Читаем без скачивания Крах СССР - Сергей Кара-Мурза

Упразднение частной собственности на землю. Это произошло как раз в то время когда Западная Европа двигалась в противоположном направлении. После опричнины частная собственность на землю больше не играла в Московской Руси сколько-нибудь значительной роли» [171].

При частной собственности на землю аграрное перенаселение в России позволило поднять арендную плату в 4–5 раз выше капиталистической ренты. Поэтому укреплялось не капиталистическое, а трудовое крестьянское хозяйство— процесс шел совершенно иначе, чем на Западе. A.B. Чаянов пишет: «В России в период, начиная с освобождения крестьян (1861 г.) и до революции 1917 г., в аграрном секторе существовало рядом с крупным капиталистическим крестьянское семейное хозяйство, что и привело к разрушению первого, ибо малоземельные крестьяне платили за землю больше, чем давала рента капиталистического сельского хозяйства, что неизбежно вело к распродаже крупной земельной собственности крестьянам» [187, с. 143].

В то же время государство с помощью налогообложения стало разрушать натуральное хозяйство крестьян, заставляя их выносить продукт на рынок, что обеспечивало валютные поступления от экспорта зерна. В середине 70-х годов XIX в. средний доход крестьян с десятины в европейской части России составлял 163 коп., а все платежи и налоги с этой десятины — 164,1 коп. Поэтому практически все крестьяне занимались отхожим промыслом или сочетали земледелие с сезонной работой в промышленности. Резко повысилась мобильность населения. Сословное общество России, оставаясь в главных признаках обществом традиционным, быстро модернизировалось.

Это сказывалось и на самосознании. В него проникали мировоззренческие структуры Просвещения, которые резко изменяли установки и крестьян, и рабочих, но этого не видела правящая элита. Правящей верхушке России в начале XX в. было присуще наивное представление о реальности, главные противоречия которой якобы могут быть разрешены общенародной любовью к монарху и его непререкаемым авторитетом. Сдвигов в массовом сознании крестьян в послереформенный период старались не замечать. Как результат, вера царя в крестьянский монархизм в существенной мере предопределяла неадекватность всей его политической доктрины.

Л.Н. Толстой писал в 1895 г.: «В то время как высшие правящие классы так огрубели и нравственно понизились, что ввели в закон сечение и спокойно рассуждают о нем, в крестьянском сословии произошло такое повышение умственного и нравственного уровня, что употребление для этого сословия телесного наказания представляется людям из этого сословия не только физической, но и нравственной пыткой» [174].

Насколько верхушка была оторвана от реальности, говорит простодушная похвальба царя П.А. Столыпину, тогда саратовскому губернатору: «Если б интеллигенты знали, с каким энтузиазмом меня принимает народ, они так бы и присели».

Главное было в том, что принципиально менялись представления о справедливости. В прошлом крестьянские бунты и восстания были следствием нарушения помещиками и чиновниками межсословных «договоров», невыполнением их традиционных обязанностей. Крестьяне бунтовали против «злых помещиков» и «злых бояр», но не против самого устройства сословного общества и тем более не против монархии— она была легитимирована Откровением, нападки на царя — это почти нападки на Бога. В 70–80-е годы XIX в. крестьяне зачастую сами вязали и сдавали в полицию агитаторов, которые «шли в народ» и пытались объяснить несправедливость всего общественного строя. В начале XX в. крестьяне стали считать несправедливым и нетерпимым само социальное неравенство.

Проблема осознания массами объективной реальности и определения привычной несправедливости как зла исключительно важна для объяснения процессов созревания революции и выработки советского проекта, актуальна она для нас, и сегодня. Реформа 1861 г., как она была проведена, «включила» этот процесс осознания. Де Токвиль, изучавший революции, делает такой общий вывод: «Зло, которое терпеливо сносили как неизбежное, становится нестерпимым, коль скоро воспринята идея избавления от него. Тогда все устраненные злоупотребления представляются менее значимыми в сравнении с теми, что остались, так что ощущение их становится более болезненным. Зло действительно стало меньшим, но более острой становится чувствительность к нему».

