Читаем без скачивания В дебрях Даль-Гея - Юрий Тупицын

— Здравствуйте, Андрей Андреевич, — поздоровался Иван так, как наставлял его Кирсипуу.

— Здравствуй, сынок, — выжидательно ответил Дзю и после паузы движением головы показал на табуретку справа от него. — Садись.

Он подождал, пока Лобов не устроился, не спуская с него острых черных глаз.

— Ты по делу или просто навестить пришел?

— По делу.

Старик качнул головой:

— Скажи пожалуйста! Молодежь и старики приходят меня навестить, а вот такие, как ты, все по делу. Почему бы так?

— Наверное, дел у нас побольше.

Старик улыбнулся, и лицо его пошло морщинами: лучиками во внешних уголках глаз, складками возле рта, — подобрело. Но самые глаза, черные, блестящие, по-прежнему смотрели испытующе, без улыбки.

— Космонавт?

— Космонавт.

— Небось, командир тяжелого рейдера?

Теперь улыбнулся Иван.

— Нет.

— Скажи пожалуйста! А ведь всем — и статью, и годами — на командира тяжелого рейдера тянешь. Из штаба значит? У Всеволода Снегина работаешь?

— Нет. Я патруль.

— Что так? Патрульная служба — дело молодое. Патруль должен по своей воле в самое пекло лезть. Тут задор нужен! Когда начал?

— В двадцать два года стал командиром.

— Вон как! Не рано?

— Не знаю.

— А теперь кто?

— И теперь командир.

Дзю долго разглядывая Ивана — лицо, фигуру, заглянул в самые глаза.

— Да ты не Иван ли Лобов? Командир «Торнадо»?

— Он.

Старик нахмурился, прикрыв угольки глаз тяжелыми монгольскими веками.

— А я ломаюсь, откуда он мне знаком? — Открыв глаза, он сердито спросил: — Почему сразу не сказал?

— К слову не пришлось.

— Нехорошо. — Дзю был обижен и не скрывал этого. — Коли я старик, так ты меня и за коллегу по делу уже не считаешь?

— Не то, Андрей Андреевич, — возразил Иван. — Если бы я навестить вас пришел, другой разговор. А я по делу! Неловко прятаться за имя.

— А чего просто навестить не пришел? Ни разу не пришел!

— Неловко. — Иван помолчал и улыбнулся старику. — А вы не приглашали!

— Верно, не приглашал. — В глазах Андрея отразилось некое беспокойство, и он прикрыл их, словно скрывая его. — Собирался я тебя пригласить. Много раз собирался! Ты — командир «Торнадо», я — командир «Антареса». Мы же свои люди! Есть о чем поговорить, а?

Он остро взглянул на Ивана, теперь в его глазах вместе с беспокойством читалась и некая беспомощность.

— Много раз собирался, а почему не пригласил — не знаю. В черных глазах Дзю обозначилась лукавинка. — Тебе неловко приходить без приглашения, а может, мне неловко приглашать? Может, я ждал, что ты сам ко мне придешь? Как командир к командиру?

Лобов молчал. Он не умел говорить в таких ситуациях — любые слова казались ему мелкими, а что хуже всего, неловкими, глупыми.

— Молчун, — одобрил Дзю, — говорили мне про тебя — не верил! А ты и правда молчун. Я вот был не такой, поговорить я любил. Не в деле, конечно, когда там разговаривать? А до дела, чтобы получше с ним справиться. И после, когда все позади и можно вздохнуть, — тоже любил поговорить. Не переживай, Иван Лобов, командир «Торнадо»! Может, я и ждал, что ты сам придешь ко мне, но не пригласил-то я тебя не по неловкости. Это бы ладно! А я забывал, понимаешь?

В глазах Андрея Дзю снова появилась беспомощность.

— Надумаю, твердо надумаю — приглашу Ивана Лобова. И забуду! А может, и не совсем забуду, но лень беспокоиться. Да и встречаться уже не больно охота с человеком, которого я дотоле никогда не видел. Кто его знает, каков он, этот человек, если даже командир «Торнадо»? В общем, забыл — не забыл, а дело стоит. Старость, сынок!

Дзю вздохнул, беспокойство в его глазах исчезло, уступив место лукавому любопытству.

— Ты думал о старости, Иван Лобов?

— Думал.

— И что ты о ней думал?

Иван улыбнулся:

— Думал, что вряд ли я до нее доживу.

Андрей Дзю засмеялся, показывая крепкие, хотя и пожелтевшие зубы. Смеялся Дзю приятно, мягко, не хехекал и не дребезжал, как это нередко бывает у стариков.

— Я тоже так думал, сынок. Осторожно, конечно, думал, ненароком подумаю — и стоп! Говорю себе, нельзя так думать, а то ведь и правда не доживешь до старости. И вот, дожил! Улыбка сползла с лица старого космонавта, он передернул сухими плечиками. — Дожил, и сам не знаю — рад этому или нет.

В беседке повисло молчание, нарушаемое приглушенными зелеными стенами стрекотом кузнечиков и пением птиц. В нем не было ничего тягостного, каждый из собеседников думал о своем — покой слов, течение мыслей. Пауза бытия, во время которой время текло само собой и ощутить его почти невозможно. Прежде говорили — тихий ангел пролетел.

Иван еще и еще раз взвешивал про себя, в какой мере можно будет доверять информации Андрея Дзю, если он захочет в конце концов ею поделиться. Лобов обсуждал эту животрепещущую для себя проблему не только с Яном Кирсипуу. Прежде чем посетить психолога, он советовался с Климом и Алексеем, побывал в Совете космонавтов и в штабе дальнего космофлота. Результаты этих усилий были неутешительны. Единодушия не было даже в экипаже «Торнадо». Клим Ждан потенциально доверял Андрею Дзю, потому что верил в силу своей интуиции, которая, правду сказать, подводила его не столь уж часто. Кронин, как и всегда, был осторожен. Он, в общем-то, разделял официальную точку зрения службы безопасности космофлота, которая считала, что полагаться на информацию старого космонавта без проверки ее по другим каналам было бы не совсем разумно, а может быть, и рискованно. Помимо забывчивости и провалов памяти по прошлому, настораживали личностные перемены в облике Андрея Дзю, которые не могли не броситься в глаза и Лобову. Как, например, объяснить, что такой высокообразованный человек, каким был Дзю, вдруг заговорил на языке подчеркнутого просторечья — с характерными словечками и оборотами староуральского диалекта?

На этот счет у психологов были разные, по-своему убедительно обоснованные мнения. Но наиболее распространенное, разделявшееся и штабом дальнего космофлота, сводилось, в принципе, к тому, что у Андрея Дзю произошла активизация древней, так называемой родовой, или генетической памяти, которая у психически нормального человека заторможена, создавая лишь слабый, эмоциональный фон при восприятии действительности. Лишь во сне иногда снимаются эти тормоза! И тогда человек видит странные, увлекательные и пугающие сны: он видит пейзажи, города, человеческие лица, никогда не виденные им наяву и в то же время до боли знакомые. У Андрея же Дзю родовая память отчасти растормаживалась и во время бодрствования. Отсюда — староуральские акценты его речи, отсюда смешение настоящего с близким и давним прошлым. Именно это и заставляло психологов сомневаться в полной психической полноценности Андрея Дзю, подрывая доверие к достоверности его информации.