Читаем без скачивания Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но я первая ее признала и приютила… я! — кричала со стонами Яргала.
Она взглянула на дочь, но по знаку, данному жрецом, вейдалотки вырвали Банюту из рук девушек и перепуганную, упиравшуюся то волоком, то на руках, затащили в свою загородку и на запор закрыли за ней двери. Раздался слабый крик… и все затихло…
Кревуля опять пригубил рог, отер губы и погрузился в мысли… Конис осмотрелся, шепотом сказал несколько слов вуршайтосам, отыскал глазами кунигаса, которого задержали у ограды, и подошел к нему.
— Не противься воле богов, — сказал он тихо, — плохое было бы начало… Девок у нас тьма… Если же кто коснется вейдалотки, то, будь он сто раз кунигасом, смерти ему не миновать…
— Но она не вейдалотка и не будет вейдалоткой, — ответил Юрий гордо, — она моя невеста. Я засватал ее в лесу, когда вел сюда; засватал при свидетелях… они здесь налицо… целовал в уста… поцелуями мы с ней обручились…
— Нет, — решительно возразил Конис, — свадьбы не было… Она будет вейдалоткой.
Они обменялись вызывающими взглядами, и Конис ушел, не желая продолжать разговор.
Яргалу, заливавшуюся плачем, бабы подняли с земли и силой вывели за ограду.
— Чего ревешь? С ума ты спятила? — уговаривали они ее. — Ведь это счастье! Экая, подумаешь, беда, что не выйдет замуж! Зато не будет и забот! Тоже, нашла счастье, выдать замуж! Кудель да горшки, да ведра, да стирка… В поле работа, в доме перебранка… Свекровь изводит, муж гуляет… А здесь она как сыр в масле покатается!.. Золотом ее осыплют… Молчи, старая, помалкивай!
И другие приходили с утешеньями да уговорами, но все напрасно… старуха заливалась.
Кунигас горел негодованием и рвал на себе одежду… Искал глазами Швентаса, но того не было поблизости… Опыт, вынесенный из прежней жизни, пригодился теперь Юрию… Он понял, что надо напустить на себя спокойствие и затаить поглубже гнев. Научившись у крыжаков лгать и молчать, он притворился равнодушным. Уселся на земле и послал Рымоса за хлебом и медом… и такую надел на себя личину, что казалось, будто он думает только о еде да старается наглядеться и наслушаться…
Из-за ограды сквозь щели долго и внимательно следил за ним глазами Конис; убедившись наконец, что гнев Юрия улегся и остыл, он медленно приблизился к нему.
— С богами шутки плохи! — сказал он ему тихо. — Ум-разум — вещь хорошая. Не знаю, как у немцев, но у нас креве и кревуля по-прежнему считаются посланниками богов, возвещающими их волю на земле. Не следует им сопротивляться…
Юрий поглядывал на Кониса и ничего не отвечал… Принесли еду и питье, и, хоть он и не был голоден, но притворился алчущим и жаждущим, чтобы поскорей отделаться от Кониса.
Тот прибавил еще несколько наставительных речений, закончил разговор словами: «бог довершает все свои дела» — и удалился.
Рымос тем временем искал Швентаса, который после долгой разлуки с родиной не мог вдосталь наболтаться с земляками. Он был нарасхват, и всем должен был рассказывать небылицы о крыжаках. Рымос с трудом нашел его и привел к кунигасу. Старый детина был подвыпивши, но весел и смотрел на все самым благодушным образом.
Кунигасу удалось отвести его в сторонку.
— Ты знаешь, что случилось? — спросил он.
— Как не знать! — засмеялся Швентас. — Люди говорят, что Банюте очень повезло.
Юрий насупился.
— И охота вам сохнуть по одной девке? — перебил холоп, предвидя, что скажет Юрий. — Мать вам сыщет в сто раз лучшую… А ну их! Не вам воевать с кревулем и вейдалотами, раз они ее облюбовали…
Итак, напрасно было говорить со Швентасом и ожидать от него содействия. Юрий переменил тактику.
— Слушай, — сказал он тихо, — я вижу, что мне здесь не доверяют и следят за мной. Боюсь даже, что меня не пустят, если я вздумаю удрать (в действительности Юрий и не думал оставлять Банюту). Я здесь немного отдохну, а ты ступай, извести мать… Скажи, пусть явится за мной…
Швентас испытующе взглянул на Юрия.
— Отсылаете меня одного?
— Отдохну, — повторил кунигас, — обожду здесь людей, которых мать пришлет за мной. Иди!
Холоп задумался, поскреб в затылке, но не перечил. Медленно отошел от Юрия и поплелся к становищу. А Юрий пошел назад в ограду, разыскал шалаш, в котором провел ночь, и лег. Верный Рымос растянулся у его ног. Банюты нигде не было, ни видно и ни слышно.
Девушки по-прежнему чередовались у огня и жизнь святилища шла обычной чередой.
Тем временем кроме баб плачущую Яргалу обступили вуршайтосы и свальгоны, подосланные вейдалотами. Они улещивали ее великими посулами и уговаривали не нарекать на волю Лаймы.
— Увидишь, как все будет теперь спориться у тебя в хозяйстве… и в доме будет полная чаша, и соседи станут уважать, когда дочь приставлена к священному огню. И в хате потеплеет: очаг жарче гореть будет…
Но старуха не хотела слушать.
— Вчера ведь дочки не было, — говорили бабы, — как же ты успела к ней привыкнуть?
— Ой! Лучше бы глаза мои ее не видели, и сердце ей не радовалось, чем так скоро потерять ее! Как сон, миновало мое счастье! — плакалась старуха.
Так прошел день до вечера. Солнце закатилось. Долина уснула.
Рымос выскользнул из шалаша, чтобы отыскать, по приказанию кунигаса, Швентаса; но уже не нашел его. Старик исчез.
На другой день Юрий сновал, ходил и изнывал, не увидит ли где-нибудь Банюту, не услышит ли ее голос… Но она исчезла, как в землю провалилась, и нигде ее не было. Неужели ее тайком переправили в другое место?
Нет, один только был огонь и дуб, и одно Ромово.
Никто не догадывался о чувствах Юрия: о том, как он страдал, как упрекал себя за то, что послушался Швентаса и направился прежде всего в Ромово. Юрий расхаживал с равнодушным на вид лицом, спокойно разговаривал с Конисом, не обнаруживал ни гнева, ни тоски. Но он считал дни, когда мог вернуться Швентас. Хотя счет был ненадежный: расстояний он не знал, дорог в Пиллены было несколько, Швентас был утомлен… Да и помех могло встретиться немало.
Когда в бору раздавался стук колес и приезжали новые поклонники в Ромово, сердце Юрия стучало: он высматривал, выспрашивал, не послы ли
