Читаем без скачивания Персона грата: Фантастические повести и рассказы - Фредерик Браун

Первая атомная война была не особенно скверной — да первая и не может быть такой. В этом мне повезло, потому что, если бы она оказалась скверной — той, что разрушает цивилизацию, — мне бы не выжить, несмотря на биологическую случайность, произошедшую со мной. Если бы с цивилизацией было покончено, я бы не пережил шестнадцатилетнего периода сна, который наступил тридцатью годами позже. Но я снова забегаю вперед.

Мне было, помнится, двадцать или двадцать один, когда началась война. Меня не взяли в армию сразу, потому что я был негоден к службе. Я страдал весьма редкой болезнью гипофиза — какой-то там синдром. Название я забыл. Помимо всего прочего, она вызывала тучность. У меня было пятьдесят фунтов лишнего веса и полностью отсутствовала физическая выносливость. Я был без колебаний признан непригодным.

Следующие два года моя болезнь слегка прогрессировала, но все остальное прогрессировало отнюдь не слегка. К тому времени в армию брали уже всех подряд. Они бы взяли и слепого без руки и без ноги, если бы он хотел сражаться. А я хотел сражаться. Я потерял семью при бомбежке, мне осточертела работа на военном заводе, и врачи сказали мне, что моя болезнь неизлечима и в любом случае мне осталось жить год или два. Поэтому я вступил в то, что осталось от армии, и был без колебаний принят и направлен на ближайший фронт, который проходил в десяти милях. На следующий же день я участвовал в бою.

Я и теперь помню достаточно, чтобы видеть, что это был переломный момент войны, хотя дело тут вовсе не в моем участии. Противник исчерпал свои бомбы и перешел на снаряды и пули. Мы тоже исчерпали свои бомбы, но они не сумели вывести из строя все наши военные заводы, а их заводы мы вывели из строя полностью. У нас все еще оставались бомбардировщики и подобие командования, определяющее цели. Разумеется, на глаз; иногда мы по ошибке сбрасывали бомбы на свои войска. Через неделю после того, как я вступил в бой, я был выведен из строя нашей небольшой бомбой, упавшей примерно в миле от меня.

Через две недели я пришел в себя в тыловом госпитале с тяжелыми ожогами. К тому времени война была завершена, не считая операций по добиванию противника и восстановлению порядка. Это было совсем не похоже на то, что я называю катастрофической войной. Эта война истребила — я могу только предполагать, в точности я не помню — четвертую или пятую часть населения планеты. Осталось достаточно производственных мощностей и выжило достаточно людей, чтобы цивилизация сохранилась. Человечество было отброшено назад на несколько столетий, но возврата к дикости не было, и начинать заново не пришлось. В такие времена люди вновь используют для освещения свечи и топят дровами, но не потому, что не знают, как пользоваться электричеством или добывать уголь; просто потрясения и революции выбивают всех из колеи. Знание не утеряно, оно ждет восстановления порядка.

Совсем иные последствия у катастрофической войны, когда уничтожается не менее девяти десятых населения Земли — или Земли и других планет. Тогда мир переходит к полной дикости, и сотое поколение вновь открывает металлы для наконечников копий.

Но я опять отвлекся. После того как я пришел в сознание в госпитале, меня долгое время терзала боль. Анестезирующих средств больше не осталось. Я получил глубокие радиационные ожоги, которые несколько месяцев причиняли мне нестерпимые страдания, пока постепенно не зажили. Я не спал, и это было странно. И это пугало, потому что я не понимал, что со мной произошло, а неизвестное всегда пугает. Врачи обращали на меня мало внимания — я был лишь одним из миллионов обожженных и покалеченных. Мне кажется, они не принимали всерьез мои утверждения, что я совсем не сплю. Они думали, что я сплю понемногу и либо преувеличиваю, либо искренне заблуждаюсь. Но я не спал совсем. И продолжал не спать, когда, спустя долгое время, выздоровел и покинул госпиталь. Волею случая прошла и болезнь моего гипофиза, вес вернулся к норме, и здоровье стало превосходным.

