Читаем без скачивания Последний защитник Брестской крепости - Юрий Стукалин

Матиас и представить не мог, что кто-то способен так обыденно и цинично прикончить безоружных людей. Они враги, но с поднятыми руками сдались на милость победителя, а их в овраге хладнокровно пристрелили как собак, не меняя при этом выражения лица и не выпуская изо рта сигареты. Это было дико для него, но Матиас уже начинал сознавать, что в чудовищный день двадцать второго июня шагнул в такую моральную пропасть, из которой возврата нет — есть только каменистое дно преисподней. То, что он увидел в первые же часы войны, никогда не сотрется из памяти. Он, Матиас Хорн, никогда уже не станет таким, как прежде.

— Шевелись! — заорал на них Глыба. — Нечего тут озираться!

Матиас крепче сжал карабин и поспешил за остальными.

Неприступная с виду Цитадель внушала уважение и трепет. Матиас рассчитывал увидеть здесь сплошные руины — лишь груды битого камня да обгоревшие трупы, — но, несмотря на усиленную бомбардировку и артобстрел, стены и башни сохранили свою величественность и оставались грозным препятствием на пути вермахта. И люди остались, готовые драться до конца. Каждая бойница таила в себе опасность.

Но сильнее всего его поразили трупы женщин и детей. Оказалось, что, кроме красноармейцев на островах Брестской крепости жили семьи русских командиров, а снаряды и бомбы не щадили никого. Раньше Матиасу это и в голову не приходило. Прежде он тешил себя надеждой, что готов лицезреть войну, но не задумывался, что под пули попадают не только вражеские солдаты, но и мирное население.

Пропитанный героическим духом кинохроники «Ди Дойче Вохеншау», он до этого момента свято верил, что войну они ведут с коммунистическими прихвостнями, спасая от жидо-большевистского ига мирных людей. А теперь замечал среди убитых тела русских женщин и маленьких детей. Взгляд его остановился на трупе мальчика лет трех, лежавшем уткнувшись лицом в землю. Голова его была рассечена, и в крошечных закоченевших пальчиках он сжимал игрушечную деревянную лошадку — не очень искусно раскрашенную, но дорогую его сердцу. Он наверняка с ней гулял, засыпал и просыпался, пытался спасти от огня во время бомбежки и умер вместе с ней.

Матиас почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Вся героическая шелуха спала. Реальность обнажила нелицеприятные картины, донесла запах гари и паленого мяса.

— Посторонись! — донеслось издалека, словно отголосок сна. Хорн отскочил. Навстречу ему бежали санитары, тащившие носилки с раненым солдатом… Смертельно бледное, искаженное гримасой лицо, безжизненно свисающая с носилок рука… Вместо второй руки торчала окровавленная культя. Солдат кривился от боли и надрывно кричал. Матиас застыл на ватных ногах и, не отрываясь, смотрел на отвратительный обрубок и корчащегося от боли солдата.

— Сраные свиньи, — сквозь зубы прошипел Риммер, провожая взглядом раненого бойца. — Всех этих русских надо уничтожать…

— Ненависть порождает ненависть, — тихим голосом глухо ответил Матиас, но Карл хорошо расслышал его.

— О чем ты? — изумился Риммер. — Они пыль под нашими сапогами.

— Да я так, — отмахнулся Хорн. — От нервов все…

Они подходили к Тереспольским воротам, за которыми находилась Цитадель. Десятки подкованных сапог гулко стучали по мосту, соединяющему Западный и Центральный острова.

За воротами слышалась нескончаемая стрельба.

Там шел жестокий бой.

Глава 7

— Они отступили, товарищ старшина! — радостно, воскликнул Пахомов. — Получили по рогам!

Кожевников не разделял восторга сержанта. Он прекрасно понимал, что эта победа — временная. Словно в подтверждение его мыслей жахнуло 88-миллиметровое зенитное орудие, выбивая фонтан превратившихся в труху кирпичей. Здание содрогнулось, сверху с краев пробоины в потолке посыпалась цементная крошка, полетели вниз куски досок и кирпича. Солдаты бросились врассыпную, закрывая головы руками. Никто не пострадал, и стены выдержали, но выстрелы ясно показали защитникам, что гитлеровцы всерьез вознамерились сровнять казарму с землей. Рано или поздно они это сделают — здание было недавнего года постройки и не могло сравниться по мощности конструкции с теми сооружениями, что делали царские инженеры в прошлом веке, когда возводилась крепость.

Последовал еще один выстрел зенитки, сопровождаемый уханьем минометов. Артиллеристы били в то же место, что и прежде. В стене изнутри пошла большая трещина.

— Григорян! — закричал Кожевников. — Сними пушкарей!

