Читаем без скачивания Нью-Йорк. Заповедник небоскребов, или Теория Большого яблока - Карина Чумакова

Исторические дома Нью-Йорка

Старинных домов с оригинальными интерьерами в Нью-Йорке, к сожалению, осталось не так уж много. Американцы по сути своей несентиментальная нация, так что покосившиеся деревянные домишки посреди большого города с астрономически дорогой землей могли сохраниться только чудом. Но, к счастью, чудеса случаются. Благодаря им до нас дошел особнях семьи Тредвел (Tredwell), превращенный в музей купеческого быта Merchant’s House (29 East Fourth St.).

Дом, построенный в 1832 году в районе престижной Бонд-стрит (Bond Street) для богатого торговца скобяными изделиями, находился в собственности одной семьи на протяжении почти ста лет. Когда в 1933 году умерла последняя наследница семьи Тредвелл, дом собирались продать со всей обстановкой, но стараниями одного из богатых родственников он был превращен в музей. «Дом купца» буквально застыл где-то в середине XIX века, представляя собой роскошный пример неоклассических интерьеров и федерального стиля в архитектуре, а также давая хорошее представление о типичном быте и укладе жизни состоятельных ньюйоркцев того времени.

Второй Манхэттенский дом, в котором непременно нужно побывать в пандан с «Домом купца», это The Tenement Museum (Visitor Center, 103 Orchard St.) в Бауэри. Здесь вы увидите, «как жила другая половина». И даже не половина, а две трети населения, потому что к началу ХХ века 2,3 миллиона ньюйоркцев (то есть где-то ⅔ его жителей) снимали квартиры в таких же доходных домах.

Доходные дома в Нижнем Ист-Сайде – это зачастую переделанные под «коммуналки» дома преуспевающих семей, перехавших на север Манхэттена в первой половине XIX века, но какие-то из них были построены специально под сдачу, как и пятиэтажный кирпичный дом на 97 Orchard Street.

Когда историки впервые оказались внутри, они обнаружили настоящую капсулу времени: дом стоял нетронутым с начала века. В 1988 году силами двух энтузиастов здесь открылся музей, демонстрирующий быт нью-йоркского рабочего класса второй половины XIX – начала XX века – в большинстве своем недавних эмигрантов из Германии, Польши, России и Ирландии. Тематические экскурсии по разным квартирам дома и окрестным улочкам ведут волонтеры – настоящие фанаты своего дела, которые перенесут вас в швейную мастерскую в крошечной квартире еврейского портного, расскажут, что готовили по праздникам польские хозяйки, чем торговала лавка на первом этаже и каково это было – жить в доме с одним уличным туалетом на 70 семей.

Особняк Моррис-Жумель (The Morris-Jumel Mansion, 65 Jumel Terrace) – настоящая жемчужина Гарлема, находящаяся в стороне от туристических троп. Помимо того, что это самый старый жилой дом на Манхэттене, это еще и важный памятник времен Войны за независимость. Британский полковник Роберт Моррис построил себе летнюю резиденцию в 1765 году, но особняк недолго служил своим первым хозяевам: так как они поддерживали англичан, то были вынуждены уехать в Англию, оставив свой дом осенью 1776 года. Джордж Вашингтон немедленно устроил здесь свой штаб, так как благодаря стратегическому расположению из дома на холме был виден весь Манхэттен и обе реки – Гудзон и Гарлем. Когда войска Вашингтона оттеснили с Манхэттена, сюда въехал штаб англичан. После войны поместье купил француз Стефан Жумель – бывший плантатор, бежавший с Гаити из-за восстания рабов. Его жена Элайза занималась интерьерами дома и декорировала восьмиугольную гостиную и салон, которые сохранились до наших дней.

Благодаря тому, что история дома связана с именем Джорджа Вашингтона, в 1904 году здесь устроили музей, но, кроме оплота революции, это еще и интересный образец колониального декора и быта американской аристократии. Так считала, судя по всему, и английская королева Елизавета II, посетившая музей в рамках своего американского турне в 1976 году.

