Читаем без скачивания Дендрофобия - Наталья Горская

– А разве не странные?

– Странно всё то, что непривычно. Если они посмотрят на нас, им тоже много чего странным покажется. И не просто, а очень странным. У нас всяких странностей не меньше.

– Например?

– Да устанешь перечислять. Например, то, что у нас родственники только бухают вместе. У нас большинство семей существует только для того, чтобы вместе выпивать и телевизор смотреть – разве не странно? Другие в противовес таким семьям вообще детей плодят вне брака. Каждый ребёнок имеет право на отца и мать, каждый должен знать свой род, а у нас многие дети лишены этого права, которое соблюдается даже у птиц и животных. Мать-одиночка жалуется: «Он жениться не хочет, да и вообще он – придурок». Спрашивается, чего ты лезла под него? Он бормочет в своё оправдание, что не готов стать отцом – чего ты на бабу тогда полез? Сиди с мамой, если ты не готов, а не по бабам лазай. Как придурки, честно слово! Все считают себя какими-то несказанно продвинутыми в плане интимных отношений, а самый обыкновенный презерватив не могут правильно одеть, уж коли до сорока лет отцами стать «не готовы». Есть даже такие, кто бабу обвиняют, что она должна им этот презерватив купить, а то они… стесняются! Кого от таких родить можно? Им надо бесплатно презервативы раздавать, чтоб новых идиотов не плодили.

– Просто люди не осознают свою жизнь. И детей не хотят, но рожают. И семью не готовы создать, но она у них словно бы сама собой складывается, но не с теми, с кем хотелось бы.

– Согласитесь, что странно всё это со стороны выглядит? У нас человека и убивать не собираются, но на словах так приложат и по матушке, и по батюшке, и по всем прочим параметрам, что в других культурах испугались бы такой словесной атаке и приравняли бы к тяжкому преступлению. Я не пойму, как в российском законодательстве прижились статьи, связанные с оскорблениями и угрозой расправы? У нас же все друг другу чем-то угрожают, то и дело кого-то оскорбляют – полстраны пересажать можно. И одно оправдание: ну не убивают же. Толкнули человека в автобусе, и такое понеслось: убью, порву, в крови утоплю, на кишках повешу, порежу кусками, лентами, ремнями, кружевами. Ты определись со способом – ведь убить-то можно всего один раз, а тебя эвон как понесло. У южан всё наоборот: на словах никто никому не угрожает. Могут улыбаться и даже оказать гостеприимство, но это ровным счётом ничего не значит: врага не грех и накормить перед смертью. У них речь очень сильно отличается от нашей по составу. У нас почти не говорят так нежно, даже с женщинами не принято так «расшаркиваться». «Мать, дай пожрать» и «Не заслоняй телик жопой, корова» – вот и все комплименты для слабого пола. У нас любят постоянно выяснять: «Ты мине уважаешь?» или «Ты меня любишь?». Он ей, не отрываясь от телика, буркнул такой же фирменный ответ: угу. Она и рада, больше ничего и не надо! Только вот это «угу». Ага, любит, как же. Живут паршиво, относятся друг к другу ужасно, она его терпит из последних сил, он её вообще терпеть не может, бесит в ней буквально всё. На Кавказе женщине и в голову не придёт такую глупость выяснять, если муж каждый день приползает пьяным к жене и осыпает её матами. Понятно, что никто никого не любит в таких отношениях. Им понятно, нам – нет. Мы друг друга пытаем: подтверди на словах, любишь или нет, сволочь. У нас всё на словах. Беда в том, что только на словах. Они – люди дела, мы – люди слов. Это не ради красного словца постоянно говорят о богатстве русского языка – он в самом деле очень разнообразен на все случаи жизни, чтобы в любой ситуации можно было собеседнику лапшу на уши вешать или осыпать ругательствами. Мы сорим словами на каждом шагу. У нас раньше писали лозунги «Слава труду», а на деле человека труда никто не уважал, теперь он вообще живёт в нищете. Сейчас пишут «Слава России!», а на деле Россия стоит заплёванная, неухоженная, неуютная для жизни. Диктор по радио брешет о какой-то «великой державе» и тут же электричество гаснет, а потом и сам диктор глохнет, поперхнувшись на идее о величии, которого нет – вырубают и само радио. В великой державе уже нет денег на радио для поселян: «Слишком много хотите, когда в Сомали трудящие голодают, панимашь ли». Слова у нас катастрофически расходятся с делом. Вот надо строить путепровод над железной дорогой, но тридцать лет идут какие-то заседания правительства района, симпозиум управления дорожного хозяйства области, там – форум, тут – кворум. Судят-рядят, сорят словами, кто «за» и «против», тонны бумаги изведут для публикации докладов и прений – гектары леса на ерунду фактически спустят. Этот лес можно было на стройку того же путепровода пустить, ан не тут-то было…

– И как же Вам удалось подружиться с тем подростком-головорезом?

