Читаем без скачивания Я, Елизавета - Розалин Майлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За оконным переплетом невидимо и неслышимо расстилались зеленые английские холмы и пастбища, наши древние замки, полноводные реки и крошечные быстрые речушки, широкие проезжие дороги и надежные гавани – рай Божий. Я думала о своем народе, о честных крестьянах и их приземистых работящих женах, о детях и младенцах, ради которых мы будем сражаться, чтобы им укрепляться в истине, не в страхе, свободно, не под ярмом. За лугом шептала и плескалась вода, в пахучем сыром воздухе рыдал одинокий козодой.
И эта драгоценная земля… та Англия[16].
В душе я видела, как вся наша маленькая страна грудью прокладывает себе дорогу к первым лучам жизни меж таинственных островов, этих затерянных мест на мглистом краю Вселенной, и при этом движется вперед, всегда вперед, к неведомым странам и народам. Я закрыла глаза и без слов принесла Богу и своей душе тайную клятву: «Мы сохраним веру».
Пусть весь мир идет на нас. Мы будем сражаться до последнего.
Мы будем сражаться, доколе нас поддерживает английская земля, доколе наша кровь орошает английскую почву, доколе хоть одна английская рука держит меч против наших врагов.
Мы будем сражаться, доколе жива Англия.
Мы не сдадимся.
Глава 9
Они не пройдут.
– Кто здесь? Что, высадились? Нет, входите, я не сплю, только задремала… О, Робин, какие вести?
Опочивальню затопило озеро мерцающей тишины. В предутреннем свете я не могла прочесть выражение на его лице.
– Мадам, новая Папская булла.
Папа? Папа опять нас обложил? Какая теперь разница?
– Он призывает всех католиков восстать и сражаться на стороне испанцев, как только их армия достигнет наших берегов.
Я и бровью не повела.
– Он все еще верит, что его слово свергнет меня с трона? Под обычными предлогами: незаконнорожденная, узурпаторша, еретичка и прочая?
– С одним дополнением. Ваше Величество. – Глаза у него сверкнули, как у былого мальчишки Роба, и сощурились на пергамент, который он держал в руке. – «Ибо она различными непотребствами завлекает мужчин на удовлетворение своих мерзких плотских вожделений, прибегает к ворожбе, дабы ввести в грех и завлечь величайших сановников в гнусные беззакония, грязный и неистовый разгул…»
Я состроила серьезную мину.
– А называет ли Его Святейшество кого-нибудь из моих жертв, несчастных, которых я поработила в угоду своей великой похоти? Кого-нибудь знакомого?
Этот притворщик сделал вид, будто справляется с пергаментом, и с нежной улыбкой поднял на меня глаза.
– Тут упомянут некий Роберт Дадли, граф Лестер…
Однако к нам летели куда более страшные вести. Уолсингемово золото – мое золото! – или, еще точнее, короля Испанского – купило нам глаза в самых укромных уголках Эскориала, мы могли заглянуть даже в Филиппов стульчак. Так что мы узнавали о его приготовлениях шаг за шагом, одновременно с ним самим. Мы присутствовали при рекрутских наборах, наблюдали, как вяжется каждый узел в такелаже его судов, знали, как солдаты поднимаются на борт и сколько пушечных ядер готово изрешетить бедную Англию – сто двадцать три тысячи семьсот девяносто два! Мы знали день и даже точный час, когда морское воинство испанского короля повернет на запад от Ла-Коруньи, возьмет курс через Бискайский залив и выйдет в открытое море.
Армада надвигалась.
Испанцы снарядили триста галионов, мой флот не насчитывал и тридцати. Вместе с кораблями Дрейка и Хоукинса, Рели и других моих пиратов, с кораблями, что денно и нощно сколачивались в каждом английском доке, может быть, удастся наскрести сотню.
В лучшем случае один против трех.
У них две тысячи галерных рабов, три тысячи пушек, десять тысяч матросов, двадцать тысяч отборных солдат.
У нас – мальчишки и мужики из Сассекса, Эссекса, Кента.
А у самых наших дверей засел герцог Пармский с пятьюдесятью тысячами солдат, с несчитанными и несчетными варками, которые продолжают строиться быстрее, чем наши лазутчики – доносить.
Однако в Писании Давид победил Голиафа.
И с нами был английский дух, самый несломимый дух в мире.
– Нет, Робин, я не поеду в Виндзор. Если до этого дойдет, Сент-Джеймский дворец можно оборонять не хуже любого другого…
Если мы не остановим испанцев в Ла-Манше и они подойдут к Лондону, все погибло, и я – тоже.
