Читаем без скачивания Сесилия Вальдес, или Холм Ангела - Сирило Вильяверде

— Вот именно. Я потому и заговорил о последствиях, что, как мне кажется, заступников у этой девушки найдется более чем достаточно.

— Но ведь я вам говорил, ваше превосходительство, что она бедна, это — никому неведомое, безвестное существо, сирота без роду и племени. Она осталась на свете одна как перст…

— Ну и что же? Из ваших слов явствует, что она обладает двумя преимуществами, которые важнее денег, знатного происхождения, богатой родни и связей, — я говорю о ее молодости и красоте. Вспомните, сеньор, слова Сервантеса, они здесь как нельзя более кстати: «Красота тоже обладает силой пробуждать в людях милосердие». С таким богатством, как молодость и красивая наружность, эта девушка никогда не останется на свете одна как перст.

— На приведенное вами изречение Дон-Кихота можно ответить другим изречением — жаль только, не знаю, кто его сочинил: «Чего не видит око, к тому не лежит и сердце». Поверьте мне, ваше превосходительство, если только она попадет ко мне в руки, я ее в такое место упрячу, где ее ни один черт не сыщет.

— Повторяю, сеньор дон Кандидо, все это совсем не так просто, как кажется на первый взгляд. Разве сможете вы найти такое место, где никто не увидит ее, не услышит ее жалоб, не проникнется к ней состраданием и не попытается ей помочь? Если Леонардо действительно влюблен в нее, он сам будет первым ее защитником, он станет ее разыскивать, обнаружит место ее заточения и рано или поздно освободит, как бы ни противились этому ее похитители. Вот почему, как мне представляется, было бы гораздо более разумно, более сообразно со здравым смыслом и более оправданно оставить девушку в покое и не доводить дело до открытой распри. Ведь неизвестно — быть может, у Леонардо это всего лишь случайное увлечение, каприз; быть может, она нравится ему только потому, что он еще не встретил девушки, которая пришлась бы ему больше по сердцу.

— Что бы вы мне ни говорили, сеньор дон Фернандо, я знаю одно: сын мой страшно упрям, упрям как баск, и он из одного лишь упрямства может натворить бог знает каких бед, навлечь несчастье на всю нашу семью!

— Навлечь несчастье? — изумился алькальд. — Простите, но я вас не понимаю. Вы же сами говорили, что это вполне добропорядочная, скромная девушка, что она хороша собой, что ее даже не отличишь от белой. Должно быть, говоря о несчастье, которое может постичь вас и вашу семью, вы имеете в виду, что Леонардо, ослепленный своею любовью, позабудет обо всем на свете и в минуту безрассудного увлечения обвенчается с предметом своей страсти?

— Обвенчается?! — вскричал, внезапно рассвирепев, дон Кандидо, и в голосе его прозвучала непреклонность. — Ну нет, господь свидетель — скорей я задушу его собственными руками, чем допущу до такого позора! Нет, нет, я вам ручаюсь, ваше превосходительство, на этой Вальдес он не женится!

— Какого же несчастья вы тогда опасаетесь?

— По правде говоря, сеньор дон Фернандо, я уверен, что сын мой, как бы он ни был легкомыслен, никогда не дойдет до того, чтобы жениться на какой-то Вальдес. Право, такая мысль мне и в голову не приходила. Я опасаюсь другого — я боюсь, как бы он не вступил с нею в любовную связь: вот в чем я вижу самое большое несчастье для своей семьи. Ведь в этих мулатках сидит сам сатана!

— Так вот что вы называете несчастьем! — с улыбкой промолвил алькальд. — Помилуйте, под каким углом ни взглянуть на это дело, но худого я в нем ровным счетом ничего не усматриваю, и либо я глуп, либо вы должны согласиться, что еще никогда ни одна любовная связь неженатого молодого человека с девицей из низшего сословия не являлась причиной несчастья для его семьи, какое бы положение в обществе она ни занимала. Будь это не так, сеньор дон Кандидо, в нашей стране не нашлось бы ни одной счастливой семьи. Каждая из них могла бы оплакивать подобное или еще худшее несчастье. Там, где существует рабство, нет строгого и единого кодекса нравственности; напротив того наблюдается несомненная тенденция к распущенности нравов и господствуют самые странные, самые превратные, я бы даже сказал — дикие, представления о женской чести и добродетели. Например, повсеместно распространено твердое и непоколебимое убеждение, будто мулатки настолько чужды всякой добродетели и порядочности, что недостойны стать чьими бы то ни было законными женами. По мнению черни, этим женщинам на роду написано быть любовницами мужчин белой расы. И участь их обыкновенно служит подтверждением такого взгляда. Поэтому мне кажется, сеньор дон Кандидо, вы просто должны господа бога благодарить, что сын ваш, который, по-видимому, и в самом деле упрям и своеволен, не вздумал связаться с какой-нибудь чистокровной негритянкой. Вот это, подлинно, было бы несчастьем для вашей семьи. Но я хочу предложить вам другое. Почему бы вам, сеньор дон Кандидо, не запретить Леонардо посещать эту Вальдес? На мой взгляд, это было бы самое простое и благоразумное, да и не грозило бы вам скандалом и оглаской. Ведь всему виною он, a не она. Она тихо сидит у себя дома, а он является к ней, преследует ее своими ухаживаниями. И, говоря между нами, дорогой дон Кандидо, выгораживать подлинно виновного, как это делаете вы, и в то же время настаивать на наказании невинной жертвы представляется мне во всех отношениях несправедливым.

