Читаем без скачивания Лунный удар - Жорж Сименон

— А крокодилы есть?

— Встречаются.

Одним словом можно было отразить его душевное состояние — каникулы. Тимар чувствовал себя на каникулах! Даже солнце казалось ему более веселым, чем обычно.

Вот и первое негритянское селение: несколько хижин под деревьями у самой воды и пять-шесть пирог на берегу. Голые дети смотрели на проплывающую лодку.

Купальщица-негритянка погрузилась по шею и вскрикнула.

— Ты не проголодался, Жо? — спросила Адель.

— Нет еще.

У него была душа туриста. Он добросовестно всматривался в пейзаж, ничего не упуская из виду.

— Покажи мне окуме.

Она поискала взглядом и затем указала на одно из деревьев.

— Вот это? И оно такое дорогое?

— Это единственное здешнее дерево, годное для изготовления фанеры. Его обрабатывают особыми машинами. Вся работа механизирована.

— А красное дерево?

— Тут его нет. Мы увидим его выше, через час или два.

— А эбеновое?

— Тоже скоро. В низовье драгоценные породы давно вырублены.

— Но у нас еще есть эбеновое дерево?

В первый раз он сказал «у нас».

— Есть и эбеновое и красное. Да! Кроме того, старик Трюффо подсказал мне, кажется, неплохую мысль. На концессии тьма орхидей. У него есть книга, где говорится об этих цветах. Некоторые орхидеи продаются в Европе по цене до пятидесяти тысяч франков за растение. Так вот, он нашел цветы, напоминающие описанные в книжке.

Почему сегодня все было так прекрасно? Все устраивалось само собой. Вид местности как-то подбадривал.

Неужели было так же жарко, как в другие дни? Тимар этого не замечал.

Они плыли уже два часа. Лодка вдруг пошла вкось, приблизилась к берегу и выбросилась на песок. Негр, по-прежнему невозмутимый, остановил двигатель и кинул швартов оказавшейся на берегу женщине. На ней вместо одежды был служивший передником пучок сухой травы.

— Что мы тут будем делать? — спросил Жозеф.

Негр обернулся к нему:

— Остудим двигатель.

У берега стояло несколько пирог. Подальше виднелась деревушка примерно из пятнадцати хижин. Тимар и Адель выпрыгнули на берег, негр-рулевой и негритянка болтали и хохотали.

Посреди просеки тянулся рынок. Пять женщин — из них четверо очень старых — сидели на корточках перед циновками, служившими выставкой товаров.

У подножия деревьев, высотой пятьдесят метров, в этом лесу, границ которого никто не знал, на циновках лежало всего лишь несколько пригоршней маниока, кучка бананов, пять-шесть копченых рыбешек. Старухи были голые. Две из них курили трубки. Молодая женщина кормила грудью двухлетнего мальчонку. Он то и дело с любопытством поглядывал на белых.

Между белыми и туземцами — никакого контакта.

Ни слова приветствия. Адель шла впереди, окидывая взором жалкий товар и нагибаясь, чтобы заглянуть внутрь хижин. Потом она наклонилась и взяла один банан, не заплатив.

Это не вызвало никакой враждебности: просто пришли белые. Они делали что хотели, на то они и белые!

— Подожди меня минутку, — вдруг сказала Адель.

Она решительно направилась к хижине, несколько большей, чем другие, и стоявшей немного в стороне.

Тимар остался обозревать рынок.

Знала Адель здесь кого-нибудь? Какая фантазия взбрела ей в голову?

Тимару надоело рассматривать старух с их убогими припасами, и он повернулся к лодке. Рулевой вышел на берег. Тимар видел его против света в сиянии солнечных лучей, струящихся сквозь листву. Он стоял перед голой молодой негритянкой почти вплотную к ней, но они касались друг друга лишь кончиками пальцев.

И оба хохотали: издавали глухие и медлительные сочетания звуков, не выражавшие ничего, кроме удовольствия.

Не желая им мешать, Тимар пошел обратно. Адель еще не показывалась. Надо бы ему тоже пойти в хижину, но Жозеф не решался. От нечего делать он вынул из кармана пачку сигарет. Голый мальчуган с умоляющим видом протянул руку. В двух шагах протянулась рука старухи, и, когда Тимар бросил ей сигарету, начался натиск. Все негритянки деревни вдруг оказались рядом. Они тянули к нему руки, задевали его телами, оспаривали одна у другой табак. Они кричали, смеялись, толкались, падали на колени, чтобы разыскать в пыли упавшую сигарету. Возвратившаяся Адель улыбнулась, увидев Тимара в схватке с ними.

— Едем!

Проходя через рынок, она взяла еще один банан.

Когда они сели в лодку и двигатель заработал, Тимар настороженно спросил:

— Куда ты ходила?

— Не волнуйся.

