Читаем без скачивания Том 7. Это было - Иван Шмелев

Это не сказано в романе, но Достоевский, видимо, это чувствовал и потому сказал: «ради последней части стоило написать роман».

Чуткий читатель увидит, быть может, и другую победу: победу духа гениального писателя над бездушной материей сознанием небывалого по силе изображения ужаса освобождения. Из этого родится чувство облегчения: жива бессмертная человеческая душа, ибо она восторжествовала таинственной силой искусства над трагическим исходом обращения живой красоты в прах. И картина Гольбейна, где-то тут, невидная в удушливой тьме, в удушающем веянии уже распадающегося праха, говорит не о жалком конце «лучшего из людей», а о победе над смертью, о чуде, которое вот-вот случится. Это художественно укрытая идея потрясающей картины: да, тлеющий прах… и – «победа». Совсем противоположное тому, что недавно говорил «идиот», смотря с Рогожиным на картину. Рогожин сказал, что любит на нее смотреть. – «На эту картину! – вскричал вдруг князь, под впечатлением внезапной мысли, – на эту картину! да от этой картины у иного еще вера может пропасть!» – «Пропадет и то», – сказал Рогожин. Оба не поняли, что это лишь художественный прием мастера: чем разительней распад праха, тем лучезарнее чудо грядущего Воскресения.

Идея Достоевского, как и идея кн. Мышкина, не могла осуществиться. На чем основаться совершенной жизни, царству Божию на земле, и – через кого?! Князь не только «поврежденный», – он безвольный проявить себя в действии. Он лишь, в экстазе, увлекательно проповедует. Кому, где? Все эти люди, среди кого он живет, преданы одной страсти к деньгам, к материальным благам, к ажиотажу, спекуляциям – все продадут и предадут ради обогащения всяческими путями. Генеральша Епанчина кричит:

– …Тьфу, все навыворот, все кверху ногами пошли… Сумасшедшие тщеславные! В Бога не веруют, в Христа не веруют! Да ведь вас до того тщеславие и гордость проели, что кончится тем, что вы друг друга переедите!..

В этих словах Достоевский высказывает свое заветное: кризис, переживаемый человечеством, – религиозный кризис. Вскрик Епанчиной разъясняется резонером Евгением Павловичем, сказавшим по поводу шантажа Бурдовского и К-о, хотевших сорвать с миллионера-«идиота» большие деньги:

«Все, что я выслушал, сводится, по моему мнению, к теории восторжествования права, прежде всего и мимо всего и даже с исключением всего прочего и даже, может быть, прежде исследования, в чем и право-то состоит? От этого дело может прямо перескочить на право силы, то есть на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось на свете. Остановился же Прудон на праве силы. В американскую войну многие самые передовые либералы объявили себя в пользу плантаторов, в том смысле, что негры суть негры, ниже белого племени, а, стало быть, право силы – за белыми… Я хотел только заметить, что от права силы до права тигров и крокодилов недалеко».

Это, конечно, высказывание Достоевского. Пророчество исполняется на наших глазах!

Все в романе охвачены страстью к наживе, азартом приобретательства. Ни одного светлого лица, разве вот только девушки Епанчины. Они, можно думать, списаны с дочерей генерала Корвин-Круковского, семью которого посещал Достоевский, сделал предложение одной из трех, получил отказ и, раздраженный, осмеянный за что-то сгоряча сказанное, ушел, хлопнув дверью. Он не знал, что младшая, 12-летняя девочка Софья горячо влюблена в него. И вот эта Софья, ставшая знаменитой Софьей Ковалевской, гениальным математиком, совместила с наукой спекуляцию по скупке домов в Петербурге и перепродаже их, как и прочие аферы.

То была вакханалия, захватившая даже «избранное» общество, сказавшаяся у молодежи злостными преступлениями, и не только ради корысти, но и во имя «идеи», как, например, у Раскольникова, в романе «Преступление и наказание», – торжество социально-философского вывода – «цель оправдывает средства».

И вот к таким-то приходит кн. Мышкин. Что мог он сделать, имея лишь «идею» и ничего больше? И роман художественно вскрывает, что высоких слов, пафоса, смирения, кротости и прочих добродетелей недостаточно для исправления сбившейся с пути жизни.

