Читаем без скачивания Емельян Пугачев. Книга 1 - Вячеслав Шишков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вскоре со всех сторон начали стекаться непослушные, кто верхом, кто в санях, кто пеший.
Вся Толкачева и прилежащие к ней улицы, соседние дворы и избы наполнились народом. Зажигались новые костры, похрапывали лошади, слышались гиканье, задорные разговоры, крик. В толпе много воинственных казачек-женщин. То боевым выкриком, то насмешливым ядреным, под хохот толпы, словом они наддавали пылу, подогревали настроение.
Оставшимся в своих домах казакам старшинской стороны стало страшно.
Им ежеминутно угрожали насилия от казацкой бедноты. Спасая себя, они под прикрытием морозных сумерек по одному, по два прокрадывались к войсковой канцелярии под защиту пушек. Туда же невесть с чего потащились в ночную пору подозрительные возы с сеном, с соломой, с барахлом.
— Стой! — закричали возле церкви пикетчики и засмеялись, окружив ползущий мимо них воз сена, из которого торчали ноги.
Баба испуганно стегнула лошаденку.
— Стой, кума, стой! — и молодой губастый казак Ермилка, уцепившись ручищами за торчавшие бахилы, выволок из сена икряного широкоплечего бородача.
— Здорово, Акинфиев! Куда собрался? — с хохотом загалдели пикетчики.
— А ну-ка, братцы, у кого пика повострей? Надо воз прощупать, авось еще рыбину проткнем… Ха-ха! — поозорному громко закричал веселый Ермилка и выхватил пику у соседа.
— Погодь, толсторожий! — заплакав, что есть силы заорала тетка. — Там ощо хозяин мой…
Вдруг весь воз вздрогнул и снизу доверху зашевелился, из сена вылезли еще четыре бородача с короткими винтовками. Посапывая и пыхтя, они конфузливо сдернули с голов шапки. Старик сказал пикетчикам:
— Не трожьте нас, ребята. Не делайте нам бесчестья…
— И не совестно вашим харям-то, казаки? — обрушились на них пикетчики. — Богатых защищать лезете да администрацию набеглую?.. А сами-то вы кто? Голытьба ведь…
— Точно, голытьба, — глядя в землю, забурчали пойманные. — Мы в долгах ходим у богатеев да у старшин… Вот и опасаемся перечить-то…
— Айда, приклоняйтесь в непослушную. А нет — шубы перешивать учнем вас, пыль полетит, — потряс губастый Ермилка нагайкой.
Баба по-злому заголосила, заругалась:
— Ах вы, черти. Опять кроволитья захотели?.. Видно, дожидаетесь, чтоб батюшко Исус Христос опять заплакал!
— Как заплакал? — разинули рты казаки и посунулись к Матрене.
— Как, как, — огрызнулась она, отирая горстью слезы:
— Неужто не слыхали, — у Анны Глуховой спасов образ плакал горькими, когда проклятый генерал Черепов расстреливал вас, дураков бородатых, возле круга-то?..
Казаки переглянулись и закрутили головами.
С высоты пустынных небес глядел холодным глазом месяц. Каленый мороз крепчал. Раздираемые морозом потрескивали бревна в избах. Казачьи бороды, мохнатые лошаденки, оголенные ветви деревьев в садах и огородах запушнели инеем. Мороз словно клещами щипал носы, уши, жег щеки, леденил кровь, прохватывал зябким холодом насквозь. Но возбужденное казачество всю ночь не расходилось. Число костров умножилось.
2Зацветало над Яицком памятное утро 13 января 1772 года. Народ на Толкачевой все прибывал и прибывал. Отставные и служилые казаки, конные и пешие, малолетки, подростки, жены, матери, кто вооружен ружьем, кто саблей, кто пикой, а то и просто палкой — все это человеческое скопище шумело, волновалось, ребятишки затеяли игру, собаки носились взад-вперед, весело полаивали. Что делать, на что решиться — казаки не знали. «Мы правды ищем, своих правов добиваемся, а не кроволитья…»
— Ох, будет, будет кроволитье… — прорицали старухи.
— Глянь, пушки расставляют! — заголосили мальчишки и живо стали взбираться на деревья. Собачонки, крутя хвостами и задрав вверх морды, игриво облаивали их, как белок.
Действительно, на пригорках вблизи войсковой избы расставлялись по приказу генерала пушки с таким расчетом, чтобы они могли «анфилировать» улицы. За пушками строилась регулярная команда Алексеевского пехотного полка, сто пятьдесят человек старых солдат.
— Изничтожить хотят нас, — подавленно толковали между собою казаки.
Слухи о плачущем образе спасителя все крепли. А вот и сама Анна Глухова, крупная, колченогая, средних лет казачка. Окруженная толпой, она шла с базара, несла за ноги окостенелого на морозе зайца-беляка.
— …а вдругорядь он, батюшка, плакал, когда из войска требованы были казаки в легион… Теперича такожде плачет, это уже в третий раз… Ох, быть беде, быть беде, — печалилась казачка Анна, крутя головой и горестно причмокивая.