– Уболтал, представьте себе. Сказал, что нас всё равно убьют – ну, что мы против таких воинов. Так что покажи мне перед смертью своё искусство, уважь старика. Вижу, нравятся ему мои слова. Ох, как же люди любят лесть! И чего они её так любят? Никогда этого не понимал… Разговорились. Он меня спрашивает: «Ты теперь моих сестёр себе заберёшь?». Я аж испугался: да и мысли не было! У меня дочь такая же, меня жена домой не пустит, если узнает, какими гнусными вещами я тут занимаюсь. Он удивился: «У нас женщины не вмешиваются в сердечные дела мужчин». Я говорю: очень плохо, что не вмешиваются, особенно в так называемые «сердечные», которые к сердцу не имеют никакого отношения, а совсем из других мест выползают. Женщина должна требовать, чтобы мужик себя как человек вёл, а не как скотина. А то нам, кобелям, дай волю – мы всех перетрахаем, да ещё обвиним, что сами виноваты. Он хохочет: нравится, что я с ним на равных говорю, а не как с ребёнком. Показал ему фотографию своих детей, он спрашивает: «А чего их у тебя так мало? У моего отца в твои годы было уже восемь. – Ну, и где они теперь? – Да вот только я и две сестры остались. – И стоило твоей маме столько рожать? Больно же ей. – Что больно? – И рожать очень больно, и терять своих детей матерям особенно больно. Не знал? – Ну, мужчина не должен о таких вещах думать! – Если мужчина не будет об этом думать, то женщина может послать его, куда подальше. – У нас женщины не так воспитаны, чтобы мужчину посылать. – Много ты знаешь о женщинах. Если она вслух об этом не говорит, то это ещё ничего не значит. Мы, мужики, такие стервы, любую воспитанную можем довести. И пошлёт так, что сама удивится». Он опять смеётся: здорово, говорит, ты это всё сформулировал.

– Значит, Вы тоже были на Кавказе?

– Был. С начальником этого ОВэДэ как раз и ездил. За компанию взял меня с собой в ссылку.

– Получается, Вы тоже в правоохранительных органах работали? Омоновцы – это же милиция?

– Это такая банда… Ну ладно, пусть будет милиция.

– Вы же только что высмеивали эту тягу русских воевать за счастье братских народов и восстанавливать демократию в далёких краях, когда у самих дома чёрт ногу сломит.

– Я там деньги зарабатывал, а не этой глупостью занимался. Там хорошо платили за качественно сделанную работу.

– Но у Вас же трое детей! А если бы…

– Да не убили бы. Война – это такая же работа, которую можно изучить настолько хорошо, что травматизма почти не будет. Смерть на войне – это неумение воевать. Это как смерть на производстве, когда рабочего током убило или в станок затянуло, потому что он не умел с оборудованием обращаться. Думаете, у нас мало людей гибнет на заводах и фабриках, за рулём машин или пультом какой-нибудь электростанции? Если людям не хватает знаний и опыта, они могут погибнуть даже при переходе через улицу. Почему профессиональный спортсмен прыгает с трамплина и не разбивается? Потому что он обучен этому. Он даже падать умеет грамотно, чтобы ничего себе не сломать, он знает, как и о чём надо думать в каждый момент прыжка. А в войнах у нас всегда жертвы колоссальные, потому что мы воевать не умеем. Подвиги совершать – это да, этого у нас не отнять. Древняя мудрость, что «лучший бой – это бой, которого не было», не для нас. Бойню устраиваем даже там, где она не нужна, где без неё можно было бы обойтись. У нас же стахановщина в крови, тяга совершать подвиги даже там, где они никому не нужны, и ради тех, кто об этом не просит. Толку от таких «подвигов» – ноль, зато масса вреда. Эта способность находить и совершать подвиги на пустом месте – наше национальное психическое заболевание, «энтузазизьм». Вы не подумайте, что я такая циничная сволочь, сижу и рассуждаю о том, чего не знаю. Мне это говорили сами ветераны Войны, однополчане моих дедов. Вы знаете, что в первые дни Великой Отечественной из каждой сотни советских солдат уцелело только два-три человека? То есть потери личного состава – девяносто восемь процентов. Вы только вдумайтесь в эту цифру! Такая статистика делает необходимой мобилизацию почти всего населения страны, так что экономика через несколько месяцев просто перестаёт функционировать. Воюющему государству нельзя экономику из строя выводить, надо фронт кормить. Если бы американцы так воевали, весь Пентагон посадили бы на электрический стул. А у нас – ничего, ещё повод для гордости додумались из этого соорудить. Какая нормальная хозяйка додумается хвастать тем, что вместо одного стакана муки для теста она впустую рассыпала или ещё как-то испортила тысячу вёдер этой муки? Да она никому об этом не скажет, чтобы никто не догадался, какая она нерадивая идиотка. Зато наши политики и полководцы число жертв в каждой бойне с такой гордостью оглашают, словно речь не об убитых людях идёт, а о тоннах добытого угля. Это должно быть закрытой информацией, чтобы не позориться на весь мир своей бездарностью. Весь мир смотрит, посмеивается или ужасается, как мы «умеем» воевать, а мы на весь мир обижаемся, потому что хотим, чтобы нашей смертью восхищались. Но нормальные люди смертью никогда восхищаться не будут, или они ненормальные. Конечно, можно толпы безоружных гражданских лиц в атаку гонять, чтобы потом их всех канонизировать, а можно их заменить хорошо обученными для этого дела людьми и хорошим вооружением. Но у нас вооружение часто разворовано и пропито, поэтому пропаганда преподносит гибель на поле боя как «красивую смерть», на которую должны равняться, кого ещё не прибило.