Читаем без скачивания Александр II - А. Сахаров (редактор)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как же она-то, Вера, связалась с этими сумасшедшими?
На Воронежском съезде они показались ей милыми, простыми людьми… Веру подкупило их полное доверие к ней…
Они пели привольные русские песни, они были такими русскими. И Вере тогда показалось, что она попала в особенный, очаровывающий своей простотой мир, где свобода, равенство и братство. Где нет условностей их «буржуазного», «мещанского» мира. А оказалось… Оказалось, что она попала в стаю кровожадных волков, травившую государя…
Под Новый год, когда Афиноген Ильич уехал на «выход» в Зимний дворец, Вера переоделась в скромное платье и поехала в Басков переулок на заговорщицкую квартиру. Ей это казалось тогда подвигом, и так всё там было интересно.
Там собрались все подпольщики… Те, кто готовили государю казнь… Палачи.
Там было непринуждённо весело. Жидовка Геся Гельфман, как и на съезде, готовила бутерброды, раскладывала на блюде пирожные, хлопотала с угощением. И то, что Геся была безобразна, что все её называли просто Геся, казалось Вере трогательным…
Андрей разошёлся вовсю. В вышитой белой рубахе под распахнутым пиджаком он казался особенно красивым. Он оправился от нервного потрясения взрывом, стал сытее и был непринуждённо весел. Хозяином ходил он по квартире, заложив руки в карманы, каждому хотел сказать что-нибудь милое, доброе, ласковое. Он подошёл к Гельфман и остановился над подносом, уставленным тарелками, на которые Гельфман накладывала розовые кружки варёной колбасы, селёдку, кильки, кусочки сыра и хлеб.
– Славная вы наша хлопотунья, милая Геся, – сказал он. – Как у вас всё красиво разложено… И пахнет! И лучком и чесночком! А у меня, знаете, аппетит, как у голодного крокодила. Ей-ей! Я могу съесть дом.
Геся влюблёнными томными глазами смотрела на Андрея, и лицо её хорошело.
– Не улещивайте, Андрей. Раньше срока ничего не получите. Не подбирайтесь и к пирожным. Всё равно – не дам.
Революционеры рассказывали свои приключения, сколько раз эти люди едва не попадались в руки полиции и уходили – благодаря находчивости или потому, что товарищи успевали вовремя предупредить об опасности.
После ужина на круглом столе посередине комнаты поставили суповую миску, поставили в неё прочно сахарную голову, положили лимона, корицы, ванили, налили вина, потом потушили свечи, облили голову ромом и зажгли.
Синее пламя бродило по сахару и набрасывало трепетный свет на лица окружавших чашу мужчин. Морозов, за ним Андрей и Колодкевич вынули из ножен спрятанные в карманах кинжалы и положили на чашу. Перовская подливала ром.
И вдруг, разом, Андрей только рукою повёл, грянули песню:
Ой не дивуйтесь, добри люде,Що на Вкраини повстало…
Умеряя голоса, загудели таинственно:
Там за Дашевим, пид СорокоюМножество ляхив пропало…
У Веры мурашки побежали по телу. Запах рома пьянил, пение волновало, и сладостно было сознание, что она с ними, делающими какое-то таинственное страшное дело, идущее ко благу народа. Она – их!..
За каждым из них гонялась полиция, каждого ожидали холодные тюремные стены каземата, ссылки, каторга, может быть, виселица.
Всё шумнее и пьянее становилась беседа. Чокались липкими стаканами с ароматной жжёнкой, пили – «за светлое будущее!».
– Не мы – так другие!
– За счастье народа!
– В прошлом году не удалось – удастся в нынешнем!
– С Новым годом!
– С удачей!
Пели «Марсельезу». Задорная мелодия уносила Веру из действительности, гнала куда-то в беспредельность.
– Эти последние капли пусть будут последними каплями в чаше неволи!
Кто-то по-польски запел революционную песню, но её никто не знал, и запевшего не поддержали.
Когда допили последние капли «чаши неволи», стол отставили в сторону, Ольга Лабатович села за пианино, и с шумом, притоптыванием, шутками, припевая, отплясали кадриль. Вера танцевала с Сухановым, против неё были Андрей с Перовской. Потом плясали польку и вальс.
Никогда Вера так искренне не смеялась и не веселилась, как на этой товарищеской вечеринке под Новый, 1880 год.
Андрей скинул пиджак и задорно запел:
Ах вы Сашки-канашки мои,Разменяйте вы бумажки мои,А бумажки всё новенькие –Двадцатипятирублёвенькие…
И, громыхая каблуками, пустился вприсядку.
