Читаем без скачивания Каменный фундамент - Сергей Сартаков

Я мог бы сразу рассеять все опасения Алексея, мог бы прямо сразить его. Но я ничего не сказал. Я подумал: зачем же портить радость Катюше? Пусть она, когда найдет нужным, расскажет о своей затее сама.

4. «Громобой»

Весь день шел теплый дождь. Тучи ползли низко над землей, едва не цепляясь за макушки телеграфных столбов. Горы были затянуты серым курящимся туманом. От изобилия влаги сразу откуда ни возьмись — на обочинах улиц, по откосам канав, возле заборов — появилась свежая зелень. Набухшие сочные стебли травы торчали даже из щелей тротуаров.

Катюша, прикрыв мешком, как капюшоном, голову и плечи, мыла под дождем комнатные цветы и потихоньку напевала:

Дождик,        дождик,                дождик,                        дождик,ты не лей, как из ковша, —        осыпай росинками.        Я и так хороша,        а стану картинкою.

— Ты чего расхвасталась, Катенька? — крикнул я ей из окна. — Погоди, пусть сначала люди похвалят.

Она, не оглядываясь, ответила:

— Да разве от тебя дождешься?..

Я запротестовал:

— Ну, это ты напрасно.

— А что, хвалил?

— Конечно. Неужели так ни одного раза и не помнишь?

— Помню. Вправду бывало. Вот, значит, и выходит, не сама я себя, а люди хвалили. А? — И стала дразнить меня: — Да ты чего в окошечко-то, как скворец, высунулся? Взял бы да вышел на крыльцо. Эх, да тебе не в чем… Вот оно что…

Чуть не месяц я пробыл в окрестностях Н-ска и все никак не мог попасть в город, навестить Худоноговых. Попутчиков на лошадях не попадалось, а пеший ходок я был неважный. Наконец, преодолев свою нерешительность и выбрав кратчайший путь — малопроезжую, похожую на таежную тропу, проселочную дорогу, ранним тихим утром я зашагал в Н-ск. Но не прошел и половины пути, как подул ветерок, по небу побежали реденькие светлые облачка, потом пошли погуще и потемнее, а еще через полчаса весь горизонт окутался низкими серыми тучами, и начался дождь. Впереди — пятнадцать километров, и назад — тоже не менее, а поблизости нигде никакого жилья…

Катюша так и ахнула, когда я ввалился в комнату, мокрый, как сама вода. Вместо приветствия я потребовал прежде всего какой-нибудь одежды.

Алексея не оказалось. Как объяснила Катюша, он третью неделю не приходил домой и ночевал на лесозаводе.

— Сам знаешь Лешку, какой он упрямый; если чего задумает сделать, так, пока не кончит, не отстанет.

— Что же он задумал?

Катюша ответила не сразу. Несколько раз она повела плечами, как бы затрудняясь подыскать нужное слово, а потом сказала отрывисто:

— Катер.

Я не понял было:

— Катер? То есть как это — катер? Какой катер? Ты объясни подробнее.

— А чего тут подробнее? Вот дождик перестанет, если хочешь, сходим вместе, сам посмотришь.

И больше не стала разговаривать о катере, засуетилась, опять понесла под дождик цветы.

Я отошел от окна, досадуя на скверную погоду и размышляя, насколько неприятным покажется обратный путь: на дороге лужи, грязь, а в густых ельниках с деревьев будет капать вода за воротник…

Тут я услышал возбужденный голос Катюши.

— Не пойду я сегодня, как хочешь, не пойду, — говорила она. — Тоже надумали: что ни день, то новое. По дворам ходили — это еще ладно, а чего мы там будем делать? У самой в доме не прибрано. Надо печку побелить, половики вытрясти, занавески на окнах вторую неделю висят нестиранные.

— Катерина, — возражал ей женский голос, — не стану я с тобой под дождем тары-бары разводить. Сказано всем приходить, — значит, и ты приходи. Что это вдруг такая упрямая стала?

— Ксения, — понижая голос, ответила Катюша, — гость у нас. Давнишний знакомый, пришел пеший, вымок, устал. Чего же он один будет томиться? И Лешка на заводе. Сколькой день дома не ночует. Постряпать хотела ему, отнести на завод.

— А-а, — с сожалением сказала Ксения, — гость у тебя. Вот не знала. Так как же быть? И там тоже дожидаются.

Пришлось мне вмешаться в разговор и заявить, что я в самом деле устал и лягу отдыхать, а Катюша, если нужно, конечно, может идти по своим делам. Ксения очень обрадовалась, улыбнулась и, как будто чем-то мне была обязана, несколько раз повторила:

— Спасибо, спасибо. Вот спасибо вам.

И побежала по тротуару.

Катюша внесла цветы, расставила их по местам — в комнате сразу повеяло приятной свежестью — и стала одеваться.

