Читаем без скачивания Бабель (ЛП) - Куанг Ребекка

Профессор Крафт снова посмотрела на толпу. Ее рот сжался в тонкую линию. «О, очень хорошо».

Без дальнейших объяснений они вдвоем направились к лестнице. Остальные на мгновение оглянулись друг на друга, не зная, что делать.

Робин потянулся одной рукой, чтобы открыть окно, а другой шарил во внутреннем переднем кармане. Виктория схватила его за запястье. «Что ты делаешь?

Бар Гриффина, — пробормотал он. Знаешь, тот...

«Ты с ума сошел?»

Они пытаются сжечь нас заживо, давай не будем обсуждать мораль...

«Это может поджечь все масло». Ее хватка сжалась, так сильно, что стало больно. Это убьет полдюжины людей. Успокойся, ладно?

Робин положил брусок обратно в карман, глубоко вздохнул и удивился тому, что в его венах застучало. Он хотел драки. Он хотел спрыгнуть вниз и разбить им лица своими кулаками. Он хотел, чтобы они узнали, кто он такой, что является их худшим кошмаром — нецивилизованный, жестокий, свирепый.

Но все закончилось, не успев начаться. Как и профессор Плэйфер, Пенденнис и ему подобные не были солдатами. Они любили угрожать и разглагольствовать. Им нравилось делать вид, что мир подчиняется их прихотям. Но в конце концов, они не были предназначены для серьезной борьбы. Они не имели ни малейшего представления о том, сколько усилий может потребоваться, чтобы разрушить башню, а Бабель был самой укрепленной башней на земле.

Пенденнис опустил свой факел и поджег хворост. Толпа ликовала, глядя, как пламя лижет стены. Но огонь не брал. Пламя голодно прыгало, тянулось оранжевыми усиками, словно искало точку опоры, но бесцельно отступало назад. Несколько студентов подбежали к стенам башни в плохо продуманной попытке взобраться на них, но едва они коснулись кирпичей, как какая-то невидимая сила швырнула их обратно в зелень.

Профессор Чакраварти, задыхаясь, спустился по лестнице, неся серебряный брусок с надписью भिन्त्ते.[16] «Санскрит», — объяснил он. Это их расколет».

Он высунулся из окна, мгновение наблюдал за происходящим, а затем бросил прут в центр толпы. Через несколько секунд толпа начала рассеиваться. Робин не мог понять, что происходит, но, похоже, на земле разгорелся спор, а возбужденные люди выглядели попеременно раздраженными и растерянными, перемещаясь по кругу, как утки, кружащие друг вокруг друга на пруду. Затем, один за другим, они удалились от башни; домой, к ужину, к ожидающим женам, мужьям и детям.

Небольшое число студентов задержалось на некоторое время. Элтон Пенденнис все еще разглагольствовал на зеленом поле, размахивая факелом над головой, выкрикивая проклятия, которые они не могли расслышать сквозь решетку. Но башня, очевидно, никак не хотела загораться. Хворост бессмысленно горел, упираясь в камень, и тут же гас. Голоса протестующих стали хриплыми от криков, их возгласы затихали, а потом и вовсе стихли. К закату солнца последние из толпы разбрелись по домам.

Переводчики не ужинали почти до полуночи: несладкая каша, персиковый конфитюр и по два печенья к чаю. После долгих упрашиваний профессор Крафт смилостивилась и разрешила им принести из погреба несколько бутылок красного вина. «Ну что ж, — сказала она, наливая дрожащей рукой щедрые бокалы. Это было не так уж интересно».

На следующее утро переводчики приступили к укреплению Бабеля.

Накануне им не угрожала реальная опасность; даже Джулиана, которая тихо плакала во сне, теперь смеялась над воспоминаниями. Но тот предродовой бунт был только началом. Оксфорд продолжал разрушаться, а город только больше ненавидел их. Они должны были подготовиться к следующему разу.

Они с головой окунулись в работу. Внезапно в башне стало так же хорошо, как во время экзаменов. Они сидели рядами на восьмом этаже, сгорбившись над своими текстами, и единственными звуками в комнате были перелистывание страниц и случайные восклицания, когда кто-то натыкался на многообещающий самородок этимологии. Это было приятно. Наконец-то здесь было чем заняться, что-то, что не давало им нервничать в ожидании новостей извне.

