Читаем без скачивания Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама заговорила.
Ей еще будет что сказать, но пока я об этом не подозреваю.
Глава семнадцатая
Родные пенаты
Мы прилетели ближе к вечеру. Прошло уже почти семь лет, как я покинул Аддис-Абебу. Белые строения Миссии как-то стесались, сносились, точно археологические находки до реставрации.
У Шивиного навеса я попросил таксиста выпустить меня.
— Дальше пойду пешком, — сказал я Хеме.
Я стоял, вслушиваясь в шелест шин отъезжающей машины; листья сухо шуршали, словно монетки, пересыпаемые рукой ребенка. Звук этот больше не казался мне зловещим. Вот он, выщербленный бордюрный камень, остановивший мотоцикл, но не его наездника. Я посмотрел вниз, на деревья, на тени, куда он упал. Это место уже не внушало мне страх. Все мои призраки исчезли, возмездие, которого они домогались, свершилось. Я взглянул поверх деревьев на город. Небо намалевал безумный художник, наполовину закончив работу, он вдруг отказался от лазури и разбрызгал по полотну охру, краплак и сажу. Ярко освещенный город сиял, но то здесь, то там его накрывал туман, что стелился по земле, точно дым от многочисленных маленьких сражений.
Я поднялся по склону холма к дому, обуреваемый тысячью воспоминаний. Вот мы с Шивой торопливо скачем на трех ногах, чтобы успеть к обеду, вот мы и Генет возвращаемся из школы домой… Впереди показались фигуры, обступившие такси и Хему. Матушка, Гебре и Алмаз отошли от машины, готовясь встретить меня, их силуэты четко выделялись на фоне угасающего неба.
После нашего приезда прошло три дня, когда матушка вызвала меня в приемный покой. Юная девушка, которую забодал бык, истекала кровью. Если бы мы взялись ее куда-то перевозить, она бы точно умерла. Я сразу забрал ее в Третью операционную и быстро нашел источник кровотечения. Последующие действия — удалить поврежденную кишку, промыть брюшную полость, вывести колостому — были рутинными, но очень сильно на меня подействовали. Я почувствовал себя на священной земле, на том месте, где со скальпелем в руке стояли Томас Стоун, Гхош и Шива. Закончив операцию и собравшись уходить, я посмотрел на стеклянную дверь, отделяющую Третью операционную от ее нового соседа, операционной номер четыре, и увидел Шиву. У меня перехватило дыхание.
Шива, мы никогда тебя не забудем, сказал я своему отражению. Наверное, этими словами я определил свое будущее.
В комнате Шивы среди его вещей я нашел ключ с брелоком в форме государства Конго. Под навесом обнаружился странного вида мотоцикл с ярко-красными куцыми крыльями, каплевидным бензобаком, рулем, который в Америке назвали бы «обезьянья трапеция», и сверкающими хромом колесами. Хема сказала, что Шива купил мотоцикл с рук пару лет тому назад и без конца с ним возился. Выезжал на нем поздно ночью, когда дороги были пусты. Ушастый мотор показался мне знакомым и, когда я его завел, низким рокотом подтвердил свое происхождение.
Я оперировал три дня в неделю, а когда срок действия моего обратного билета подошел к концу, не стал ничего предпринимать.
Печень Шивы работала во мне прекрасно год за годом. Помогли и инъекции иммуноглобулина против гепатита В. Вирус заснул настолько глубоко, что ни один анализ крови не смог его обнаружить. Матушка-распорядительница настаивала, что это чудо, и я был принужден согласиться.
В 1991 году, через пять лет после возвращения, я стоял у ворот Миссии, как когда-то в детстве, и смотрел, как силы Народного фронта освобождения тигре и прочие борцы за свободу входят в город. Одеты они были так же, как и эритрейские партизаны, с которыми мне довелось встречаться: рубахи, шорты, сандалии, на груди патронташи крест-накрест, в руках — винтовки. Они не маршировали строем, но их лица выражали уверенность в себе. Людей, знающих, что борются за правое дело. Никаких беспорядков, никакого мародерства. Единственным мародером оказался сам товарищ Пожизненный Президент, который, прихватив казну, бежал в Зимбабве, где его подельник Мугабе предоставил ему убежище. Менгисту все презирали, он опозорил нацию, до сих пор никто о нем не может сказать доброго слова. По словам Алмаз, души загубленных им людей собрались на стадионе и готовы оказать ему достойный прием на пути в ад.