— Ранило его, товарищ старшина, только понесли в каптерку, — послышался мрачный голос сержанта Пахомова. — И еще двоих…

— К окнам!

Снова разгорелся бой, но на этот раз немцы не предпринимали попыток штурма. По приказу Кожевникова несколько красноармейцев сконцентрировали огонь на артиллеристах, меткой стрельбой вынудили их укрываться за щитками орудий и не высовывать носа. Пару раз пушкарям удалось выпустить снаряды, но те ударили в казарму правее занятой пограничниками зоны и большого вреда не нанесли.

Особенно отличился пулеметчик на крыше. Некоторое время он выжидал, затаившись, дабы у врагов создавалось впечатление, что огневую точку перенесли вниз, а затем короткой очередью срезал двух гитлеровцев из минометного расчета.

Перестрелка продолжалась минут десять, затем постепенно стихла.

Глядя на потрескавшиеся стены казармы и осыпающийся потолок, Кожевников понимал: необходимо срочно что-то предпринять, вывести солдат в более надежное укрытие, иначе вскоре фашисты превратят здание в руины и никто из них не выйдет отсюда живым.

Недалеко от рва находились горжевые казармы, где можно было занять оборону и сопротивляться врагу, пока не подойдет помощь. Рискнуть стоило — выбора все равно не было.

Старшина повернулся к Пахомову:

— Стены не выдержат длительного обстрела. Надо прорываться к горжевым казармам.

— Согласен, — кивнул сержант. — Думал уже об этом. Только осилим ли? Этих сук там, под окнами, несколько десятков залегло.

— Если будем действовать внезапно и нагло, сомнем их, — уверенно продолжил Кожевников. — Немцы не ожидают от нас таких выходок

— Можем не успеть добежать до горжевых, — с сомнением в голосе покачал головой Пахомов. — Перестреляют нас, как куропаток. Вот темноты дождемся…

— Не дадут они нам темноты дожидаться, — хмуро ответил старшина. — Останемся здесь, потом уже не выкарабкаемся. Раздолбят они казарму, и накроет нас всех. А если не раздолбят к тому времени, то силы дополнительные сюда точно подтянут. Сам же слышишь, что и на нашем острове в нескольких местах перестрелки все еще продолжаются, и на Центральном сейчас бои идут вовсю. К вечеру гитлеровцы наверняка некоторые очаги подавят и за нас примутся.

Сержант внимательно слушал командира, но по глазам его видно было, что он колеблется. Задумчиво потерев подбородок, Пахомов неуверенно проговорил:

— А если у горжевых казарм немцев много окажется?

— Выберемся отсюда, а дальше посмотрим, что делать. Может, удастся соединиться с другой группой защитников.

— Да, — кивнул Пахомов, — это было бы неплохо.

— И еще… Раненых возьмем с собой, нельзя их тут оставлять… По крайней мере тех, кого можно унести.

Обернувшись, Кожевников жестом подозвал ближайшего солдата. Тот подошел, прихрамывая. Лицо закопченное, руки перемазаны в крови.

— Узнай, как там пулеметчики на крыше, — приказал старшина. — Скажи им, пусть спускаются и «дегтярь» с собой прихватят.

Когда солдат удалился, Кожевников потянул Пахомова за рукав:

— Пойдем в каптерку, посмотрим, как там раненые.

Дела обстояли хуже, чем он надеялся. Пятеро бойцов к тому времени умерли, двое с изрешеченными осколками телами находились без сознания, и только один красноармеец с раздробленной ногой тихо стонал сквозь крепко сжатые от боли зубы. Волосы и лицо его были белыми от осевшей на них известковой пыли и песка.

— Этих трогать нельзя. — Пахомов угрюмо указал на двух бойцов, лежавших без сознания. — Не дотащить нам их живыми.

Кожевников и сам это понимал. Слишком тяжелы их ранения — так посекло обоим грудь осколками, что гимнастерки были темно-красными от крови.

Он присел на корточки возле солдата с перебинтованной ногой. Тот поднял на старшину темные глаза, и только тогда старшина признал в нем Григоряна.

— Придется потерпеть, браток, — склонился над ним Кожевников. — Сейчас на прорыв пойдем, тебя двое наших понесут…

Но раненый пограничник замотал головой.

— Стрелять… могу… — едва шевеля губами, проговорил он. — Вам… обузой буду… Прикрою вас… Только до окна донесите…

Кожевников несколько секунд смотрел на него, чувствуя, как к горлу подступает комок. Григорян сказал то, в чем старшина боялся себе признаться — враги превосходят его маленькую «армию» численно, и при прорыве каждый боец на счету, каждая винтовка должна стрелять по немцам, а раненый будет только мешать. Но оставлять товарища врагу…