Читаем без скачивания Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Тамара Лихоталь

Кивали головами плотники, парусники, кузнецы: «Никогда не хватало своего хлеба нашему Новгороду!» Хлеб привозили с юга, а в последнее время — это было всем известно — груженные зерном ладьи господина Садко шли из Суздаля и Ростова.

На другом берегу Волхова с Гончарского конца с гиканьем и свистом двинулась ватага Васьки Буслая. Ваське что. Ему без разницы — хоть в Заволочье на Двину, хоть еще дальше — на Печору, хоть — до Каменного пояса, Уральского хребта.

Васькина ватага была уже на мосту, когда путь ей преградили люди Ставра. У каждого вечника есть свои уличане или кончане — те, кто живет на одной с ним улице, на одном конце города, а главное, кто на него работает, его милостями кормится. И вот по зову колокола спешат они постоять за своего господина. Иного спроси, из-за чего в драку полез, он и не ответит. Сам не знает. Так велено — скажет. И все они — и те, кто был за Ратибора, и те, кто за Ставра, и те, кто за Садко, желающие идти в поход или не хотевшие этого, — сошлись на мосту. Не зря новгородский мост называют Великим. Народу тьма тьмы набежало. Встали — стена к стене. Одни хотят прорваться на вечевую площадь. Другие встали, будто крепостной вал. И пошло. Дерутся не только кулаками. Ходят по головам дубины, топоры. Вопрос о походе на суздальцев ещё не решён, а сражение уже идёт не на жизнь, а на смерть. Кого-то уже спихнули в воду. Выплывет, нет ли — никому и дела нету. А на берегу — жёнки. Сбежались со всех пяти концов, кричат, плачут.

В это время шла девка Чернавка по воду. На плече — кипарисовое коромысло. На коромысле — вёдра кленовые. Идёт — воды не плеснёт. Вдруг слышит, кричат:

— Ваську Буслая на мосту убили!

Как тряхнула Чернавка коромысло — отлетели вёдра с водой. А она коромысло в руки и бежать к мосту, А там не протолкнёшься. Раскрутила Чернавка коромысло и давай лупить всех подряд. Ваську Буслая никто не убивал. Целёхонек. Зато многие другие, когда поредела толпа, остались лежать на мосту. Голосили над ними женки, оплакивая вдовью долю, проклинали Великий мост. То и дело на нём дерутся новгородцы. Иной приезжий человек подивится, отчего это новгородские жители всегда на своём мосту бьются: Отвечают ему, что это неспроста. Рассказывают: в давние времена, когда Великий князь Владимир крестил Русь, побросали новгородцы в Волхов славянских языческих богов. Бросили в волховские воды главного бога Перуна, который стоял в святилище на Перыни. Рассердился Перун, разгневался. И когда проплывал. он под Великим мостом, закинул на мост свою боевую палицу и молвил: «Потешьтесь теперь вы ею, новгородцы!» С той поры и повелось: как станут новгородцы решать какие-нибудь свои дела, не сладятся и дерутся на мосту. Хотите верьте этой старой байке, хотите иначе думайте — отчего да почему новгородцы на своём мосту дерутся.

Ещё не успели унести с Великого моста убитых, ещё не выловили из волховских вод утопших, а с Ярославова дворища во все пять концов Новгорода скакали глашатаи. Спешась, ходили от улицы — к улице, от дома — к дому. Кричали: «Слушайте все! Слушайте все!» Развернув пергамент, читали: «Вече приговорило: идти походом на суздальцев!» И слушали новгородцы, мотали на ус. Потому что теперь каждый, достигший воинских лет новгородец — желает он этого или нет, — должен явиться, как положено, в свою сотню и идти в поход. Так приговорило вече. И горе тому, кто нарушит приговор. Ослушника могут с позором выгнать из города, сжечь его дом, выселить семью.

20

Выше всех церквей в Новгороде — София. Один купол её — золотой. Горит и сияет он в утреннем солнце. А пять других куполов, крытые свинцом, серебрятся неярко, как вода в Волхове. Говорят, хотели было новгородцы позолотить все шесть куполов — хватило бы в Новгороде золота, чтобы украсить свой любимый храм не беднее, чем украсили Софию киевляне в стольном. Но главный городской зодчий отговорил новгородцев золотить все купола: «Негоже наряжать великую Софию, без которой нельзя помыслить Новгорода, как какую-нибудь купчиху. Пусть будет её наряд величествен и строг, как подобает святыне».

Сложен Софийский собор из серого тесаного камня, светлого, как северный жемчуг. Камень скреплён цемянкой — крепким известковым раствором с толченым кирпичом. От толченого кирпича известь стала розовой, как утренняя заря.

Стоять и стоять прекрасной Софии от лета к лету, от века к веку. Не разрушат ни ее, ни города Новгорода никакие силы, пока не слетит с ее вершины сидящий на ней свинцовый голубь. Подойдет новгородец к храму, запрокинув голову, так что шапка валится наземь, поглядит ввысь: вон он, голубь! Сидит! И на душе у него станет покойно. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ — «ПОКА СИДИТ ГОЛУБЬ».

ДВАДЦАТАЯ ГЛАВА

ПОКА СИДИТ ГОЛУБЬ

Посадник Добрыня без думных бояр, безо всякой свиты, с одним только из своих отроков, толковым и быстрым Васильком, пеши обходил город, осматривал валы и укрепления. Василёк на лету улавливал брошенное посадником слово, перехватывал хмурый взгляд, запоминал всё, чтобы потом записать по порядку — где что надо подправить, подновить, укрепить. Как кошка, карабкался на высокие бревенчатые городни.

Добрыня любил Василька. Живым умом и расторопностью этот юноша кого-то напоминал ему, но кого — Добрыня не мог вспомнить. Сам он теперь был тяжеловат. Ходил медленным шагом, шумно дышал, поднимаясь на крепостные стены.

Ступенька за ступенькой — одолел. Стоял, отдуваясь, смотрел из-под бровей. Сторожевая башня выступала вперёд стены. Окошки бойниц — на все три стороны. Плотники, торопливо стуча топорами, заканчивали кровлю. Сказал, раздумывая:

— Не далеко ли выдвинули?

Один из плотников спрыгнул с лесов. Стоял с топором — волосы прихвачены ремешком, статный, синеглазый. Отвечал твердо:

— В самый раз. Из переднего окна вон какой обзор. А полезут на стену, стрелки с двух сторон им — в спину.

— Толково. А ты кто такой?

— Я — зодчий. Твердиславом зовут.

— Толково! — ещё раз похвалил посадник.

Крепостные валы широким кольцом окружали город. Стены детинца с бойницами и настилами тоже были хорошо укреплены. На его башнях теперь днем и ночью стояли усиленные сторожевые посты. Но сам город выглядел, запустелым, поникшим, как человек, согбенный непосильной тяготой. Недавно еще полный сил, веселый, он теперь, хоть и не тронут был врагом, казался израненным. Война, шедшая где-то далеко, всё равно напоминала о себе здесь на каждом шагу. Вот будто из челюсти вырван зуб — среди добротных островерхих теремов маячат стены недостроенного дома. Плотники, не закончив, бросили работу и, прихватив топоры, ушли куда-то в Заволочные леса, где предстояло им не ставить на земле новые дома-терема, не тесать на радость людскому взору тонкое деревянное кружево — рубить головы.