Каждый вечер, перед тем как отправиться спать, я заглядывал к матушке. Годы не прошли для нее даром, руки дрожали, спина сгорбилась, но она, как и раньше, радовалась жизни. Под звуки Баха — ее единственной пластинки — мы с ней выпивали по чашке какао. «Глория» никогда ей не надоедала и в моем сознании неразрывно связана с матушкой. Сидя со мной, она предавалась воспоминаниям и улыбалась так, словно всегда знала, что я вернусь на землю, с которой был изгнан. Она всегда хотела, чтобы Бог призвал ее к себе во время молитвы или во сне, и ее просьба была услышана. В 1991 году, через несколько месяцев после того, как Пожизненный Президент бежал, я обнаружил ее тело в кресле, пластинка на проигрывателе продолжала вертеться. Еще вчера под ее присмотром высаживали новый сорт розы, Rosa rubiginosa «Shiva», который она официально зарегистрировала в Королевском обществе. Казалось, весь город, от богача до последнего бедняка, явился на похороны. Алмаз сказала, что души тех, кто был благодарен матушке, рядами выстроились вдоль улиц, ведущих на небо, и что ее трон находится рядом с Марией.
Алмаз и Гебре удалились на покой и обосновались в новых удобных жилищах, выстроенных для них Миссией. Теперь они вольны были тратить свое свободное время как заблагорассудится. Я бы не удивился, если они посвятили его посту и молитве.
«Институт хирургии фистулы имени Шивы Стоуна», возглавляемый Хемой, растет, равно как и его финансирование. Хема трудится не покладая рук, и молодые гинекологи со всей Эфиопии, а также из других африканских стран приезжают на стажировку и приобретают квалификацию.
Штатная стажерка, принимавшая меня в своей комнате много лет тому назад, тоже в Институте Шивы и под руководством Хемы выросла в неплохого хирурга, успешно обучающего молодых докторов (между прочим, нелегкая задача). Я пристал к ней, чтобы открылась, как ее зовут на самом деле.
— Найма, — сказала она.
Но для всех, включая ее саму, она так и осталась штатной стажеркой — никто никогда не называл ее иначе.
Просматривая бумаги матушки, я обнаружил, что анонимный жертвователь, много лет финансировавший работу Шивы, был не кто иной, как сам Томас Стоун. Сейчас он занят поиском филантропов, чтобы выделяли средства на поддержку Миссии.
Только в 2004 году послание сестры Мэри Джозеф Прейз попало ко мне. Это случилось сразу после Нового года по западному календарю, в ту пору, когда мимоза, окружившая здание поликлиники, покрылась фиолетовыми и желтыми цветами и воздух наполнился ароматом ванили.
В перерыве между операциями я заглянул в автоклавную. Фото святой Терезы Бернини висело несколько криво. Поправляя его, я обнаружил, что крюк, на котором висит картинка, шатается. Чтобы его укрепить, пришлось фото в рамке снять со стены. Толстая бумага с обратной стороны с одного конца отклеилась — автоклав насыщал влагой воздух в помещении. Я попытался прилепить подложку обратно. Из-под нее выскользнула тоненькая бумажка, исписанная синими строчками.
Руки у меня никогда не дрожат, но сейчас пожелтевший листок так и прыгал перед глазами.
Он был почти прозрачный, казалось, вот-вот рассыплется в прах. Как Гхошу до меня, мне предстояло решить, читать ли чужое письмо. Я был уверен: это письмо, которое мама написала накануне моего рождения. Потом оно попало к Гхошу, затем ко мне. Я увез его в Америку, привез обратно. В течение двадцати пяти лет я понятия не имел, что оно у меня. До этой минуты.
Маленьким мальчиком я спрашивал, глядя на картинку: «Когда ты придешь, мама?» И вот она пришла.
Глава восемнадцатая
Послед
19 сентября Дорогой Томас!
Вчера вечером Бог велел мне повиниться перед тобой в том, чего я никому никогда не открывала, даже Господу. Много лет тому назад в Адене я отвернулась от Бога, так же, как Он отвернулся от меня. Меня постигло такое, через что не должна проходить ни одна женщина. Я не могла простить мужчину, обидевшего меня, не могла простить Бога. Лучше бы я умерла. Но я прибыла сюда, в Миссию, скрыв горечь и позор под облачением монахини.
В книге Иеремии, 17, сказано: «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» Лукаво было мое сердце, когда я прибыла в Эфиопию.
Но наша работа изменила меня. Я осталась бы твоей ассистенткой до скончания века. А теперь все опять меняется.
Несколько месяцев тому назад ты был словно одержим бесом, и я пыталась дать тебе утешение. Теперь у меня под сердцем ребенок. Не вини себя.
Было нелегко укрыть свое тело от матушки, от посторонних. Много раз я собиралась сказать тебе. И не знала как. Но сейчас в меня вселился страх. Сроки подходят. Вчера вечером ребенок энергично шевелился. Это заставило меня задуматься: а вдруг Томас хочет, чтобы я осталась? Я появилась в Миссии и перед тобой, прячась от мира и с лукавым сердцем. Не годится, чтобы наше расставание было таким же.