— Ваше превосходительство, вы заблуждаетесь, полагая, будто Вальдес ни в чем не виновата.

— Но разве есть основания предполагать обратное?

— Сколько угодно! Взять хотя бы то, что ее предупреждали и уговаривали отвергнуть ухаживания моего сына.

— Кто ее предупреждал?

— Ее бабушка.

— А от кого исходило предупреждение?

— Оно исходило… э-э-э… от меня.

— Но она с этим не посчиталась?

— Как же — будет она считаться, эта вертихвостка! С тех пор пошло еще хуже прежнего!

— Браво! Ну и девушка!

— Как, дон Фернандо! Неужели вы одобряете ее гнусное поведение?

— Ничуть. Я и не думаю одобрять его, но я справедлив к ней, я полагаю, что она искрение и глубоко любит вашего сына, и я убежден, что в сердечных делах решающее слово отнюдь не принадлежит бабушкам и родителям влюбленных. Впрочем, это ничего не меняет. Их отношения следует прекратить. Прикажите Леонардо оставить ее. Ведь вы его отец! Разве ваша родительская власть над ним так слаба? Употребите же ее. Запретите ему бывать у этой девушки — раз и навсегда! Никаких свиданий — и делу конец!

Дон Кандидо сидел совершенно уничтоженный. «Ишь как подвел, и крыть нечем!» — думал он про себя.

Наконец он заговорил:

— Видите ли, ваше превосходительство, именно эти слова и ожидал я услышать от вас, когда шел сюда: «Ведь вы его отец. Употребите свою родительскую власть!» И я даже приготовил заранее, что я вам на это отвечу. Но вот, поди ж ты, выскочило из головы! Забыл. Все как есть забыл. Экая незадача! Ах, голова дырявая, дырявая голова, дырявая голова…

Сеньор дон Фернандо, — продолжал он решительным тоном, оборвав внезапно свой монолог, мне не хватает нужных слов, чтобы выражать свои мысли понятно и ясно, но я постараюсь говорить так, чтобы вы меня поняли. К сожалению, я не могу воспользоваться вашим сонетом, я… э-э-э… не могу запретить сыну свидания с этой девицей…

— Простите за нескромность, но почему же?..

— Я рискую встретить с его стороны непослушание.

— Возможно ли?

— Увы, это так. Вы, несомненно, знаете, ваше превосходительство, как балуют наши креолки своих детей, и в особенности первенцев. А ведь Леонардо у нас первенец и к тому же единственный сын. Роса только что не молится на него и так его избаловала, что он вырос подлинно о маменькиным сынком, лоботрясом, старших не почитает, меня не слушает. Вконец от рук отбился. Но Роса твердо убеждена, что он — ангел, кроткий голубь. Она и мысли не допускает, что он может совершить дурной поступок; и не то что мне пальцем его тронуть — пылинке не даст на него упасть! Будь на то моя воля, он бы уж давно плавал на каком-нибудь военном корабле и мозоли себе натирал, ставя паруса. Ну, не дались ему науки, что ж тут поделаешь! Так нет же, мать твердо решила, что он будет законоведом, доктором прав, аудитором судебного присутствия в Пуэрто-Принсипе и еще бог знает чем! Я со дня на день ожидаю из Мадрида бумагу о пожаловании мне графской короны; и вот, сколько ни убеждал я Росу, что уж кому-кому, а нашему сыну, наследнику всего нашего состояния, будущему графу де Каса Гамбоа, нет нужды ломать себе голову над книжной премудростью, сколько ни втолковывал, что Леонардо науки ни к чему, что он и без наук займет высокое положение в обществе, все напрасно. Раз она забрала себе в голову сделать из него законоведа, так она своего добьется… костьми ляжет, но добьется! Я ей говорю: чтобы нашему сыну заделаться адвокатом, доктором и аудитором, ему сперва надо стать бакалавром. Экзамены на носу, а он из-за этой девчонки книг в руки не берет, на лекции не ходит! И еще одно. Мы с Росой хотим женить его в этом году и невесту ему подыскали — прекрасная, очаровательнейшая девушка, дочь моего земляка и старинного друга. Мы надеемся, авось он тогда остепенится и займется хозяйством в наших поместьях. Мы с женой — люди немолодые, почти старики, не сегодня-завтра мы умрем, ведь все мы смертны. Кто тогда примет на себя заботу о всех наших богатствах? Разумеется, не его незамужние сестры, слабые, беззащитные девушки, а он, потому что он — мужчина. Теперь вы понимаете, ваше превосходительство, каким несчастьем, было бы для нас, если бы наш первенец, наследник нашего имени, нашего титула, наших богатств, забросил бы учение, не получил звания бакалавра и, вместо того чтобы жениться на своей невесте, завел себе любовницу — и все только потому, что эта Вальдес совершенно вскружила ему голову! Ваше превосходительство, если в моем отчаянном положении вы не протянете мне руку помощи, навеки будет погублено счастье и спокойствие моей семьи!