Читаем без скачивания Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

© Перевод Е. Ксенофонтова

М.-А. ЛЕВЕНШТЕЙНУ, издателю в Штутгарте

Париж, 22 марта 1900 г.

Милостивый государь, мне прислали первый выпуск иллюстрированного издания «Разгрома», которое Вы печатаете, и я был весьма неприятно поражен при виде цветной гравюры, помещенной на обложке. Я не могу дать согласия на эту гравюру, я считаю ее оскорбительной и категорически прошу Вас изъять ее, убрать из всех выпусков. Мы с Вами всегда были в прекрасных отношениях, и я уверен — мне достаточно обратиться к Вашей деликатности, и Вы поймете, что именно в подобном рисунке тягостно и неприемлемо. Издатель, приобретающий право переводить роман, не имеет права иллюстрировать его, не ознакомив автора с рисунками, особенно когда они идут вразрез с духом произведения. Вы, конечно, понимаете, что я никогда не дал бы согласия публиковать подобную обложку. Я повторяю — она меня крайне оскорбляет, и полагаю, Вы ее уберете, не вынуждая меня разрывать наши отношения и прибегать к необходимым мерам.

Наконец, я надеюсь, что ни одна из иллюстраций последующих выпусков не будет носить ранящего нашу национальную гордость и агрессивного по отношению к Франции характера. Я заранее прошу Вас изъять те из них, которые я был бы вынужден просить уничтожить. Это просто вопрос такта.

Я буду Вам очень обязан, если Вы в кратчайший срок известите меня о своем решении и одновременно напомните дату моего с Вами договора о передаче прав на издание немецкого перевода «Разгрома».

Примите заверения в совершенном моем почтении.

М.-А. ЛЕВЕНШТЕЙНУ

Париж, 30 марта 1900 г.

Милостивый государь, Ваши доводы в защиту цветного рисунка, помещенного на обложке немецкого издания «Разгрома», к сожалению, ни в малейшей мере не могут изменить мое мнение как француза об оскорбительном характере этого рисунка. Если с точки зрения исторической война 1870 года закончилась поражением Франции и победой Германии, то роман свой я написал вовсе не для освещения сего факта; и повторяю, гравюра, о которой идет речь, противоречит общему духу романа. Вы говорите, что издание Ваше предназначено только для Германии. Конечно, это так, но именно это обстоятельство усугубляет оскорбительный характер рисунка, ибо во Франции не стесняются приписывать мне половинную долю в Ваших доходах и обвинять меня в том, будто я вместе с Вами радуюсь поражению нашей армии, символом которого служит на рисунке немецкий солдат, закалывающий французского знаменосца. Вся антисемитская и националистическая печать не перестает по этому случаю поносить меня, и создается некоторая видимость их правоты. Простой здравый смысл должен подсказать Вам, что мне совершенно невозможно мириться долее с подобным положением.

Итак, я прошу Вас заменить гравюру на обложке, как Вы и предлагаете, начиная с седьмого выпуска. Вы официально возьмете на себя обязательство использовать только ту гравюру, которую Вы мне представите на рассмотрение. И прошу Вас, кроме того, написать мне письмо, в котором удостоверялось бы, что напечатанная гравюра мне не была показана, я даже не знал, что издание «Разгрома» будет иллюстрировано, и как только был поставлен в известность, Вы, в ответ на мое возражение, согласились убрать цветную гравюру с обложки и заменить ее. Добавьте: Вы мне обещали, что ни одна из публикуемых гравюр не будет оскорбительна для Франции.

Как только это будет урегулировано, я сообщу Вам все, что Вас интересует, о моем будущем романе.

Искренне Ваш.

Е. СЕМЕНОВУ

Медан, 14 сентября 1900 г.

Милостивый государь!

Боюсь, что теперь уже поздно выполнить данное Вам обещание. Но я написал своему издателю, чтобы он тотчас же отправил Вам сборник моих статей «Новый поход», где Вы найдете страницы, написанные мною когда-то о евреях, и я буду весьма счастлив, если Вы переиздадите их в упомянутой Вами книге.

Эта книга, доходы от которой пойдут в пользу евреев южной России, так пострадавших от голода, является прекрасным и трогательным примером человеческой солидарности, великим добрым делом, и я благодарен Вам за то, что Вы привлекли меня к участию в нем. Нужно, чтобы со всех концов земли люди протянули друг другу руки и сжали бы их в братском пожатии, если они хотят, чтобы их страдания были облегчены и воцарился бы наконец мир.

