Читаем без скачивания Сесилия Вальдес, или Холм Ангела - Сирило Вильяверде

— Ах он, негодяй, злодей, бунтовщик! — вскричал дон Кандидо, которого слова жены привели в неистовую ярость. — Вот она, креольская кровь! Показала себя! Начнись у нас смута, как на континенте, — так этот наглец прежде всего отправит на виселицу собственного отца! От него дождешься! Свободы им, видите, захотелось! Тоже выискались противники рабства и тирании! Взялись бы лучше, бездельники, за работу, тогда бы небось не было у них ни времени, ни причины жаловаться на такое превосходное правительство, как наше! Бить, бить их надо палками по голове, как упрямых мулов!..

— Полно браниться и болтать вздор, — недовольным голосом прервала его донья Роса. — Ты ругаешь креолов так, как будто я и наши дети родились в Испании. Ты не любишь гаванцев. Почему же ты недоволен, когда они платят тебе той же монетой? Леонардито не так уж неправ. Ты отнимаешь у него все, что ему нравится и в чем он находит удовольствие… Так недолго довести его и до отчаяния. Имей в виду — он сделает все возможное, чтобы освободить девушку.

— Я сильно сомневаюсь, что это ему удастся! — воскликнул, окончательно выходя из себя, дон Кандидо. — Если, конечно, ты не станешь давать ему денег на взятки. Очень тебя прошу, не бросай денег на ветер, не давай ему ни гроша! Если твоя любовь непременно требует осыпать его подарками, — хорошо, сделаем ему подарок, но такой, чтобы он мог гордиться и чтобы он устыдился той грязи, которой хотел себя замарать.

— Любопытно, что за подарок может, по-твоему, совершить это чудо?..

— Продастся дом Солера — тот самый, что Абреу выиграл в лотерею. Мы его купим, обставим, и после свадьбы Леонардо сможет поселиться в нем вместе с Исабелью. За него просят шестьдесят тысяч дуро.

— Почти столько, сколько за целое инхенио.

— Дом стоит этих денег. Это настоящий дворец, другого такого нет во всей Гаване. А о деньгах ты не думай. Деньги — мелочь. Речь идет о спасении твоего любимого сына. Так вот, я берусь купить и позолотить клетку, а ты должна приручить птичку, которая будет в ней жить.

Разработав этот план и распределив роли, дон Кандидо не мешкая приступил к делу и без особого труда выполнил взятые на себя обязанности. Что же касается доньи Росы, то свойства ее натуры с самого начала стали камнем преткновения для замыслов дона Кандидо.

Отличительными чертами характера доньи Росы были высокомерие и подозрительность, и потому нередко она в своих отношениях с домашними действовала опрометчиво и несправедливо. Никто не изучил этой ее слабости так хорошо, как Леонардо. И когда мать изложила ему условия проекта, разработанного доном Кандидо с целью приручить сына и заставить его отказаться от Сесилии, молодой человек, не задумываясь, решил восстановить донью Росу против отца, а для этого требовалось только возбудить и разжечь в ней супружескую ревность. Чтобы добиться поставленной цели, Леонардо оказалось достаточным передать донье Росе — разумеется, не сообщая ей, откуда взялись у него такие сведения, — все то, что рассказала ему Сесилия о таинственных и подозрительных отношениях, издавна связывавших дона Кандидо с двумя женщинами из квартала Ангела — молодой девушкой и ее бабкой; о деньгах, которые он с расточительной щедростью старого волокиты тратил на них обеих; о странной заботливости, с какой он следил за тем, чтобы женщины эти всегда жили в достатке и никогда ни в чем не нуждались; о его неусыпном, ревнивом надзоре за девушкой и его попечении о здоровье старухи; наконец, о тех постоянных и важных услугах, которые оказывал дону Кандидо доктор Монтес де Ока, бесспорно причастные к этому делу весьма сомнительной нравственной чистоплотности.

Уже не в первый раз доходили до слуха доньи Росы подобные известия. Из разных источников и в разное время постепенно узнавала она и то, о чем теперь рассказал ей Леонардо, и многое другое, о чем мы упоминали на этих страницах ранее. Однако запоздалое и злонамеренное сообщение сына дополнило и подтвердило все ее прежние сведения и подозрения.

Излишне добавлять, что, как и обычно в такого рода случаях, яд не замедлил оказать свое пагубное действие. Мать ополчилась на отца и в отместку за предполагаемое многолетнее нарушение им супружеской верности повела вместе с сыном тайный подкоп, рассчитывая, что ей удастся взорвать укрепления, воздвигнутые доном Кандидо для защиты Сесилии Вальдес от бесчестья. Донья Роса не жалела денег и использовала все свои связи, только бы добиться желанного результата.