— Это что же, — с напускной серьезностью сказал я ей, — уж не начальством ли каким ты сделалась?

— Тебе вот смешки, — остановилась Катюша, — а у меня все мысли впереплет идут. Сама на себя, случается, так разозлюсь…

— А что такое? — спросил я уже серьезно.

— Ну что? Ничего. Училась грамоте, думала, так себе, для Лешки приятное сделать, а тут и люди узнали, а потом… затянули бабы на собрание, да и… — Катюша отвернулась, — выбрали, как грамотную.

— Ого! Здорово! Так тебя поздравить надо? Куда же тебя выбрали?

— Куда, куда! Подумаешь, куда? В санитарную комиссию — вот куда!

Нельзя было без смеха видеть надутую физиономию Катюши. Она насупилась еще сильнее.

— Смейтесь, смейтесь — вам-то что? А у меня большое беспокойство. Ну, в санитарную комиссию еще ничего, это для меня не страшно, — а то ведь могут и другое чего-нибудь…

— Ну, например, чего?

— Ничего — вот чего! Не понимаете, так и дразнить не надо, — торопливо застегивая курмушку, ответила Катюша.

— Катенька, ты рассердилась?

— Рассердиться не рассердилась — чего мне сердиться на вас? — а раздосадовалась.

— Вот ты какая? Неужели тебе это неприятно? Доверие товарищей, общественная работа!..

— Да смотря что. Я чего боюсь? Ведь бывает так, выберут куда-нибудь женщину на серьезное, а она курить начнет.

— Катенька, — давясь от смеха, попытался я возражать, — да с тобой-то этого не случится. Это же от человека зависит.

— Конечно, от человека, я и не говорю, что от лошади, — Катюша в замешательстве остановилась на пороге.

Она никак не могла разговориться, все время смотрела в пол, поглаживая ладонью ручку двери.

— Вот как я все это понимаю. Конечно, я люблю, чтобы чисто было: хоть у себя, хоть у соседей. С грязнулями так и знакомство водить не хочу. Прямо противно к таким ходить. Будто люди сами не понимают или в тягость им чистота. А как ты неряху чистоте научишь? Станешь стыдить, говорить, так не совесть, а только злость в них расшевелишь. Когда еще сама по себе зайдешь с таким разговором, — вышло не вышло, попрощалась — и домой; живи в грязи, если тебе нравится, я за тебя не ответчица. А вот теперь, когда стала я выбранной, выходит, хочешь не хочешь, а нерях соседских должна я к чистоте приучить. А если не пересилю их, так меня же позовут на собрание и спросят. И стыдить меня будут. За чужую-то грязь!

Катюша разошлась не на шутку, покраснела и, как обычно, когда горячилась, потрясла левой рукой с широко растопыренными пальцами. Она изо всех сил старалась обосновать свое недовольство, но ее выдавали глаза: они противоречили словам и явно показывали, что быть «выбранной» все-таки, в сущности, очень приятно.

— Вот, видел? Сегодня прибежали за мной, — после минутной паузы продолжала Катюша. — На слюдяную фабрику надо идти, знаешь, возле площади, я тебе показывала. Уже полгода как работает. Ну вот, целая комиссия пойдет смотреть, какая чистота в ихнем общежитии, будто там запущено здорово, грязи много. А комендант там какой! Ты про него ничего не слыхал? Ильющенко по фамилии. Ну вот, а мне говорили…

— Катерина, что же ты стоишь? — крикнула в окно возвратившаяся Ксения.

— А чего за мной бегать? — откликнулась смущенная Катюша. — Сказала, что приду, — значит, приду.

— Фу-ты, дождище какой! — фыркнула, отбегая, Ксения. — Идти, так скорее. На фабрике будем ждать.

— Мне что еще досадно в этом деле, — сказала Катюша, уже приоткрыв дверь, — иной раз по дому надо чего-нибудь сделать, а тебя отрывают. Было раз, что даже Лешка без обеда остался, — с оттенком негодования закончила Катюша и вышла, хлопнув дверью.

Вернулась она вскоре, быстро прошмыгнула в кухню и сразу взялась ставить самовар.

— Повезло! — радостно сообщила мне из-за переборки. — Коменданта не застали, а без него и ходить в общежитие нечего, отложили комиссию на завтра.

— Что же ты развеселилась? — удивился я.

— Да ну его, Ильющенку этого, век бы с ним не встречаться! Такая тупица! — И загремела самоварной трубой. — Открой двери, пожалуйста, надымила я, никак самовар не разожгу.

Я открыл дверь и залюбовался: на западе широко, по всей линии горизонта, открывалась розово-желтая полоса чистого неба. Дождь перестал, однако с крыши еще скатывались крупные капли и звонко плескались, попадая в кадушку с водой. На заборах галдели галки. Круглогрудая сорока скакала вдоль дороги, волоча по грязи намокший хвост.