Я взяла Робина за руку – она была сухая и горячая на ощупь, провела пальцами по его лицу – какое же оно холодное и липкое. Ему надо принять вербенового масла или целебного настоя анютиных глазок, которым Екатерина Парр лечила отца, – не забыть бы послать. О, как я его любила! Гладя его бледное лицо, я почти забыла про болезненные спазмы в собственном желудке.
– Езжайте на берег, постройте войска, я сама проведу смотр.
Господь Саваоф, Ты, что не всегда даруешь победу сильному, но можешь поддержать слабых, благослови и укрепи моих бедных солдат, дай им мужество противостоять страшному врагу…
Ибо вести из Испании кого угодно повергли бы в ужас.
– У обоих герцогов, Пармского и Медины Сидония, с собой запечатанные приказы, мадам, – докладывал Уолсингем (откуда он такое узнает? Какой-то несчастный испанский писец, повинный в содомском грехе, под угрозой разоблачения решился взять на душу еще и измену со шпионажем?), – которые разрешено вскрыть лишь при столкновении с нашим флотом и которые предписывают победить или умереть. Им запрещено возвращаться, покуда Англия не будет покорена, даже если они услышат, что английские войска вступили на испанский берег!
Я рассмеялась, немножко громковато:
– Да будет так – победа или смерть!
Кого напомнил мне Уолсингем серовато-поблескивающей кожей и решимостью бороться в этой жизни и следующей?
О, Господи, бедного священника Кэмпиона…
Уолсингем улыбнулся почти светло:
– Скоро мы узнаем, благоволит ли нам Бог, – моряки говорят, завтра.
Робин ушел, с ним Эссекс, Рели ушел, никого со мной не осталось, кроме жалкого уродца Роберта Сесила, никого, кто бы защитил меня и спас.
Кроме тех, кто всегда меня спасал, – Бога и моей смелости…
В ту ночь я долго сидела перед зеркалом, втирала в виски борец – Господи, дай мне силу борца, чтобы выдержать испытание.
Уединясь в опочивальне, я попыталась молиться:
«Господи Боже, Бог-Отец, Отче любви, которой мне не довелось изведать. Ты вознес меня высоко, но плоть моя слаба и лукава. А теперь на нас надвигается ужасное, и негде спрятаться, и мне нужно быть сильной ради других, не ради себя. И если в день битвы я забуду Тебя, не забывай Свое дитя и дщерь, коснись моего сердца, чтобы мне вспомнить Тебя и то великое дело, которое Ты мне поручил, мою страну и весь мой народ».
Однако, если бы я смела, я бы добавила еще молитву: «0, Господи, дозволь мне быть с ними, не допусти меня умереть в одиночку!»
– С берега заметили испанские корабли, мадам, гонец прискакал и упал замертво.
– Спасибо, Роберт.
Весь тот июль в Европе бушевали шторма, свирепствовали грозы, природа негодовала на человеческую вражду.
В три часа дозорные на мысе Лизард увидели надвигающийся от горизонта ужас, море и небо почернели. Из-за края земной чаши выползал строй боевых кораблей, необъятный, необозримый, – корабли-башни, корабли-крепости, корабли-цитадели, выстроенные в правильный полумесяц рассекали волны, и столько их было, что рога зловещего серпа растянулись на семь миль.
Они шли под всеми парусами, с полным ветром, но так неспешно, что в их чинном неторопливом танце мерещилась насмешка. Под тяжестью их стенало море, ветер с трудом влачил неповоротливые громады.
И тогда же – первая жертва с нашей стороны – бедняга дозорный, подав голос, вскричал: «Господи, помилуй!», упал и умер. Но мой коротышка Дрейк, катавший шары по Плимутской набережной с другом и родичем, старым девонским морским волком Хоукинсом, лишь остановился, взглянул на небо и беспечно бросил: «Закончим игру! Испанский король любезно позволит нам доиграть».
Однако эти мужественные слова не могли скрыть великую невысказанную правду.
Все было против английских суденышек.
– Господь нам улыбается, мадам! – твердо сказал Роберт, когда прибыли вести из Лондона. – Наш флот здесь и обороняет берег, а не рыщет где-то в море, ловя свой хвост и проскользнувших мимо испанцев.
«Как советовал кое-кто из ваших приближенных», – не сказал деликатный Роберт, и не в последнюю очередь ретивый молодчик лорд Эссекс – он хотел, чтобы мы сами искали битвы, а не дожидались, пока она произойдет в свое время и в наших собственных водах.
В ту ночь страшный гордый полумесяц, не таясь, бросил якоря на Плимутском рейде. А когда на заре следующего дня испанцы проснулись, то обнаружили, что все наши кораблики выскользнули из гавани и обошли их с тыла. Как я хохотала!