Обещая Леонардо свою поддержку в этом трудном предприятии, мать потребовала от сына выполнения трех непременных условий: во-первых, Леонардо обязывался не бросать учения, пока не сдаст экзаменов на звание бакалавра прав; во-вторых, он обещал до конца года жениться на Исабели Илинчета; и, наконец, он безропотно должен был вступить во владение дворцом, который отец намеревался подарить ему к свадьбе.

Прежде всего донья Роса призвала к себе на помощи Марию-де-Регла, бывшую сиделку из поместья Ла-Тинаха, чей хитрый, изворотливый ум ставил эту невольницу весьма высоко во мнении ее госпожи и молодого господина, хотя оба они и питали к ней недобрые чувства. Что касается Марии, то и она охотно взялась услужить своей хозяйке, не только потому, что роль заговорщицы была ей по праву, но и потому, что она теперь надеялась взыскать со своих господ добром за все зло, которое они ей причинили. И заговорщики, не теряя времени, приступили к делу.

Водворение Сесилии в женском исправительном доме произвело немалое волнение среди его обитательниц. Молодость юной узницы, ее красота, ее горестные жалобы и слезы, самая причина ее заточения — вмененная ей в вину попытка соблазнить колдовскими чарами некоего белого юношу из самой богатой гаванской семьи, наследника миллионного состояния, — все это не могло не пробудить живейшего любопытства, участия и даже восхищения у светлокожих и темнокожих затворниц исправительного дома, женщин всякого сорта и звания, заключенных сюда на различные по длительности сроки.

Как ни были грубы эти несчастные существа, как ни задавлено было в их груди чувство личного достоинства, но и они не могли не подпасть под магическое воздействие некоторых жизненных обстоятельств, чья власть над человеческим воображением не ослабнет, доколе подлунный мир будет отражать сияние солнца. Естественно, Сесилии не много было толку от изъявляемых узницами восторгов и сочувствия, и все же восхищение и сострадание этих женщин создало вокруг девушки атмосферу почтительности и уважения, что не только помогало ей переносить нежданно обрушившееся на нее несчастье, но и раскрыло перед нею в конце концов двери ее тюрьмы.

Смотреть за этими заблудшими овечками приставлен был старый монастырский служитель — нечто вроде послушника, — холостяк и поклонник прекрасного пола, в ком ни лета, ни покаяние не смирили человеческих слабостей и страстей. Доселе во вверенную его надзору обитель поступали только женщины, дошедшие до самой низкой ступени нравственного падения, старые, уродливые, потрепанные своей порочной жизнью. Совсем иной предстала перед ним Сесилия, явившаяся умножить число этих отверженных созданий. Если она и совершила какой-то проступок, то, безусловно, не по злому умыслу и не потому, что была порочна. Ее молодость, ее благопристойные, скромные манеры, ее располагающая внешность и перламутровая белизна ее свежих щек служили этому надежной порукой. Отчаяние и стыд от сознания того, что она заточена в подобном месте, наравне с женщинами, известными своим дурным поведением, — вот что, по-видимому, заставляло ее проливать столько слез и разражаться горькими жалобами. Разумеется, такая искренняя и глубокая скорбь была несовместима с пороком!

Рассудив подобным образом и не вдаваясь в дальнейшие размышления, надзиратель исправительного дома решительно встал на сторону Сесилии и зачислил себя в ее друзья. Особенное удовольствие находил он в том, чтобы подбираться украдкой под окошко отведенной ей кельи и, стоя здесь, исподтишка подглядывать за девушкой. Но когда он видел, что она по-прежнему горюет и плачет, в нем вспыхивало чувство необыкновенной любви и нежности к прелестной узнице и ненависти к ее гонителям. Иногда она сидела у стола, уронив голову на сложенные руки, и рассыпавшиеся роскошные волосы целомудренно скрывали от постороннего взгляда юные плечи, с которых соскальзывало небрежно застегнутое платье. Иногда она вдруг обращала глаза к небу и, воздев сложенные руки, восклицала голосом, полным тоски и отчаяния:

— Боже мой! Боже мой! За какие грехи ниспослано мне это тяжкое наказание?!

После каждой такой сцены надзиратель отправлялся к себе в привратницкую мрачнее тучи.

И вот в одну из таких минут, когда старый смотритель весь был во власти своего человеколюбивого негодования, перед ним внезапно, словно из-под земли, появилась Мария-де-Регла, предлагая купить у нее свежих и засахаренных фруктов — торговля этим товаром составляла теперь ее повседневное занятие. Но привратник вовсе не собирался покупать фрукты, к тому же он не хотел из-за разговора с какой-то торговкой отвлекаться от своих мыслей, исполненных такой сладостной горечи. Однако Мария-де-Регла, ожидавшая встретить гораздо более решительный отпор, нисколько не была смущена отказом и обратилась к надзирателю вторично, заговорив с ним ласковым, вкрадчивым голосом, как она умела это делать: