Читаем без скачивания Бомба Геринга - Иван Лазутин

Журавлев поднес микрофон почти к самому лицу:

— Сегодняшние работы необычные, товарищ полковник. Нам ни на минуту не следует забывать о сообщении, которое привез капитан Скатерщиков. Перехожу на прием.

— С вами согласен! Жду капитана в шахте.

Скатерщиков молча встал, вышел из штаба и направился в сторону насыпного вала.

Недалеко от вала за паровой установкой, в арке двухэтажного дома, примостившись кто на чурбане, кто на ведре или камне, курили солдаты резервной группы. Они ждали дальнейших команд. И на их лица длинная ноябрьская ночь наложила серые тени усталости. Проходя мимо вставших солдат, Скатерщиков по всей форме отдал честь и слегка кивнул.

Веткина нигде не было видно.

— Вы не видели тут корреспондента с кинокамерой и фотоаппаратом? — спросил Скатерщиков у рослого солдата Рощина, который вытянулся по стойке «смирно».

— Он спустился в шахту, товарищ капитан.

Скатерщиков покачал головой и пошел дальше. У машины с инвентарем он снял шинель, отдал ее низкорослому солдату и облачился в робу.

В подобную шахту Скатерщикову приходилось спускаться впервые. Но опыт человека, который сталкивался и не с такими неожиданностями, подсказал, что все здесь просто: обычный ствол шахты со шпунтовой крепью, прочная деревянная лестница, насосы, дымосос-вентилятор, осветительные лампы…

Капитан спустился в шахту, когда корреспондент там уже работал. То становясь на колени, то нагибаясь, он заходил со всех сторон, старался чередовать крупный план съемок с дальним, то и дело ловя в объектив Горелова или Винниченко.

Скатерщиков смотрел на бомбу, и чем-то она напоминала ему огромную акулу, у которой обрубили хвост и плавники.

— Ну как, товарищ полковник? — спросил он у Винниченко, подходя ближе к бомбе и готовя фотоаппарат для съемки.

— Пока все идет нормально.

Просачиваясь меж толстых шпунтовых досок, по стенам шахты светлыми наплывами текла вода. Потревоженный плывун наступал на шахту, пытаясь ее затопить. Но два мощных, непрерывно работавших насоса успевали откачивать воду, скапливающуюся в специально вырытом приямке. Яркий свет прожектора, укрепленного на кронштейне, вбитом в стояк шахты, слепил глаза. Тут же рядом, совсем под рукой, были закреплены рация и телефон. К сапогам прилипала скользкая грязь.

Все работали молча. Почти непрерывно жужжала кинокамера корреспондента. Винниченко и Горелов, не обращая ни на кого внимания, делали свое дело.

Тщательно осмотрев бомбу, Винниченко достал из кармана стетоскоп и, приложив его к уху, уже в третий раз, пока находился в шахте, склонился над бомбой. Все напряженно следили за каждым его движением, за каждой его командой. Полковник вел себя уверенно и независимо, как ведет себя опытнейший врач, который выслушивает тяжелобольного, окруженного молчаливыми домочадцами, в волнении ожидающими диагноза. Винниченко не торопился. И эта его уверенная неторопливость успокаивала окружающих. Она вселяла надежду, что в эту минуту большой опасности пока нет.

Не успел Скатерщиков сделать несколько снимков, как по телефону сообщили, что ему срочно нужно явиться в штаб, где его ждет ленинградский коллега.

— Раз надо, значит, надо, — сказал Скатерщиков и.

закрыв фотоаппарат, ступил ногой на перекладину лестницы.

Веткин помахал ему вслед рукой, но тут же, словно вспомнив что-то очень важное, крикнул вдогонку:

— Капитан, возьмите две отснятые пленки. — Поднявшись на несколько ступеней, он передал Скатерщикову кассеты с пленками.

На корреспондента по-прежнему никто не обращал особого внимания. Слишком напряженными были минуты. Многое зависело от решения полковника из Москвы. Прикажет бомбу подорвать на месте — расчет готов для выполнения этой задачи. Даст приказание обезвредить — и все тут же четко будут выполнять каждую его команду. Подорвать? Нет!.. Все что угодно, только не взрыв!..

Окончив обследование бомбы, полковник распрямился, отряхнул с ладоней комочки глины и, подняв голову, смерил взглядом высоту шахты.

— Пока спит. Но может проснуться. — Он посмотрел на часы, потом на Горелова: — Ну что ж, капитан, будем выплавлять. — Подняв трубку телефона, он громко подал команду: — Третий номер! Третий!.. Я первый, вы меня слышите?

