Читаем без скачивания С чистого листа - Дженнифер Нивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Наша мама в больнице, и мы должны немедленно туда ехать».
«Что значит – в больнице, ехать?»
Ему пришлось трижды все это повторить, прежде чем я поняла, но даже тогда мне казалось, что это какая-то ужасная шутка, что все они по какой-то причине сговорились устроить совершенно жуткий розыгрыш.
– Либбс?
Я поднимаю взгляд, когда папа входит в кабинет.
– У тебя все нормально?
– Нормально.
Кто-то приносит ему стул, и затем директриса рассказывает о том, что произошло в столовой.
Мать парня пристально смотрит на сына таким взглядом, словно он – исчадие ада, и заявляет:
– Должно существовать хоть какое-то объяснение, с какой стати ты мог решиться на такое.
Мой отец обращается к ней:
– Мне бы хотелось услышать объяснение, которое помогло бы мне понять все происшедшее.
Их диалог перекрывает голос директора:
– Я хочу выслушать Джека и Либби.
Все смотрят на нас.
– Он в меня вцепился.
– Как он в тебя вцепился?
– Бросился на меня и сжал так, как будто я – спасательный круг, а он – последний, кому удалось спрыгнуть с «Титаника».
Этот парень, Джек, откашливается.
– Все случилось не совсем так.
Я удивленно приподнимаю брови.
– В самом деле?
Но он на меня не смотрит. Он слишком сосредоточен на том, чтобы обаять директрису Вассерман. Он наклоняется вперед, сидя на стуле, и говорит, понизив голос и нарочито растягивая слова, словно вступая с ней в сговор.
– Это было глупо. От начала до конца. И сейчас глупо. Я просто… – Он бросает взгляд на мать. – Последние два года выдались очень нелегкими. – Он смотрит на директрису таким напряженным и значительным взглядом, словно пытается ее загипнотизировать. – Я не говорю, что есть хоть какое-то оправдание тому, что я сделал, поскольку я вряд ли смог бы сказать хоть что-то, что объясняло бы случившееся…
Этот тип – прямо заклинатель змей, но, к счастью для меня, директриса вовсе не дура. Она обрывает его и поворачивается ко мне.
– Мне бы хотелось услышать, что послужило причиной удара по лицу.
– Ты ему врезала? – вставляет мой отец.
В качестве подтверждения Джек показывает на свое лицо.
– Он вцепился в меня, – отвечаю я.
– Строго говоря, я ее обнял.
– Вовсе не обнял, а вцепился.
Тут вмешивается директриса:
– Зачем ты в нее вцепился, Джек?
– Потому что вел себя как идиот. Я не хотел сделать ничего такого. Не пытался испугать ее. Не пытался запугать. Жаль, что у меня не было более достойной причины, поверьте.
Его взгляд говорит: «Ты меня простишь. Ты забудешь, что это вообще произошло. Ты полюбишь меня так же, как все остальные».
– Ты чувствовала угрозу, Либби?
– Я чувствовала себя не лучшим образом, если вы об этом спрашиваете.
– Но угрозу ты чувствовала? Сексуального характера?
О Господи Боже.
– Нет. Просто унижение.
Сейчас я чувствую еще большее унижение, спасибо.
– Потому что мы снисходительно к сексуальным домогательствам не относимся.
Мать Джека наклоняется к ней.
– Госпожа директор, я адвокат и в той же мере – если не больше – озабочена тем, что произошло сегодня, однако пока мы не…
Директриса снова повторяет:
– Я хочу выслушать Джека и Либби.
Я чувствую, как жизнь медленно вытекает из сидящего рядом со мной парня. Бросаю на него быстрый взгляд, и он кажется скорлупой, словно кто-то проходивший мимо высосал из него кровь. По какой бы идиотской причине он в меня ни вцепился, я знаю, что ничего такого у него и в мыслях не было.
– Не было ничего сексуального. Вообще ничего. Подобной угрозы я никогда в жизни не ощущала.
– Но ты же ударила его.
– Не потому, что чувствовала стремление к изнасилованию.
– Тогда почему же ты его ударила?
– Потому что он вцепился в меня без всякой сексуальной подоплеки, но в высшей степени раздражающе и унизительно.
Директриса кладет руки на стол и сцепляет их. Она смотрит так пристально, словно хочет обратить нас в камень.
– Драка на территории школы – серьезное обвинение. Как и вандализм.
И тут я впадаю в ступор. Она берет со стола фотографию, на которую мне не нужно смотреть, потому что я уже знаю, что на ней. Директриса обращается к Джеку:
– Тебе что-нибудь об этом известно?
