Читаем без скачивания Моникины - Джеймс Купер

Рассчитывающий на победу кандидат расположился на широком балконе в обществе своих ближайших друзей, среди которых приятно было видеть графов, баронетов, сановников церкви, влиятельных городских торговцев и даже одного-двух рабочих. Все они теснились на балконе, объединенные политическим единомыслием. Вот, подумал я, пример высокого человеколюбия! Кандидат, сын и наследник пэра, чувствует себя плотью от плоти своих избирателей. Как приветливо он улыбается! Как любезны его манеры! С какой сердечностью пожимает он даже самые заскорузлые руки! Очевидно, этим наш превосходный строй несколько умеряет человеческую гордыню, порождает стремление к благой деятельности и беспрестанно учит доброжелательности; необходимо вникнуть в это поглубже.

Кандидат вышел вперед и начал говорить. Память изменила бы мне, если бы я попытался точно воспроизвести речь оратора, но его взгляды и идеи произвели на меня такое сильное впечатление, что я не могу исказить их. Он начал с весьма уместного красноречивого восхваления английской конституции, которую он без колебаний объявил высшим в своем роде достижением человеческого разума. В доказательство этого он указал на тот несомненный факт, что она, пройдя через превратности и испытания стольких веков, приспособлялась к обстоятельствам, страшась всяких перемен. «Да, друзья мои, — воскликнул он с патриотическим воодушевлением, — под властью роз или лилий, Тюдоров, или Стюартов, или славного Брауншвейгского дома это великолепное здание устояло против бурь политических раздоров! Под своим кровом оно объединяло самых разных участников внутренних усобиц, оно давало защиту и тепло, одежду и пищу (здесь оратор в увлечении положил руку на плечо мяснику, который в своем фризовом сюртуке смахивал на откормленного борова) — да, пищу и одежду даже самому последнему из подданных короля. Но это еще не все: наша конституция чисто английская. Кто же будет таким низким, таким подлым, кто окажется столь неверен и себе, и своим предкам, и своим потомкам, чтобы отвернуться от подобной конституции, во всем и до конца английской конституции, которую мы обязаны передать в неприкосновенности грядущим поколениям?»

Здесь слова оратора были заглушены криками одобрения и восторга, так что этот вопрос можно было считать вполне разрешенным.

От конституции в целом оратор перешел к восхвалению той частицы ее, которая воплощалась в городке Хаусхолдер. Здешние жители, по его словам, были исполнены благородным духом независимости, готовностью поддерживать правительство, коего он был наименее достойным членом, и тем, что он в порыве политического вдохновения удачно назвал самым свободнорожденным сознанием своих политических прав. Этот лояльный и здравомыслящий городок никогда не расточал своего благоволения тем, кто не был так или иначе причастен к местным делам и собственности. Здесь понимают, что основой хорошего правления должна быть аксиома: доверять можно только людям, имеющим ощутимый и обширный интерес в делах страны. Без этого залога честности и независимости — чего мог бы ждать избиратель, кроме взяточничества и продажности, торговли его драгоценнейшими правами и подрыва его превосходных учреждений? Эта часть речи была выслушана в почтительном молчании, и вскоре избиратели разошлись, несомненно с лучшим мнением о себе и о конституции, чем то, которое у них сохранилось от предыдущих выборов.

Случаю было угодно, чтобы во время обеда (гостиница была переполнена) я оказался за одним столом со стряпчим, который в течение всего утра развивал большую деятельность среди избирателей. Как я вскоре узнал от него самого, он был доверенным владельца этого независимого городка. Он сообщил мне, что приехал сюда с расчетом продать эту собственность лорду Пледжу, упомянутому кандидату, ставшему теперь министром. Но наличные средства, на которые тот рассчитывал, вовремя не поступили, и сделка расстроилась в тот самый момент, когда крайне важно было знать, кому же принадлежат независимые избиратели.

— Впрочем, — добавил стряпчий, подмигнув мне, — его милость успел распорядиться неплохо. И в том, что его выберут, сомневаться приходится так же мало, как в том, что выбрали бы вас, если бы вы были местным землевладельцем.

— А это поместье все еще продается? — спросил я.

— Конечно! Мой патрон больше не может ждать. Цена назначена, и я, как его доверенный, уполномочен вести переговоры. Какая досада, что общественное мнение остается в состоянии неопределенности как раз накануне выборов!

— Тогда, сэр, я буду вашим покупателем.