Я не спал тридцать лет. А потом заснул и проспал шестнадцать лет. И после этого сорокашестилетнего периода физически мне по-прежнему было двадцать три.

Вероятно, вы начинаете понимать, что со мной произошло, как в то время начал понимать и я. Радиация — или комбинация разных типов излучения — радикально изменила функции моего гипофиза. Имели значение и другие факторы. Когда-то, примерно сто пятьдесят тысяч лет назад, я специально изучил эндокринологию, и мне, кажется, удалось в этом разобраться. Если мои вычисления верны, вероятность того, что со мною случилось — один ко многим миллиардам.

Конечно, процессы распада и старения в моем организме не прекратились, но их скорость уменьшилась приблизительно в пятнадцать тысяч раз. Каждые сорок пять лет я старею на один день. Так что я не бессмертен. За сто восемьдесят прошедших тысячелетий я постарел на одиннадцать лет. Сейчас мой физический возраст — тридцать четыре года.

Сорок пять лет — это мой день. Около тридцати лет я бодрствую, а затем сплю примерно пятнадцать. Мне повезло, что мои первые несколько «дней» не пришлись на время полного распада общества и дикости, иначе я бы не пережил первые периоды сна. Но я их пережил, понял систему и в дальнейшем смог позаботиться о своем выживании. С тех пор я спал примерно четыре тысячи раз и выжил. Возможно, когда-нибудь мне не повезет. Возможно, когда-нибудь, несмотря на все меры предосторожности, кто-то обнаружит и вскроет пещеру или убежище, где я укрылся на период сна. Но это маловероятно. У меня есть годы на подготовку такого места и опыт четырех тысяч ночевок. Вы можете тысячи раз пройти мимо и ни о чем не догадаетесь, а даже если что-то заподозрите, не сумеете туда проникнуть.

Нет, мои шансы выжить между периодами бодрствования намного выше, чем мои шансы выжить в сознательный, активный период. То, что я прожил их так много, можно назвать чудом, несмотря на разработанные мною способы выживания.

А это хорошие способы. Я пережил семь больших атомных и суператомных войн, которые сводили население Земли к горстке дикарей, сбившихся вокруг нескольких стоянок на мизерных площадях, еще пригодных для обитания. А в другие времена и в другие эпохи я побывал в пяти галактиках, не считая нашей собственной.

У меня было несколько тысяч жен, но всегда по одной — я родился в эпоху моногамии, и эта привычка укоренилась. Я вырастил несколько тысяч детей. Конечно, я не мог оставаться с одной женой больше тридцати лет и должен был исчезать, но тридцати лет хватало нам обоим, особенно, если учесть, что она старела с нормальной скоростью, а я практически не старел. Безусловно, это порождало проблемы, но я с ними справлялся. Когда я женился, то женился на девушке значительно моложе себя, чтобы впоследствии разница в возрасте не стала слишком заметной. Скажем, мне тридцать, и я женюсь на шестнадцатилетней девушке. Когда приходит время ее оставить, ей сорок шесть, а мне по-прежнему тридцать. И лучше для всех, что после пробуждения я не возвращаюсь. Если она к тому времени жива, ей уже за шестьдесят, и ей не доставит радости встреча с молодым мужем, вернувшимся из мертвых. А я оставлял ее хорошо обеспеченной, состоятельной вдовой, завещая ей деньги или то, что в ту конкретную эпоху обеспечивало богатство. Иногда это были бусы и наконечники для стрел, иногда — запасы зерна, а один раз — это была необычайная цивилизация — даже рыбья чешуя. Я никогда не испытывал трудностей с получением денег или того, что их заменяло. После нескольких тысяч лет практики труднее стало вовремя остановиться, чтобы не привлечь внимания чрезмерным богатством.