Робин просматривал стопки записей, найденные им в кабинете профессора Ловелла, в которых содержалось множество потенциальных пар, подготовленных для китайской кампании. Одна из них его очень заинтересовала: китайский иероглиф 利 (lì) мог означать затачивать оружие, хотя он также нес в себе коннотации прибыли и выгоды, а его логограмма изображала зерно, разрезаемое ножом. Ножи, наточенные с помощью 利-острой пары из двух пар словк, имели ужасающе тонкие лезвия и безошибочно находили свои цели.

«Как это полезно?» — спросила Виктория, когда он показал ей.

«Это помогает в драке», — ответил Робин. Разве не в этом суть?

«Ты думаешь, что ввяжешься с кем-то в драку на ножах?»

Он пожал плечами, раздраженный и теперь немного смущенный. «До этого может дойти».

Она сузила глаза. «Ты хочешь этого, не так ли?»

«Конечно, нет, я даже не хочу — конечно, нет. Но если они войдут, если это станет строго необходимым...

«Мы пытаемся защитить башню,» сказала она ему мягко. «Мы просто пытаемся обезопасить себя. А не оставлять после себя кровавое поле».

Они стали жить как защитники в осаде. Они изучали классические тексты — военные истории, полевые уставы, стратегические трактаты — в поисках идей о том, как управлять башней. Они установили строгое время приема пищи и рацион; никаких обгрызаний бисквитов в полночь, как это делали Ибрагим и Джулиана. Они перетащили оставшиеся старые астрономические телескопы на крышу, чтобы можно было наблюдать за разрушающимся городом. Они установили серию чередующихся двухчасовых смен наблюдения из окон седьмого и восьмого этажей, чтобы, когда начнутся следующие беспорядки, они увидели их издалека.

Так прошел день, потом другой. Наконец до них дошло, что они прошли точку невозврата, что это не временное расхождение, что нормальной жизни больше не будет. Они выйдут отсюда победителями, предвестниками неузнаваемой Британии, или покинут эту башню мертвыми.

«Они бастуют в Лондоне». Виктори трясла его за плечи. Робин, проснись.

Он резко вскочил на ноги. Часы показывали десять пополуночи; он только что заснул, готовясь к дежурству на кладбище. «Что? Кто?

«Все.» В голосе Виктории звучало ошеломление, как будто она сама не могла в это поверить. Памфлеты Энтони, должно быть, сработали — я имею в виду, те, что адресованы радикалам, те, что о труде, потому что смотри...» Она помахала ему телеграммой. «Даже телеграфный офис. Они говорят, что весь день вокруг парламента толпились люди, требуя, чтобы они отозвали предложение о войне...

«Кто все?»

«Все бастующие несколько лет назад — портные, сапожники, ткачи. Они все снова бастуют. И еще больше — рабочие доков, служащие фабрик, кочегары газовых заводов — то есть, действительно, все. Смотри». Она потрясла телеграммой. «Смотри. Завтра это будет во всех газетах».

Робин прищурился на телеграмму в тусклом свете, пытаясь понять, что это значит.

В сотне миль от него белые британские фабричные рабочие толпились в Вестминстер-Холле, протестуя против войны в стране, в которую никогда не ступала нога человека.

Был ли Энтони прав? Неужели они заключили самый маловероятный из союзов? Их бунт был не первым из антисеребряных восстаний того десятилетия, а лишь самым драматичным. Бунты Ребекки в Уэльсе, Булл-Ринг в Бирмингеме, восстания чартистов в Шеффилде и Брэдфорде в начале того же года — все они пытались остановить серебряную промышленную революцию и потерпели неудачу. Газеты выставляли их как отдельные вспышки недовольства. Но теперь было ясно, что все они были связаны между собой, все попали в одну и ту же паутину принуждения и эксплуатации. То, что происходило с ланкаширскими прядильщиками, сначала случилось с индийскими ткачами. Потные, изможденные текстильщики на позолоченных серебром британских фабриках пряли хлопок, собранный рабами в Америке. Повсюду серебряная промышленная революция привела к нищете, неравенству и страданиям, в то время как единственными, кто выиграл от этого, были те, кто стоял у власти в сердце империи. И великим достижением имперского проекта было взять лишь немного от стольких мест; раздробить и распределить страдания так, чтобы они никогда не стали слишком тяжелыми для всего общества. Пока это не произошло.