Читаем без скачивания Жозеф Бальзамо. Том 2 - Александр Дюма

О, я все узнаю, все! Разве не остается у меня мадемуазель де Таверне?

Да, с помощью Андреа я удостоверюсь в измене Фрица, в измене Лоренцы и тогда… О, на этот раз, если подтвердится, что любовь солгала, наука ошиблась, а верность подстроила западню, Бальзамо покарает преступников без жалости, не слушая оправданий, отринув милосердие и храня гордость, как и должно карать могущественному человеку.

Итак, сейчас мне нужно уйти, не возбудив подозрений Фрица, и скакать в Трианон.

И Бальзамо, подхватив шляпу, упавшую на пол, рванулся к двери, но в тот же миг остановился.

— О Господи, — пробормотал он, — но сначала… Бедный старик, я совсем забыл о нем. Прежде всего надо повидать Альтотаса. Из-за этого исступления, этих предательских любовных судорог я совершенно забросил беднягу. Какая неблагодарность, какая жестокость!

В лихорадочном возбуждении, каким были отмечены в этот час все его поступки, Бальзамо подбежал к пружине, приводящей в действие рычаг опускного механизма.

Подъемник спустился.

Бальзамо встал на него и благодаря противовесу начал подниматься, но и сейчас он был занят лишь своими сердечными и душевными тревогами и думал только о Лоренце.

Едва его голова поднялась над полом комнаты Альтотаса, он услыхал голос старца, и это отвлекло его от печальных мыслей.

Однако, к величайшему изумлению Бальзамо, услышал он не попреки, которых ждал, нет, Альтотас встретил его весело и жизнерадостно.

Ученик поднял удивленный взгляд на учителя.

Старик лежал, откинувшись, в своем кресле на пружинах; он дышал с хрипом, но с таким наслаждением, словно каждый вдох приносил ему лишний день жизни; его глаза, пылавшие мрачным огнем, который несколько смягчала улыбка, кривившая губы, казалось, впивались в Бальзамо.

Бальзамо, собравшись с силами, привел в порядок мысли, чтобы ни в коем случае не выдать свое волнение перед наставником, не слишком склонным прощать человеческие слабости.

И в этот миг, когда Бальзамо собирался с силами, он ощутил: что-то гнетет его грудь. Да, воздух был насыщен чем-то тлетворным, каким-то тяжелым, пресным, тепловатым, тошнотворным запахом; этот же самый запах, но не такой сильный, Бальзамо почувствовал уже внизу, а здесь он просто висел в комнате, подобный тем испарениям, что поднимаются осенью в часы рассвета и заката над озерами и болотами; он липнул к телу и оседал каплями влаги на стеклах.

От этого тягостного, кисловатого воздуха у Бальзамо сжало сердце, закружилась голова, к горлу подступила тошнота, он почувствовал, что слабеет, ему не хватает дыхания.

— Учитель, — обратился он к Альтотасу, ища на что бы опереться и пытаясь вздохнуть, — как вы можете тут жить? Здесь нечем дышать.

— Ты так считаешь?

— Да.

— А мне так очень хорошо дышится, — с некоторой даже игривостью отвечал Альтотас, — и, как видишь, я жив.

— Учитель, подумайте о себе, — чувствуя себя все хуже и хуже, продолжал Бальзамо, — позвольте мне отворить окно. Мне кажется, будто с пола поднимаются кровавые испарения.

— Кровавые? Ты находишь?.. Кровь! — воскликнул Альтотас и зашелся смехом.

— О, да, да! Я чувствую миазмы, какие выделяет тело только что убитого существа! Я их словно физически ощущаю, так они гнетут мне сердце и мозг.

— Вот-вот, — с насмешливым хохотком заметил старик, — я уже давно заметил: у тебя, Ашарат, слишком нежное сердце и слишком слабая голова.

— Учитель, — произнес Бальзамо, указывая пальцем на старца, — у вас кровь на руках. Учитель, кровь на этом столе, кровь всюду, даже в ваших глазах, в которых сверкает огонь. Учитель, от этого запаха у меня мутится голова, я задыхаюсь от него. Учитель, здесь пахнет кровью.

— Ну и что? — равнодушно поинтересовался Альтотас. — Разве этот запах для тебя внове?

— Нет.

— Ты что же, никогда не видел, как я произвожу опыты? Разве ты сам никогда не производил их?

— Но это человеческая кровь! — воскликнул Бальзамо, проводя рукой по лбу, на котором выступил пот.

— У тебя тонкое обоняние, — удивился Альтотас. — Никогда не подумал бы, что можно по запаху отличить кровь человека от крови животного.

— Человеческая кровь! — пробормотал Бальзамо.

Он пошатнулся и, ища за что бы ухватиться, вдруг с ужасом заметил большой медный таз, полированная поверхность которого отражала красный, глянцевый цвет свежей крови.

Таз был наполнен до половины.

Бальзамо в страхе попятился.

— Кровь! — воскликнул он. — Откуда она?

Альтотас не отвечал, но его взгляд отмечал неуверенность, растерянность, испуг Бальзамо. А тот внезапно душераздирающе взвыл.

Затем бросился, словно заметив добычу, в угол комнаты и схватил с пола расшитую серебром шелковую ленту, стягивающую длинную черную косу.

После этого резкого, горестного, нечеловеческого вопля в комнате на несколько мгновений воцарилась тишина.

Бальзамо медленно поднял ленту, весь дрожа, долго рассматривал косу: на одном конце она была перехвачена лентой, в которую была вколота золотая шпилька, с другого конца была ровно отрезана и чуть расплелась; кончики волос были в крови, на них дрожали крупные красные капли.

Чем выше поднимал Бальзамо руку, тем сильней она тряслась.

Чем пристальней всматривался он в испачканную ленту, тем бледней становилось его лицо.

— Что это? — пробормотал он, но достаточно громко, чтобы стало понятно, что вопрос этот задан отнюдь не себе, а старику.

— Это? — переспросил Альтотас.

— Да, это.

— Лента для волос.

— А волосы — в чем эти волосы?

— Ты же сам видишь — в крови.

— В какой крови?

— Проклятье! Да в крови, которая нужна мне для эликсира, в крови, в которой ты мне отказывал и которую мне из-за твоего отказа пришлось добывать самому.

— Но где вы взяли эти волосы, эту косу, эту ленту? Это волосы не младенца.

— А кто тебе сказал, что я зарезал младенца? — спокойно поинтересовался Альтотас.

— Но разве вам не нужна была для эликсира кровь младенца? — вскричал Бальзамо. — Вы же сами мне говорили!

— Или девственницы, Ашарат. Девственницы.

Альтотас протянул иссохшую руку к подлокотнику кресла, взял какой-то флакончик, поднес ко рту и с наслаждением принялся смаковать его содержимое.

Затем прочувственным голосом он обратился к Бальзамо:

— Ты молодец, Ашарат. Ты проявил мудрость и предусмотрительность, оставив эту девушку в той комнате, где я смог добраться до нее. Человечеству нет оснований негодовать, закону не за что зацепиться. Хе-хе! Ты не добыл для меня девственницу, без крови которой я погиб бы, я сам добыл ее. Хе-хе! Спасибо, дорогой ученик! Спасибо, Ашарат!