежде всего, я отказался от сравнений, потому что ненавижу такого рода вещи. Потом я все же изложил ему свое мнение, тебе, впрочем, известное, что, безусловно, он один из самых талантливых современных русских писателей, хотя и самый неукорененный из них. Последнее – факт его биографии, и я уверен, что всякий раз он сам глубоко это переживает. Он уводит [читателя] в никуда, и всякий раз, когда я читаю его романы (но не рассказы), я ощущаю ужасную пустоту. Честно говоря, я не понимаю, из чего сотворен его мир. <…>

Марк Алданов – Борису Элькину, 27 июня 1944

<…> Видел на днях Сирина, приезжавшего сюда из Бостона. Он все чудит, хотя ему не 20 лет, а уже 45. Написал по-английски книгу о Гоголе, в которой, по его словам, в качестве образца пошлости разобран Гёте! Так он мне <…> говорил, но возможно, что это мистификация: книга еще не вышла. <…>

Эдвард Уикс – Эдмунду Уилсону, 30 июня 1944

Дорогой Уилсон!

Только что Набоков прислал нам рассказ, который по прочтении заставит Вас широко улыбнуться. Он относится к лучшим его вещам: искусный, великолепный своей непринужденностью, пронизанный стрелами мудрой сатиры, которые придают ему оригинальность.

Вчера мы виделись с Набоковым в Музее Агассиса и обсудили новые переводы из Пушкина, которые, по моим расчетам, он даст мне посмотреть на будущей неделе. Есть ли надежда, что этим летом мы сможем возобновить Вашу серию статей? Если да, то я начну направлять его на тех поэтов, о которых Вы будете писать.

Эдмунд Уилсон – Мэри Маккарти, 6 августа 1944

<…> По приглашению Дос Пасоссов, я и Набоковы поехали в Провинстаун, на обед в ресторане «Бони Дун» – он получился не слишком интересным. <…>

На следующий день я заполучил Набоковых – с деморализующими последствиями, которые предчувствовал. Предполагалось, что Чарли приедет вчера вечером, но когда он в конце концов прибыл, оказалось, что с ним будет и Аделаида, и получалось, что им нельзя остаться здесь ночевать; мне пришлось прервать крепкий сон Володи, чтобы он перебрался к Вере. <…>

Володя шлет тебе наилучшие пожелания. Мы все по тебе скучаем. Набоковы возвратились в Биллингсгейт. <…> Нина и ее друг считают, что Вера выглядит как первоклассная русская гувернантка, и находят ее довольно несносной особой. Это натолкнуло меня на мысль: Володя воспроизвел взаимоотношения с гувернантками своего детства. Тем не менее, у нас с ней совершенно одинаковые представления о завтраке, и мы сократили количество утренней пищи до поразительного минимума. Сегодня утром вкладом Набоковых была вареная колбаса. <…>

Реймонд Чандлер – Чарльзу Мортону, 18 декабря 1944

<…> Я совершенно забыл поблагодарить тебя за корректуру набоковской фантазии. Я где-то приобрел его роман – очаровательный, изящно сделанный. У меня странное чувство, что я уже встречал нечто похожее и столь же прекрасное. Напоминает Т.С. Элиота. Не могу припомнить, а значит, всё это, вероятно, ложное воспоминание (парамнезия, по-твоему). <…>

Полли Бойден – Эдмунду Уилсону, май 1945

<…> Я случайно прочла «Гоголя» Набокова, и книга мне так понравилась, что я купила «Себастьяна Найта». Думаю, я ни разу в жизни не встречала человека, который был бы в большей мере художником, чем Набоков, и у меня, когда я читала эти замечательные книги, замирало сердце от сознания того, что ведь я и в самом деле встречалась с ним – это все равно, что «увидеть воочию Шелли». И это несмотря на то, что последний абзац «Истинной жизни» получился каким-то слишком уж недвусмысленным. У меня возникло такое впечатление, будто Набоков вдруг, всего за несколько строк до конца романа, признал себя побежденным! <…>

Из дневника Якова Полонского, 23 июня 1945

<…> О Сирине, его поразившем. Иван Алексеевич: – «Блеск, доходящий до разврата. И внутренняя пустота. А потом – жулик, самый настоящий жулик». Говорил долго и не совсем спокойно. Вспомнил, что и у него кое-что взял. «В “Господине из Сан-Франциско” у меня о глазах негра – “облупленное яйцо”. Согласитесь, что неплохо. Но он берет и по десять раз на одной странице; душит, так, что сил нет. Я его крестный отец. Был приятелем с его отцом, он мне как-то прислал тетрадь стихов, подписанную “Сирин” с просьбой дать свой отзыв. (Набоков-Сирин тогда еще в Оксфорде учился.) Я сказал, что слабовато, но есть хорошие. Вообще в стихах он лучше, чем в прозе. А подпись не понял – так и написал, что это птица Сирин или Св. Сирин». <…>

Иван Бунин – Марку Алданову, 3 сентября 1945

<…> Перечитываю некоторые старые книжки «Современных записок». Сколько интересного! Но сколько чудовищного! Напр., «Дар» Сирина! Местами Ипполит из «Войны и мира»! <…>

Эдмунд Уилсон – Кристиану Госсу, 12 февраля 1946

Дорогой Кристиан!

Кажется, я уже рассказывал тебе два или три года тому назад о моем друге Владимире Набокове. Он славный малый, поэт и романист, сочиняющий на русском и английском, а еще специалист по бабочкам, пишущий на энтомологические темы. Живет он в Кембридже; часть недели работает в отделе бабочек Музея Пибоди, другую – в Уэллсли Колледж, где преподает русский язык, за что получает 2000$ (за первую работу еще меньше). Поскольку ему трудно содержать семью, он ищет чего-нибудь получше. Он сообщил мне, что до него дошли слухи об открывшейся в Принстоне вакансии преподавателя русского языка и литературы, и спросил, знаю ли я что-нибудь об этом. Мне бы очень хотелось, чтобы он устроился на хорошее место. Со времени прибытия в Соединенные Штаты он стал одним из моих близких друзей, и я чрезвычайно высокого мнения о его дарованиях. Говорят, он превосходный преподаватель и лектор. Думаю, в некоторых учебных заведениях сделать карьеру ему мешали политические взгляды. Он сын того Набокова, который в Думе был лидером кадетов (конституционных демократов) и считался bêtes noires38 Ленина. Кадеты были либералами, желавшими установить конституционную монархию по английской модели, и были в равной степени проклятием для большевиков и реакционеров. Набоков-старший был застрелен в Германии – на вечере, во время которого черносотенцы, мстившие за революцию, пытались убить Милюкова. Таким образом, Владимир одновременно и антисоветчик, и антимонархист. Учился он в Англии, в Кембридже. <…>