— Верно, тетка! — закричал народ и большой толпой повалил в дом Анны Глуховой.
Церковный староста, благословясь, снял с божницы образ, всмотрелся в изображенный лик Христа, слез текущих не заметил, но все же усмотрел, что от глаз шли высохшие ручейки, как бы намазанные маслом. Еще завернули к старухе Бирюковой за образом богородицы.
Когда на Толкачевой улице заметили подходившую процессию с иконами, а в Кирсановской и Петропавловской церквах затрезвонили во все колокола, несметное скопище бросилось к иконам, мгновенно обнажило головы, и, как один, все упали на колени. И в тысячу уст завопили:
— Господи, Сусе Христе!.. Заступись, помилуй! Постой за дело правое. Боже, боже наш… Погибаем!
Пока проносили иконы в церковь, все непокорное воинство, весь народ лежал, уткнувшись лбами в землю, у всех горячие слезы текли в холодный снег.
— Спаси, спаси нас, владыко господи…
В это время генерал Траубенберг заряжал картечью пушки, а еще вчера посланный им гонец скакал к Оренбургу с донесением о восстании казаков и с просьбой выслать немедленную помощь.
Народная громада повалила с Толкачевой улицы вслед за иконами и, пройдя версту, остановилась возле Петропавловской церкви. Пока в храме пели молебен, пока непокорными казаками испрашивалось божие благословение пред началом решительных против врагов действий, священник Васильев, у которого лежало сердце к бедноте, заметив среди толпы высокого сутулого казака Максима Шигаева сказал ему:
— Пойдем, друже, к гвардии капитану Дурново, укланяем его как-нибудь.
Придя в войсковую канцелярию, Шигаев упал Дурново в ноги:
— Войско просит тебя, исполни, батюшка, все по указу пресветлой государыни.
— Пусть войско разойдется по домам, — ответил Дурново, — тогда дней через десять я все дела разберу.
— Войско просит сделать эту милость сегодня… Сядьте, батюшка Сергей Дмитриевич, на коня да объявите войску…
— Нет, благодарствую, — с надменной усмешкой ответил Дурново. — Может, вы меня ухлопать хотите? Нет, ведь я велик у государыни-то, — и столичный щеголь Дурново гневно ушел в другую горницу.
Протискиваясь сквозь людскую гущу в храм, взлохмаченный священник и сутулый Максим Шигаев бросали в толпу:
— Помолимся, братья-казаки, да присяга будет вам, чтоб друг за друга без обмана стоять, без хитрости… Начальство мольбам нашим, увы, не вняло.
После присяги и краткого молебствия казаки подняли три образа и, разделившись на два отряда, двинулись по Большой и Ульяновской улицам прямо к войсковой избе. Лица у всех угрюмы, в сердцах уныние: люди не знали, что сейчас ожидает их. Бабы громко вздыхали.
Впереди по белому снегу чернели на пригорках пушки, возле них — пушкари и регулярная команда. А сзади, на плацу, приведенные в боевую готовность двести пятьдесят человек казаков послушной стороны. Чуть поодаль — гневный генерал-майор. Он не торопясь, но воинственно расхаживает пред кучкой старшин с атаманом, что-то невнятно бормочет, косясь то на бравого капитана Дурново, стоявшего на пригорке с армейским офицером, то на медленно приближавшееся к нему скопище восставших.
Толпа неспешно шла в озлобленном молчании. Максим Григорьевич Шигаев, сообразив, что сейчас могут грянуть пушки, вдруг повернул коня к народу грудью и приподнялся на стременах.
— Стой, громада! (Взволнованная толпа, задерживая шаг, лениво приостановилась.) Потерпи, войско казачье, малость. Дай срок — я прихвачу старичков с иконами да еще раз схожу перемолвиться с Сергеем Митричем Дурново… Авось, он смилосердствуется, рассудит нас со старшинами-то.
Громада согласилась. Шигаев соскочил с коня и с тремя стариками, несущими иконы, бесстрашно двинулся посреди улицы прямо на пушки.
Но толпу — точно шилом в бок: наиболее горячие и прыткие, вперемешку с любопытствующими мальчишками, стали прокрадываться вслед за Шигаевым, держась возле стен улицы. Первым бросился черный, как грек, Зарубин-Чика с обнаженной саблей.
— Куда вы, лешие, стой! — кричал им встревоженный народ. — Пущай одни деды с Шигаевым…
Шигаев чинно с несущими иконы стариками едва достигли колокольни, как по знаку Траубенберга ударила пушка, за ней другая, третья…
Народ ахнул, подскочил, будто смертоносный вихрь ожег толпу. Вдруг раздались разъяренные вопли, и толпа сплошной лавой хлынула к врагу. В трех церквах резко забили набат, затрещали ружейные выстрелы, пронзительно завыли женщины, бросаясь в переулки, ломясь во дворы. Заполнив всю улицу взорвавшимся гамом, криком, визгом, осатаневшие казаки неслись вперед, вперед, на черные жерла медных пушек.