Мой собеседник оглядел меня с изумлением и недоверием. Однако он был опытен в подобного рода делах и не хотел действовать опрометчиво.

— Цена поместья — триста двадцать пять тысяч фунтов, сэр, а поступления от арендаторов составляют всего лишь шесть тысяч!

— Отлично! Моя фамилия Голденкалф. Если вы отправитесь со мной в Лондон, то получите там деньги.

— Голденкалф? Как, сэр, вы единственный сын и наследник покойного Томаса Голденкалфа из Чипсайда?

— Он самый. Отец мой скончался меньше месяца назад.

— Простите, сэр, но дайте мне доказательства, что вы именно это лицо, — в подобных вопросах мы должны быть осторожны, — и тогда вы вступите во владение имуществом как раз вовремя, чтобы обеспечить свое собственное избрание или избрание кого-нибудь из ваших друзей. Я возвращу лорду Пледжу его маленький задаток, и в другой раз он будет точнее соблюдать свои обещания. Какой смысл в выборах, если слово аристократа не священно? Вы увидите, что здешние избиратели окажутся во всех отношениях достойными вашего доверия. Они столь же искренни, лояльны и прямодушны, как все им подобные в любом месте Англии. Тут не уклоняются от голосования! Это бесстрашные англичане, которые делают все, что говорят, а говорят все, что требует тот, чьими арендаторами они являются.

При мне было несколько писем и документов, поэтому удостоверить мою личность оказалось проще простого. Стряпчий потребовал перо и чернила, вынул из кармана договор, приготовленный для лорда Пледжа, дал его мне прочесть, заполнил пробелы и, поставив под ним свою подпись, позвал слуг быть свидетелями, а затем положил бумагу передо мной с таким проворством и почтительностью, что привел меня в полное умиление. «Ну вот, я и дал залог обществу покупкой земли, на которой стоит городок!» — подумал я, написал распоряжение моим банкирам выплатить триста двадцать пять тысяч фунтов и встал из-за стола владельцем поместья Хаусхолдер и политической совести его арендаторов.

Факт столь большой важности не мог долго оставаться неизвестным, и через несколько минут взоры всех, кто был в зале, обратились на меня. Явился хозяин гостиницы и попросил меня оказать ему честь, заняв лучшую комнату в его личных апартаментах, поскольку ничего более меня достойного в его распоряжении нет. Не успел я устроиться, как лакей в щегольской ливрее подал мне следующую записку:

«Дорогой мистер Голденкалф! Я только что узнал, что вы здесь, и чрезвычайно рад этому. Долгие дружеские отношения с вашим почтенным и чрезвычайно достойным покойным батюшкой дают мне право считать и вас своим другом. Отбрасывая всякие церемонии (их не должно быть между нами), я прошу вас уделить мне полчаса.

Искренне преданный вам Пледж».

Я распорядился, чтобы моего благородного посетителя не заставили ждать ни минуты. Лорд Пледж поздоровался со мной как старый и близкий друг. Он без конца расспрашивал меня о моем усопшем предке, с чувством говорил о том, как он жалеет, что его не позвали к постели умирающего, а затем изящно и горячо поздравил меня со вступлением во владение столь большим состоянием.

— Я слышал также, что вы купили это поместье, дорогой сэр. Обстоятельства сложились так, что в настоящую минуту я не смог сделать это сам, но покупка весьма удачная. Триста двадцать тысяч, не так ли? Такая цена была названа мне.

— Триста двадцать пять тысяч, лорд Пледж.

По лицу благородного кандидата я догадался, что заплатил лишних пять тысяч, которые проворный стряпчий, по всем вероятиям, положил себе в карман.

— Вы, конечно, намерены стать членом парламента?

— На следующих общих выборах, милорд. А пока я буду счастлив содействовать вашему переизбранию.

— Дорогой мистер Голденкалф!..

— Право, не сочтите это лестью, но нынче утром, лорд Пледж, вы высказали поистине благородные чувства, достойные государственного человека и истинного англичанина! Мысль, что вы будете избраны в парламент, доставляет мне больше удовлетворения, чем возможность попасть туда самому.

— Я восхищен вашим чувством гражданского долга, мистер Голденкалф! Жаль, что оно не встречается в этом мире чаще. Но вы можете рассчитывать на мою дружбу, сэр. То, что вы только что сказали, весьма верно, чрезвычайно верно, так верно… как перед богом, скажу, дорогой мистер Голденкалф, эти мои чувства… э… э… как вы очень верно отметили, они достойные и английские.