Большая ложь про каменные джунгли

Здания, заслонившие горизонт, почти упираются в небо. Над всем этим проходят громаднейшие железобетонные арки. Небо в свинце от дымящихся фабричных труб. Дым навевает что-то таинственное, кажется, что за этими зданиями происходит что-то такое великое и громадное, что дух захватывает…

Сравнение Нью-Йорка с каменными джунглями до того навязло в зубах, что я решила узнать, кто же первым вбросил в оборот эту цветистую метафору. Один фразеологический словарь русского языка перевел стрелки на О. Генри – причем без ссылок на конкретное произведение. Я было заподозрила Маяковского, но потом – о чудо! – киноцитатник выдал автора нетленки: никакой это не Маяковский и тем более не О. Генри, а Тарзан – точнее, сценарист фильма «Приключения Тарзана в Нью-Йорке», вышедшего на экраны США в 1942 году. По сюжету Тарзан и Джейн летят над Нью-Йорком на самолете, и главный герой, глядя на ощетинившийся небоскребами город, задумчиво произносит: «Каменные джунгли…»

Зрители были от этой фразы в восторге, хотя в американском фольклоре она укоренилась не так основательно, как в русском, что, пожалуй, объяснимо: в советском прокате фильм появился лишь через 10 лет после премьеры, в 1952 году, зато посмотрели его целых 39,7 миллиона зрителей – то есть каждый пятый житель СССР. В 50-е годы отношения между СССР и США были довольно натянутыми, что усугублялось гонкой вооружений и открытым конфликтом идеологий. Американцы в глазах советских людей делились на «Мистеров Твистеров» и угнетаемый ими рабочий люд. Поэтому сравнение с джунглями пришлось тогдашним зрителям очень даже по душе: каменные бездушные джунгли, где человек человеку волк (или тигр), где сильный ест слабого, а природе – в лице стихийного парня Тарзана – не осталось места. К тому же не будем забывать, что фильм был снят на черно-белую пленку, на которой городской ландшафт всегда выглядит довольно уныло и безрадостно. В любом случае метафора закрепилась, и Нью-Йорк в сознании людей, составлявших о нем представление по черно-белым фильмам и романам Драйзера, превратился в каменные джунгли, в которых люди-букашки копошатся под кронами гигантских небоскребов, не видя солнечного света.

Но даже если оставить в стороне этическую сторону сравнения Нью-Йорка с джунглями – а где, скажите на милость, нынче сильный не жрет слабого? – остается большой вопрос, настолько ли город суров и сер, как представлялось Тарзану. Действительно ли небоскребы, запатентованное изобретение ньюйоркцев, заставляют человека чувствовать себя дрожащей тварью?

Понимая, что наверняка найдутся те, кто согласится с такой трактовкой, расскажу случай из жизни: когда мои родители, архитекторы с 35-летним стажем, впервые попали в Нью-Йорк, их главный вопрос звучал так: «Почему же нам так бессовестно врали?» Дело в том, что им, студентами советского архитектурного вуза, все пять лет преподаватели внушали, что Нью-Йорк – город, не пригодный для жизни, что небоскребы – это символ подавления человека капиталом, что сетка застройки Манхэттена – триумф практицизма над естественным развитием городской среды, а также намекали, что люди, живущие среди каменных махин, через одного страдают расстройствами психики.

Большинство из тех, кто транслировал эту точку зрения студентам, почерпнули ее из книг, которые трудно заподозрить в неангажированности. Роскошь составить собственное мнение, к сожалению, была для большинства из них недоступна. Даже слово «небоскребы» имело в СССР устойчивые негативные коннотации, поэтому для многоэтажных сооружений, возводимых по эту сторону баррикад, использовали слово «высотки». Но, увидев собственными глазами нью-йоркский деловой центр, который на тот момент уже, к сожалению, лишился башен-близнецов, и пройдясь по Пятой авеню с величественными небоскребами эпохи ар-деко, мои родители были вынуждены признать, что «каменные джунгли» – не более чем миф.

Лично у меня никогда не возникало ощущения подавленности рядом со зданиями, выстрелившими на сотню этажей ввысь: пропорции манхэттенских улиц, вдоль которых сосредоточены нью-йоркские высотки, таковы, что солнечный свет доходит даже до нижних этажей зданий, множась в стеклянных фасадах и металлических фризах; мастерство архитекторов нью-йоркских небоскребов дает человеку возможность почувствовать себя без пяти минут атлантом, которому по плечу свернуть горы и достроить вавилонскую башню.

Само по себе строительство небоскребов стало возможным благодаря скалистым почвам Манхэттена. Гуляя по Центральному парку, вы будете на каждом шагу натыкаться на живописные гранитные и базальтовые глыбы; по сравнению с тем, что лежит под асфальтом манхэттенских улиц, эти валуны – мелкая галька. Фундаменты высоток порой забуриваются в камень на глубину 20–25 метров. Кстати, и по сей день любые работы, связанные с прокладкой коммуникаций или рытьем котлованов на Манхэттене, – натуральная лотерея. Если на месте работ грунт, то считайте, что вам крупно повезло. А если ковш экскаватора ударится в породу, то работы растянутся на месяцы и подорожают в десятки раз.