Искренне Ваш.

МОРИСУ ЛЕБЛОНУ[160]

12 декабря 1900 г.

Дорогой господин Леблон!

Я никогда не был сторонником какого бы то ни было эстетического обучения и убежден, что талант развивается сам собой, ради единственного деяния, к коему он предназначен. Но, как я понял, Вы не собираетесь предписывать индивидуальностям правила и формулы, Вы хотите лишь пробудить их, выявить, как бы создать для них атмосферу симпатии и энтузиазма, которые ускорят их полный расцвет.

И поэтому я с Вами и приношу Вам все свое чувство писательской солидарности. В Вашей попытке меня пленяет то, что я вижу в ней новое знамение эволюции, которая преобразует в настоящее время наш мирок литературы и искусства. Молодежь буквально восстала ото сна; она отказывается пребывать дольше в башне из слоновой кости, где ее старшие представители так долго томятся от скуки, в ожидании, пока сестра Анна[161] не увидит на горизонте истину завтрашнего дня. В обществе прошло какое-то дуновение, чувствуется необходимость ускорить торжество справедливости, жить настоящей жизнью, чтобы осуществить как можно больше счастья. И вот юноши на просторе, полные решимости действовать, вот они в пути; они отлично сознают, что ждать уже недостаточно, что надо непрестанно двигаться вперед, если хочешь шагнуть за горизонты, к бесконечности.

Действие! Действие! Все должны действовать, все понимают, что бездействовать в столь серьезный час, когда роковые силы прошлого дают последнюю битву силам завтрашнего дня, — это общественное преступление. Решается важный вопрос: не отступит ли человечество хоть на шаг назад, не впадет ли оно в заблуждение и рабство, быть может, еще на целое столетие. И, не правда ли, действуя, открывая курсы, группируя молодых людей вашего возраста, чтобы объединить ваши стремления, ваши верования, вы хотите лишь стать хорошими работниками нынешнего дня, не быть трусами и дезертирами в час, когда все граждане принимают участие в борьбе.

Движение стало всеобщим: повсюду организуются народные университеты, возникают объединения, которые устраивают публичные лекции, распространяют изо дня в день доброе слово. Необходимо, чтобы писатели и художники не остались в стороне, бесполезные, равнодушные. Вы открываете школу Красоты. Вы хотите во всеуслышанье провозгласить свой идеал, вы утверждаете в своем творчестве необходимость жизни, человеческой истины, социальной полезности, основываясь на широком собрании творений, завещанных вам целым поколением великих предшественников. Это очень хорошо, и вы поступаете правильно, и, как бы то ни было, ваши усилия достигнут цели.

Пусть говорят что угодно, действуйте, действуйте и дальше. Может быть, ваша Школа и не даст нам новых гениев. Но вы сблизитесь, вы узнаете друг друга, вы дадите, быть может, тому из вас, кто позднее станет признанным учителем, опору, коей он ждет, благородное пламя, кое должно его зажечь. Вы создадите благоприятную среду, вы восславите Красоту, которая будет, как хлеб, необходима трудящемуся люду счастливого Города.

Я — из ваших, и я по-братски жму Вашу руку.

ПОЛЮ МАРГЕРИТУ[162]

1900 г.

Я — за такую супружескую пару, чей союз делает нерасторжимым Любовь. Я за то, чтобы мужчина и женщина, любящие друг друга и имеющие детей, любили бы друг друга всегда, до самой смерти. В этом истина, красота, и в этом — счастье. Но я за абсолютную свободу в любви, и если развод необходим, его нужно произвести беспрепятственно, по обоюдному согласию, и даже по желанию одного из супругов.

1901

© Перевод Е. Ксенофонтова

КАПИТАНУ АЛЬФРЕДУ ДРЕЙФУСУ

Париж, 8 мая 1901 г.

Дорогой господин Дрейфус!

Я заканчиваю чтение «Пяти лет моей жизни»[163] и должен сказать, я не знаю ничего более волнующего, более красноречивого, при всей простоте и краткости. Я принадлежу к тем, кто горячо одобряет Вас за то, что Вы больше не медлили с этими страницами. Было необходимо, чтобы люди их узнали, их не хватало бы в досье, которое пополняется с каждым днем. Они привносят еще немного света, они помогают узнать Вас окончательно. Они говорят, что Вы за человек и каким мучеником Вы были. Теперь Ваша личность очерчена полностью и отмечена великой красотой невинности и страдания.