Читаем без скачивания Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида - Кирилл Бенедиктов

Сбросил одежду на влажный от росы куст, пробарабанил пятками по мосткам и, вытянув вперед руки, прыгнул в воду. Вода была холодной, но не слишком. Гумилев нырнул, коснулся пальцами илистого дна, перевернулся, оттолкнулся ногами и всплыл на поверхность. Кролем доплыл до противоположного берега, вернулся обратно, вылез на мостки и затряс головой, вытряхивая воду из ушей.

Какое все-таки восхитительное чувство — свобода!

Шесть лет из своих тридцати Гумилев провел в лагерях и тюрьмах. Он научился ценить личную свободу, какими бы узкими ни были ее рамки. Можно и в остроге чувствовать себя, как на воле, даже если вся твоя воля — это жесткая шконка и шесть часов, отведенных на сон. Главное, чтобы ум оставался свободным, и чтобы никто не мог заставить тебя думать на чужой лад.

Сейчас Лев чувствовал себя сказочно свободным. Он мог купаться, мог гулять, мог в любое время прилечь на кровать с книгой, не боясь окрика вертухая. Правда, теперь десять часов в день отнимала учеба, но и оставшихся четырнадцати было более чем достаточно. Спал Лев немного, будто организм, как следует отдохнув за первую «курортную» неделю, не желал разбазаривать время на сон. Тело требовало физических нагрузок, и он много плавал, крутил «солнце» на турнике, до седьмого пота отжимался на брусьях, боксировал в спортзале с Теркиным. По пятницам ходили в баню, где Василий, оказавшийся большим любителем парилки, устраивал праздник души и тела — с травяными настоями, замоченными в брусничной воде вениками, и ледяным, ломящим зубы квасом, добываемым у повара.

А еще были занятия. Каждый день, не исключая воскресенья, когда тренировались шесть часов против обычных десяти. Радиодело, шифрование, стрельбы из пистолетов и автоматов, рукопашный бой. Инструктором по рукопашному бою был похожий на медведя прапорщик — на вид ему было хорошо за сорок, но дело свое он знал крепко. Во всяком случае, Шибанов, не без оснований считавший себя опытным бойцом, проигрывал ему девять схваток из десяти.

Почему Шибанов оказался на базе, Гумилев так и не узнал. Похоже, это оставалось загадкой даже для самого капитана. К пребыванию в «Синице» он относился как к командировке — непозволительно долгой и весьма комфортной, но все-таки командировке.

— Делать мне больше нечего, прохлаждаться тут с вами, — ворчал он порой. На занятиях, однако, был самым прилежным, не пропускал ни одного слова инструктора, старательно записывая все в толстую тетрадь в картонном переплете.

— В школе учился плохо, — объяснил он как-то Гумилеву, — вот теперь наверстываю.

Лев подозревал, что в той школе, где учился капитан, просто не преподавали ни работу с рацией, ни криптографию — зачем они особистам? А учиться Шибанову явно нравилось. Самому Льву, впрочем, тоже — особенно его заинтересовало шифровальное дело. Обучал шифрованию старенький профессор-математик совершенно дореволюционного вида. Он имел забавную привычку называть курсантов «милостивый государь», чем очень веселил Шибанова и крайне смущал Теркина. К Кате он обращался не иначе, как «сударыня», что ей, похоже, льстило.

— Об одном жалею, друзья мои, — сказал как-то профессор, близоруко вглядываясь в своих слушателей. — Криптография — интереснейшая наука, на изучение которой можно потратить годы! А вы вынуждены познавать только основы ее, самые, так сказать, азы. Впрочем, базовых элементов вполне достаточно, чтобы осуществлять, так сказать, полевую работу, ведь даже самые простые шифры бывает порой весьма нелегко разгадать. Моя задача — обучить вас как раз таким несложным с виду, но при этом обладающим высокой степенью защиты методам. Итак, поговорим сейчас о сообщениях, которые кодируются и декодируются двумя различными ключами, то есть об ассиметричных алгоритмах шифрования…

Стрельбище было вотчиной майора Гредасова — худого желчного мужика с утиным носом и белесыми, лишенными какого бы то ни было выражения глазами. Больше всего Гредасов напоминал Льву не вполне опохмелившегося слесаря. Несмотря на свою непрезентабельную внешность, в оружии майор разбирался как настоящий бог войны. Он мог по звуку выстрела отличить винтовку Симонова от винтовки Токарева, ППД от ППШ, с завязанными глазами собрать и разобрать пулемет, да и сам стрелял на уровне мастера спорта. На стрельбище Гумилев отставал от других курсантов — его пули упорно не желали ложиться в «яблочко», хаотично разбрасываясь по всей мишени, а порой и вовсе уходили в «молоко». Гредасов относился к нему, как к убогому — повторял все по несколько раз, терпеливо и тщательно объясняя, как следует держать оружие, куда пристраивать приклад и как нужно выравнивать дыхание при прицеливании. Когда у Льва все равно ничего не получалось, майор лишь слегка выдвигал вперед нижнюю челюсть, но никогда не ругался — по-видимому, полагая это бесполезной тратой сил и времени.

— Ладно, — говорил он, вздыхая, — ты, это, тренируйся еще. Рано или поздно научишься.

Два часа в день посвящалось немецкому языку. Немецкий знал только Лев, да и то не блестяще — на уровне второго курса университета. Познания Шибанова ограничивались заученными в школе предложениями «Anna und Marta gehen in die Schule» и «Anna und Marta gehen nach Hause»[5], а Теркин вообще знал только общеизвестные «Haende hoch!» и «Sheisse!». Поэтому преподавательнице немецкого, сухопарой старухе Изольде Францевне, приходилось с курсантами непросто.

Был еще спецкурс, который вела Катя — основы медицинской помощи. Вообще-то Катя училась наравне со всеми — стреляла (кстати, у нее были лучшие результаты в группе), бегала кроссы, изучала радиодело. Но три раза в неделю она из курсанта превращалась в преподавателя.

Лев любил эти занятия. Они проходили в медпункте, на стенах которого висели плакаты с анатомическим строением человека и красочными изображениями различных ранений. В медпункте имелся гуттаперчевый манекен, получивший у курсантов прозвище «Жора». Когда его сажали на стул, голова манекена безвольно падала на грудь, придавая ему сходство с пьяным. Используя Жору как наглядное пособие, Катя показывала, как правильно делать перевязку, как накладывать лубки, вправлять вывихнутые суставы и извлекать пули. Потом начинались практические занятия: курсанты учились использовать полученные навыки друг на друге. Гумилев накладывал шину на якобы сломанную руку Василия, Шибанов проделывал ту же процедуру с Катей. Однажды Лев заметил, как заговорщически усмехается, глядя на свою «пациентку», Шибанов. Как будто бы их соединяла общая тайна.

Ну и что, подумал Гумилев, мне-то какое до них дело. Пусть переглядываются. Но это была неправда. Думать о Кате и Шибанове не хотелось. О Кате отдельно — наоборот. Она вся была легкая, светлая, как солнечный лучик. Огромные, синие, как лед на вершинах, глаза. И такие же холодные, кстати.