— Ты знаешь кого-нибудь здесь?

— Нет, успокойся.

Лодка плыла теперь в более жаркой, более тяжкой атмосфере, и Тимар вдруг ощутил неприятное стеснение в груди.

— Ты не хочешь сказать мне правду?

Адель улыбнулась кротко и нежно.

— Клянусь тебе, что это пустяк.

Почему он стал ворошить в памяти старую историю, которую считал забытой? Одно из его первых приключений с женщинами. Ему было семнадцать лет. Он провел три дня в Париже и в один из вечеров дал какой-то женщине увлечь себя в гостиницу на улице Лепик. Когда они вновь выходили и были в коридоре, женщина сказала, совсем как Адель: «Подожди меня минутку».

Она исчезла в конторе гостиницы. Жозеф слышал, как она с кем-то шепталась, потом вышла к нему с веселым видом.

«Не тревожься. Женские дела». Лишь три года спустя он понял, что она получала в конторе свой процент со стоимости номера.

Почему здесь, на реке, он сопоставлял эти два случая? Он сам не мог бы этого сказать.

Глядя на Адель, более оживленную, чем обычно, он видел перед собой другую, ту, чьего имени даже не знал.

— В этой хижине живут негры?

— Конечно! Здесь нет белых.

Видя, как он нахохлился, она добавила:

— Не делай такое мрачное лицо, Жо! Клянусь тебе, дело этого не стоит.

Негр в дырявом и засаленном шлеме равнодушно смотрел перед собой и чуть поворачивал руль.

Был ли случай в хижине единственной причиной?

Усталость, жара, как видно, тоже портили настроение.

Солнце стояло прямо над головой, и лодка шла не настолько быстро, чтобы создавать подобие прохлады.

Угнетало и бесконечное однообразие пейзажа.

Тимар съел банку тепловатого паштета и черствый хлебец. До этого он уже выпил две рюмки спиртного.

Наступил его час. К полудню у него уже сосало под ложечкой, и он мог подбодриться, лишь проглотив немного алкоголя.

Адель по-прежнему была оживлена. Но она слишком это подчеркивала, и потому Тимар не находил ее оживление естественным. Обычно она так не старалась во что бы то ни стало развлечь его. Прежде была сдержаннее, спокойнее.

Что ей понадобилось в негритянской хижине? И зачем эти улыбки и кокетливые ужимки?

В конце концов Тимар примостился на дне, и его взгляд по мере движения лодки скользил по неровным вершинам деревьев. Жозеф Тимар снова начал терзаться сомнениями.

— Передай мне бутылку.

— Жо!

— Еще что! Я не могу хотеть пить?

— Адель покорно протянула фляжку с виски.

— Будь осторожен, — прошептала она так тихо, что он едва расслышал.

— С кем? С негритянками, которых могу посетить в их хижинах.

Тимар знал, что несправедлив. С некоторого времени это часто случалось, но он ничего не мог с собой поделать.

В такие минуты он был убежден, что глубоко несчастлив, что именно он — жертва и поэтому имеет право срывать злобу на окружающих.

— Ты бы хоть помалкивала! Ведь сама разбогатела, спаивая людей.

На дне лодки лежало ружье на случай, если встретится какая-нибудь дичь, но, за исключением мелких птиц, ничего не попадалось. Зато мух было множество, и приходилось все время махать рукой, отгоняя их от лица. Тимар, зная, что район реки заражен мухой цеце, вздрагивал каждый раз, когда какое-либо насекомое касалось его кожи.

Вдруг он решительно поднялся и снял куртку, под которой оказалась только рубашка с короткими рукавами.

— Зря ты это делаешь, Жо! Заболеешь.

— Ну и что?

Без куртки ему не стало прохладнее, пожалуй, даже более жарко. Но липкий пот теперь не скоплялся под мышками и на груди, и Тимар испытывал чуть ли не наслаждение от сильного жжения кожи.

— Дай мне бутылку!

— Ты уже много пил.

— Еще раз повторяю: дай бутылку!

Он упорствовал, хотя знал, что негр, несмотря на внешнее безразличие, прислушивался, осуждая обоих: и его, и се. Из духа противоречия Тимар пил много и жадно. Потом улегся на скамью, положив под голову свернутую в комок куртку.

— Послушай, Жо, солнце печет и…

Он не ответил. Его клонило ко сну. Он был разбит, готов околеть здесь, если это неизбежно, но неспособен ни на малейшее усилие, даже чтобы оставаться в сидячем положении.

На один, два или три часа Тимар погрузился в странную дремоту. Он спал с открытым ртом и подсознательно чувствовал, что тело его стало обособленным мирком, в котором совершались таинственные изменения.

Может быть, он превратился в дерево или в гору.

Два или три раза Тимар открывал глаза и видел Адель, пытавшуюся заслонить его от солнца.