Эта проблема во второй половине XX в. стала предметом интенсивных исследований. Социолог и культуролог Л.Г. Ионин пишет: «Обратимся к традиционному обществу… Зарождается сословная структура: возникают различия между крестьянами и ремесленниками, между последними и знатью. Но и здесь социальное неравенство не выглядит и не является проблемой, ибо объективное неравенство в этих обществах воспринимается как часть божественного порядка. Принцип вертикальной классификации интерпретируется как частное проявление идеи мирового порядка — божественной иерархии, воплотившейся в иерархии сословий и каст…

В современном обществе по сравнению с простым и традиционным ситуация существенным образом меняется… Многообразные объективные неравенства не только осознаются как таковые, но и интерпретируются с точки зрения идеала равенства. Поэтому они воспринимаются как факты социального неравенства и становятся как предметом общественного дискурса, так и причиной многих классовых и прочих конфликтов. Возникают— в противоположность теориям божественной иерархии или природного порядка — многочисленные теории социальной структуры… К задачам исследователя прибавляется анализ социального неравенства (то, что для ученых прошлых времен — магов, шаманов, монахов— попросту не было темой) и путей его преодоления…

Фактическому неравенству был противопоставлен идеал равенства, и с этого времени — с века Просвещения — борьба за равенство стала одним из основных мотивов современной культуры. Впоследствии, во второй половине XIX в., открытие социального неравенства и требование равенства было осмыслено как часть грандиозного духовного переворота того времени» [70].

Огромную роль в зарождении советского проекта сыграла революция 1905–1907 гг. В тот момент в подавляющем большинстве населения еще были надежды на общественный договор с монархическим государством и привилегированным меньшинством, но в то же время уже возникло, по выражению Т. Шанина, «межклассовое единство низов».

В социальном, культурном, мировоззренческом отношении крестьяне и рабочие, которые представляли собой более 90 % жителей России, являлись единым народом, не разделенным сословными и классовыми перегородками и враждой. Этот единый народ рабочих и крестьян и был гражданским обществом России — ядром всего общества, составленного из свободных граждан, имеющих сходные идеалы и интересы. Оно отличалось от западного гражданского общества тем, что представляло собой Республику трудящихся, в то время как ядро западного общества представляло собой Республику собственников. Сословные «оболочки» российского общества (дворяне, буржуазия, чиновничество) утрачивали жизненные силы и даже в краткосрочной перспективе должны были занять подчиненное положение, как это и произошло в советское время на целый исторический период.

Более того, это «русское гражданское общество» было очень развитым и в смысле внутренней организации. Если на Западе после рассыпания общин и превращения людей в «свободные атомы» потребовалось около двух веков для того, чтобы из этой человеческой пыли начали складываться ассоциации для ведения борьбы за свои права и интересы (партии, профсоюзы и т. д.), то Россия эти структуры унаследовала от своей долгой истории. Такой структурой, принимавшей множественные и очень гибкие формы, была община, пережившая татарское иго и феодализм, абсолютизм монархии и наступление капитализма. Соединение большинства граждан в общины сразу создавало организационную матрицу и для государственного строительства и самоуправления, и для поиска хозяйственных форм с большим потенциалом развития.

Входе революции 1905–1907 гг, русские рабочие и крестьяне обрели столь сильно выраженное гражданское чувство, что стали народом даже в том смысле, какой придавали этому слову якобинцы, — революционным народом, спасающим Отечество. Именно в эти годы на сельских сходах обсуждался образ чаемого будущего, составлялся план благой жизни — по всем главным ее срезам, от национализации земли до всеобщей системы образования.

Летом 1905 г., уже в разгар революции, при обсуждении с царем положения о выборах в Государственную Думу один сановник предложил исключить грамотность как условие для избрания. Он сказал: «Неграмотные мужики, будь то старики или молодежь, обладают более цельным миросозерцанием, нежели грамотные». Министр финансов В.Н. Коковцов возразил, сказав, что неграмотные «будут только пересказывать эпическим слогом то, что им расскажут или подскажут другие». Однако, как он вспоминает, царь обрадовался благонадежности неграмотных. В тот момент это уже было не просто ошибочным, но и очень опасным взглядом — отлучение крестьян от образования стало одной из важных причин их сдвига к революционным установкам.