В мутном рассвете зимнего утра Вера возвращалась домой. Не вмещалось в её голове, что эти беспечные, весёлые люди – убийцы, что они палачи, что они готовили смерть государю. Это просто была какая-то необычно заманчивая, увлекательная игра.
Вера прокралась в свою комнату, боясь разбудить дедушку или лакея, и легла спать.
Тогда – казалось весело. Теперь, в сотый раз перечитывая прокламацию, поняла – сумасшедшие… Изверги… палачи… б е с ы!
Ужас охватил её. Она сидела в тёмной комнате и думала: что же может она теперь сделать?.. Как выбраться из этой пропасти, куда так легкомысленно она попала?..
Донести? Всё рассказать, во всём покаяться дедушке Афиногену Ильичу или Порфирию?.. Она никакою клятвою не связана. Она не вступала в партию, не давала слова молчать, не присягала. Но она была связана большим, чем всё это, – их п о л н ы м д о в е р и е м.
При ней читали устав исполнительного комитета партии «Народной воли»:
«В Исполнительный комитет может вступить только тот, кто согласен отдать в его распоряжение всю свою жизнь и всё своё имущество безвозвратно, а потому и об условиях выхода из него не может быть и речи…»
Вера не вступала в исполнительный комитет и не давала никакого согласия. Она сидела тогда, прижавшись к Перовской, и дрожала внутренней тихою дрожью. Она тогда поняла – ей выхода нет!
Теперь она знала многое. Она знала, что арестованный с динамитом осенью прошлого года Гольденберг всех выдал, и полиция разыскивает названных им лиц. Вера знала, что Окладский, которого подозревают в том, что он перерезал провода у Александровска, изменил партии и служит в Охранной полиции. Они это делали легко и просто. За ними не стояло воспитание, прошлое, предки, сознание своего благородства. Вера этого никогда не сделает. Она И ш и м с к а я – и за доверие не заплатит предательством.
Уйти?..
Вера чувствовала, что не только уйти не сможет, но исполнит всё то, что ей прикажут. С несказанным последним ужасом, какой только бывает в кошмарном сне, Вера чувствовала, что между ними и ею протянуты невидимые нити и что ей от них никогда не уйти.
Вера опустила красивую голову на руки и беззвучно плакала горькими слезами отчаяния.
Ночь тихо вошла в комнату. Сквозь тюлевые гардины стали видны шесть стёкол высокого окна, разубранных морозом. Неизъяснимая печаль была в этом ночном свете, входившем в кромешный мрак комнаты, где уже ничего нельзя было рассмотреть.
XII
Суханов разыскал Веру на Таврическом катке.
При свете морозного зимнего дня Вера увидела, как постарел и осунулся Суханов за этот год революционной работы. Вера знала, что он весь отдался помощи народовольцам, что он поставлял Ширяеву в его динамитную мастерскую запальные шашки и капсюли с гремучей ртутью, что он являлся техническим помощником Ширяева. Он был обречён, и он знал это. В его глазах Вера приметила страшный огонь безумия. Бес владел им.
– Вера Николаевна, как я рад, что нашёл вас, – торопливо сказал Суханов. – Софья Львовна просит вас непременно прийти к ней завтра утром.
Вера пошла к Перовской.
Перовская была необычайно нервна и возбуждена. Она внимательно посмотрела прямо в глаза Вере и сказала:
– Что это, Вера Николаевна, вы к нам давно не заходите?
– Так… Как-то не пришлось. Мне это время всё не здоровится, Соня… А ты не помнишь, мы с тобой на «ты» выпили под Новый год…
– Ах, да. Точно… Ты, Вера, что? – строго глядя Вере в глаза, сказала Перовская.
– Я? Ничего, – сказала Вера. – Суханов сказал мне, чтобы я к тебе зашла.
– Вот что, Вера… Окажи мне маленькую услугу. Узнай у своего генерала, когда у царя будет званый обед и обедать будут в большой столовой над гауптвахтой. Ты обещаешь мне это сделать?
Вера хотела отказаться, хотела в с ё сказать. Но Перовская так строго и внимательно посмотрела на Веру, что та промолчала…
В этот вечер Вера заговорила с дедушкой о том, что ожидается до великого поста при дворе.
Бесы овладели Верой. Она уже не отдавала себе отчёта, что она делает, она чувствовала себя во власти этой женщины с прямым, не ломающимся взглядом узко поставленных глаз.