— Слышу! — раздался в телефонной трубке голос солдата Рощина, который в расчете по выплавлению из авиабомбы тротила отвечал за подачу пара в шахту.

По пиротехнической инструкции, он одновременно должен выполнять обязанности шофера одной из машин, а также котельщика на паровой установке ДДА-63, которая располагалась в безопасном месте, на расстоянии пятидесяти метров от защитного земляного вала, насыпанного вокруг шахты. Обязанности второго номера расчета по распоряжению полковника Винниченко были поручены капитану Горелову.

— Растопить котлы, поднять пар и подготовить установки к пуску! — прокричал в телефонную трубку полковник. — Как поняли?

— Приказание понято. Приступаем к растопке котлов, готовим установки к пуску! — отчеканил Рощин.

Горелову и раньше приходилось работать с паром. И он знал, что это пренеприятнейшая вещь. Вместе с облаком пара, который десятки минут белым удушливым грибом стоит над бомбой, в воздух поднимаются мельчайшие частицы ядовитой взрывчатки; они попадают в носоглотку, в глаза, вызывают кашель и слезотечение.

— Дымосос проверили? — спросил Винниченко.

— Работает как часы, — ответил Горелов, нежно поглаживая выкидной рукав дымососа-вентилятора, укрепленный на стене шахты.

— Рукавную линию заполнили водой?

— Так точно!

Горелов много слышал о Винниченко. Несколько раз встречался с ним за последние четыре года. Но до своего знакомства с полковником представлял его другим. Как всякий человек необыкновенной биографии, в воображении Горелова он рисовался несколько отрешенным и непременно черноволосым. Ему казалось, что на лице человека, который все время играет со смертью, должны были отложиться следы постоянной внутренней готовности к самому крайнему — трагическому исходу. «Сегодня ты, а завтра я…» Но Винниченко оказался другим.

«Наверное, он хороший отец и жене своей верен так же, как верен своей опасной профессии», — думал Горелов, наблюдая за тем, как полковник осматривал бомбу.

Израсходовав кинопленку, корреспондент зарядил камеру новой кассетой и, беззаботно насвистывая мотив песенки Роберта из кинофильма «Дети капитана Гранта», делал свое дело.

Пока солдаты Рощин и Лиханов разжигали топки установок и поднимали давление пара в котлах, Горелов и Винниченко, чувствуя на себе глазок жужжащей кинокамеры, с огромной осторожностью вывинтили днище бомбы и отложили его в сторону, где лежали необходимые инструменты и стопка ракет. Когда Винниченко увидел сизовато-бледный отлив взрывчатки, которая чем-то походила на неотшлифованный мрамор с коричневыми прожилками, он не удержался и бросил свою ставшую уже привычной шутку:

— Ну теперь, елки-моталки, благослови нас, господи! — И тут же, поймав на себе невеселую улыбку Горелова, подмигнул: — Как это говорят: на бога надейся, а сам не плошай?.. Вот так-то. А вы как думаете, капитан?

Шутка не развеселила капитана. Год назад Митрошкин выполнял точно такие же команды: паровую установку готовил, выплавлял взрывчатку, а когда было приказано всем покинуть шахту и спасаться — он не успел убежать в укрытие.

— Капитан, поднимайтесь наверх, опускайте в шахту паропровод, приспособление, блоки и трос… Пора начинать!

Горелов вылез из шахты, взял у Рощина деревянную раму приспособления для дистанционного управления процессом выплавления и, привязав к ней блоки и конец резинового паропровода, осторожно спустил раму в шахту.

— Капитан!.. — донесся из глубины шахты голос полковника. — Проверьте хорошенько готовность паровой установки. Я буду прикреплять к бомбе раму с паропроводом.

— Есть, товарищ полковник! — склонившись над шахтой, прокричал Горелов.

Топки установок гудели. Горелов внимательно посмотрел на Рощина. Лицо солдата осунулось, губы сухо сомкнулись скорбным полукружием.

В прошедшее лето к нему в гости наведывался отец. Он три дня гостил у сына в части. Вечерами, почти до самого отбоя, он рассказывал молодым солдатам про войну, в которой командиром танка прошел от Москвы до Берлина. После приезда отца Рощин, и до того исполнительный и аккуратный солдат, к службе стал относиться еще ревностней и строже.

— Страшно? — спросил его Горелов.

— Так вроде бы ничего, но что-то в душе муторно, вспомнил почему-то Митрошкина, — ответил Рощин, пряча от командира глаза. — Но вы на меня надейтесь, товарищ капитан, я буду держать свою вахту до тех пор, пока не будет другой команды.

И Горелов был уверен, что без команды Рощин не уйдет со своего места.