Достоевский как будто намечает, что надо, приводя рассказ князя из швейцарской жизни, как дети смогли воздействовать на взрослых, – «историю бедной Мари». В этой истории князь не остался бездейственным. Он проявил сильную волю и любовь, – его поцелуй Мари! – и случилось чудо возрождения – не только с детьми, но, через детей, и со всей деревней.

В романе князь ни воли, ни любви не проявляет и ничего, конечно, достичь не может. Прекраснодушной проповеди мало. Нужна великая воля и деятельная любовь. Надо начинать с перевоспитания, с детей. О детях много в откинутых вариантах романа.

Достоевский, непроизвольно, сделал попытку дать религиозный роман. Эта попытка повторится решительней в «Братьях Карамазовых», где будут поставлены вопросы не только социальные, а высшего назначения. По его записям видно, что намечался новый роман, с главным героем – Алешей, посланным старцем Зосимой «в мир».

Этот роман мог явиться синтезом нравственно-социального и религиозного романа, новым направлением в искусстве. Преждевременная смерть этому помешала.

Религиозная сущность лишь намечается в «Идиоте», как и кредо Достоевского: «сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие атеизмы не подходит». Из странствия по России князь вынес образ русского Христа, как Достоевский вынес его из каторги. В восторге князь кричит Рогожину: «есть, что делать, Парфен! есть, что делать на нашем русском свете, верь мне!»

На чае у Епанчиных, охваченный радостью, что «есть, что делать», князь открывает переполненную счастьем душу:

«Слушайте! неужели в самом деле можно быть несчастным? О, что такое мне горе и моя беда, если и я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком – и не быть счастливым, что любишь его? О, я только не умею высказать… а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на Божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят…»

Пафос разрешается припадком и криком «духа, сотрясшего и повергшего» переполненного счастьем несчастного. Эти восторженные и глубочайшие слова мы услышим позднее, в предсмертном наставлении старца Зосимы, в романе «Братья Карамазовы». «Идиот» – преддверие этого романа.

В приведенных словах «идиота» основа – любовь. Любовь… что это такое? В совершенной и священной полноте она определена в первом послании ап. Павла к Коринфянам, гл. 13, ст. 1–8. Как могла удаться князю его «идея»? Любовь предполагает «действие», не слова, хотя бы и вдохновенные, – «если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий». Князь, если и действует, что редко, не проявляет и тени любви. Он невинен, смиренен, кроток, не помнит обид… но любви не проявляет, да и не на чем показать ее, так как он вне действия. Не проявляет любви и к Настасье Филипповне: он только жалость к ней проявляет. Она понимает это и убегает к Рогожину; спасает от себя князя. Понимает и Рогожин, что она любит князя, и потому, что она любит и любит такой любовью, на какую он, дикий, не способен, из мести приводит князя к трупу. Они сообщники, они оба убили, и оба несут наказание за преступление: поражены безумием.

Намерение Достоевского – дать «совершенно прекрасного человека» – не получило осуществления. Но, непроизвольно, по вдохновению, осуществилось другое, важнейшее, как бесспорный вывод: устроение царства Божия на земле, освобождение от греха и смерти возможны только путем религиозного обновления. И потому роман «Идиот» нужно признать первоосновой в дальнейших опытах религиозного романа, – а именно «Братья Карамазовы»: здесь Достоевский показывает себя глубочайшим и дерзновенным русским религиозным мыслителем, и можно сказать – всемирным.

Август, 1949

Париж

Выходные данные

ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ШМЕЛЕВ

Собрание сочинений

Том 7 (дополнительный)

ЭТО БЫЛО

Рассказы. Публицистика

Составитель и автор предисловия Е. А. Осьминина

Разработка оформления Ю. Ф. Алексеевой

Шрифтовое оформление В. К. Серебрякова

Редактор В. П. Шагалова

Художественный редактор Г. Л. Шацкий

Технический редактор И. И. Павлова

Корректоры Н. Д. Бучарова, А. З. Лазуткина

Лицензия на издательскую деятельность ЛР № 010058 от 23.Х 1996 г.

Подписано в печать 07,06.99 Формат 84x108/32. Бумага офсетная.

Гарнитура Петербург. Печать офсетная. Усл. печ. л. 31,08. Уч изд. л. 32,12. С-14.