Читаем без скачивания Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Чья-то рука легла на его плечо. Франсуа стремительно обернулся, готовый нанести первый удар, но вовремя сдержался. Перед ним был сам Протоиерей.

— Успокойтесь, сир де Вивре. Ваше негодование праведно, но тут оно ни к чему.

— Это же ваши люди! Прикажите им остановиться!

— Нетопырь сам всегда распинал пленных. Вы этого не знали? Будет только справедливо, если с ним поступят точно так же. Впрочем, он и сам наверняка находит это естественным.

Протоиерей поискал главаря шайки и обнаружил его уже прибитым к дереву за две руки и одну ногу. Какой-то солдат как раз готовился всадить четвертый гвоздь.

— Не правда ли, Нетопырь, ты получил лишь то, что заслужил?

Разбойник обливался крупным потом, стискивая зубы, чтобы не закричать. Протоиерей обернулся к Франсуа.

— Вот видите, он не отнекивается. А теперь я хотел бы с вами поговорить.

— Зачем?

— Я вам объясню. Не угодно ли последовать за мной?

Франсуа, поколебавшись немного, зашагал рядом с Протоиереем. Оруженосец, тоже после некоторого колебания, двинулся следом. Франсуа сухо бросил ему:

— Уходи.

Оруженосец не упорствовал. Смущенный, он ушел в ночь со своей огромной секирой на плече.

Шатер Протоиерея был воистину великолепен — ярко освещенный факелами и украшенный медвежьими и леопардовыми шкурами. Щит с золотым оленем, окруженным золотыми безантами, висел на опорном столбе. Имелось тут множество сундуков и ларцов, в которых, как можно догадаться, содержались сокровища; было и великолепное оружие, разбросанное в беспорядке. Протоиерей уселся в кресло и предложил Франсуа занять то, что стояло напротив.

В первый раз Франсуа смог рассмотреть его как следует. Протоиерей был одет в черное платье, прошитое золотой нитью; башмаки на его ногах были с загнутыми кверху носами непомерной длины. Его волосы были черны, насколько это возможно; лицо — изможденное, с выпуклым лбом. Пожалуй, Протоиерей напоминал Жана, но в его чертах сквозило что-то гораздо более острое, жестокое. Необычайно тонкие и длинные пальцы словно противоречили облику военного вождя; на одном из них сверкал алмаз дивной величины.

Протоиерей взял со столика золотой кувшин и наполнил два кубка из того же металла. Затем протянул один Франсуа.

— Это «вино Ночи», лучшее, что у меня есть.

Франсуа не шелохнулся. Арно де Серволь верно понял причину его сдержанности.

— Можете пить без опасения. Оно не разбавлено кровью. Монахи, которые его производят, угостили меня от доброго сердца.

Франсуа взял кубок и подождал… Протоиерей отхлебнул маленький глоток.

— У вас чистая душа, сир де Вивре, а мне как раз требуется поговорить с кем-то, у кого чистая душа. Сегодня это такая редкость. Кругом либо мерзавцы вроде меня, либо дураки вроде короля Иоанна и его рыцарей.

Франсуа был совершенно сбит с толку таким вступлением.

Протоиерей продолжил:

— Вы спросите меня, что это значит — человек с чистой душой? Это — тот, кого не способно затронуть зло. Он может оказаться среди наихудших гнусностей и ужасов, но ничто из этого к нему не пристанет.

Протоиерей взглянул на землю. В последние дни было много дождей, и почва сделалась вязкой. Он указал на свои башмаки.

— Взгляните на них! Видите эти бурые пятна — земля, кровь, быть может… Они пропитаны этим насквозь.

Он снял свой перстень и бросил его в грязь.

— Но алмаз остается чистым, что бы с ним ни случилось.

Подобрав кольцо, Протоиерей вытер его пальцем и поднес к свету.

— Алмаз снова сверкает. Чтобы избавить его от грязи, хватит прикосновения, капли воды, слезинки… Чистая душа нетронутой проходит сквозь зло. И более того — она его попросту не замечает!

— Не замечает?

И Франсуа, горячась, рассказал об ужасах, с которыми столкнулся по дороге.

Арно де Серволь прервал его:

— Я говорил не об этом зле, но о том, что накапливается в наших душах. Не вас ли я видел при Пуатье?

— Да. Но я и после продолжал служить королю.

— Это естественно, ведь вы признаете только прямые пути. А я вот все сворачивал, да сворачивал, пока у самого голова не закружилась.

Франсуа надо было уйти, но он остался. Быть может, оттого, что этот человек до невозможности был непохож на него самого и Франсуа хотел бы его понять.

— Почему?

— Я и сам задаю себе этот вопрос. Думаю, из-за игры. В обоих смыслах этого слова: случай и комедия… Будет ли Протоиерей служить королю или примется разорять Францию? Я бросаю кости, а уж что они решат… Какую маску напялит Протоиерей на сегодняшнее представление? Героя или разбойника? Догадайтесь… Тем более что я запрещаю вам называть меня разбойником. Сейчас я вернулся на сторону короля и весьма рассчитываю служить ему верой и правдой. Ручаюсь, что вы не сможете определенно сказать, кто же такой Протоиерей. Никто не в состоянии ответить на этот вопрос, даже я сам!

Франсуа все прихлебывал и прихлебывал «вино Ночи». Ему было трудно разобраться в своих ощущениях. Он был зачарован, точно под взглядом змеи.

Протоиерей снова наполнил ему кубок и сменил предмет разговора.

— Почему вы так суровы с вашим оруженосцем? Он бился как герой, а вы с ним обошлись, как с собакой.

— Потому что оруженосец — всего лишь слуга, и ничего больше.

— Я не верю вам. Вы и сами так не думаете. Кто угодно, но только не вы. Видимо, есть какая-то другая причина.

Змея… Наклонив вперед свое острое лицо, Протоиерей пристально рассматривал своего собеседника. Его темным глазам невозможно было противиться. И Франсуа начал говорить. После смерти Туссена он не хотел привязываться ни к какому оруженосцу. Туссен был незаменим, таким и останется… Он рассказал все, начиная с котла в Сен-Мало и кончая розовым кустом Уарда, рассказал с такими подробностями, каких не упоминал даже Ариетте.

Арно де Серволь серьезно смотрел на него. Завершив повесть, Франсуа сам на себя рассердился за откровенность. Он с живостью повернул беседу в другое русло:

— Покайтесь! Измените жизнь, пока еще не слишком поздно!

— Уже слишком поздно! Я много убивал… Если б вы только знали, как много я убивал!

— Значит, вы не надеетесь на милосердие Божие?

Протоиерей улыбнулся.

— Бог еще хуже меня! Знаете пословицу? «Если вы убили одного человека — вы убийца, если тысячу — капитан, сто тысяч — завоеватель, а если всех — то сам Господь Бог…» Но я шучу. На мое несчастье, Бог справедлив. Я знаю, что место в аду уже поджидает меня — совсем горяченькое. Там наши пути снова разойдутся, сир де Вивре. Кстати, раз уж к слову пришлось, хотите знать, как бы я хотел умереть? Каким-нибудь совершенно неожиданным образом, несуразным, нелепым. Сыграть с моими современниками последнюю шутку, затеять последнюю игру… «Куда это запропастился Протоиерей?» — «Да он же в аду! Вы разве не знали?»