Он наклоняется поближе, чтобы рассмотреть фотографию. Снова откидывается на спинку стула и качает головой:
– Нет, мэм, не известно.
Мэм.
Отец наклоняется к столу директрисы.
– Позвольте взглянуть, пожалуйста.
Когда он берет в руки фото, директриса заявляет:
– Боюсь, что кто-то испортил один из наших школьных туалетов оскорбительными высказываниями в адрес вашей дочери. Заверяю вас, что с этим разберутся самым строгим образом. К подобным выходкам я тоже отношусь далеко не снисходительно.
Она снова смотрит на Джека. И его мать – тоже. И мой отец, челюсти у которого сжимаются так, что я боюсь, как бы они не хрустнули.
Мне очень хочется стать невидимкой. Я закрываю глаза, словно это поможет. Когда я снова их открываю, то по-прежнему сижу на стуле, и все на меня смотрят. Я лепечу:
– Простите?
Отец помахивает фотографией.
– Ты знаешь, кто это сделал?
Мне хочется сказать «нет». Совершенно не знаю.
– Либбс?
Передо мною три пути. Я могу соврать и сказать «нет». Могу сказать, что это сделал Джек. Или же могу сказать правду.
– Да.
– Да, ты знаешь, кто это сделал?
– Да.
Все напряженно ждут.
– Это сделала я.
Теперь они впадают в ступор.
Парень присвистывает.
– Джек! – осаживает его мать.
– Извините, но… – Он снова присвистывает.
На директрисе просто лица нет, я и воображаю, как она сегодня вечером сядет с мужем ужинать и начнет ему говорить, до чего же переменились дети, что мы разбиваем ей сердце и до чего же хорошо, что ей скоро на пенсию, потому что она не знает, сколько еще сможет все это выдерживать.
– Зачем, Либби? – спрашивает меня отец.
Может, оттого, что он называет меня Либби вместо Либбс, а может, по какой-то еще дурацкой причине мне хочется разреветься.
– Потому что кто-нибудь все равно бы написал это.
И вдруг я чувствую себя голой, как будто лежащей на секционном столе с выставленными напоказ всему миру внутренностями. Я никогда и никому, кроме отца, не смогу объяснить, как важно быть всегда подготовленной, всегда на шаг опережать всех и всё.
– Лучше быть охотником, чем добычей. Даже если охотишься на себя.
Наши с Джеком взгляды пересекаются.
– Вот как-то так.
– И тут появляюсь я, чтобы доказать твое утверждение.
Он несколько секунд не отпускает мой взгляд, а потом мы оба смотрим в разные стороны. Мы сидим впятером в самом неловком и затруднительном молчании, которое я испытывала за всю жизнь, пока директриса не заявляет:
– Существует несколько видов различных наказаний, которые я могу на вас наложить. Временное отстранение от занятий. Исключение из школы. В некоторых случаях школы в Рашвиле и Ньюкасле даже обращались в местную полицию для произведения арестов.
Тут вступает Джек:
– А как насчет такого наказания, чтобы она на глазах у всей школы врезала мне по заднице.
– Или же мы можем привлечь тебя за хулиганство, – говорит ему директриса.
Мать Джека, адвокат, едва не падает со стула:
– Прежде чем говорить о привлечении…
Ее тираду перекрывает голос директрисы:
– А тебя, Либби, за драку.
– Это была самозащита! – визгливо и громко взлетает мой голос. – В том смысле, когда я ему врезала.
Хотя в туалете действовала тоже своего рода самозащита.
Директриса кивает на Джека.
– Он тебя отпустил к тому моменту, когда ты его ударила?
– Только потому, что я его от себя отодрала.
Директриса качает головой и долго вздыхает:
– Я не стану принимать решение сию минуту. Прежде хочу поговорить со свидетелями. Мне нужно ознакомиться с вашими личными делами, взвесить все варианты. Однако я желаю без обиняков заявить, что моя толерантность равняется нулю, когда дело доходит до насилия, хулиганства или чего-то, даже отдаленно намекающего на сексуальные домогательства. – Она, прищурившись, смотрит на Джека, а потом на меня. – И я также ни в коей мере не потворствую вандализму.
ДжекНам велят подождать за дверями директорского кабинета. Когда мы выходим, в кабинет одновременно заходят охранник, бородатый учитель и двое ребят – Бог знает кто, может, один из них – мой брат. Мы с Либби сидим рядом на скамейке. Я гляжу на дверь, ведущую отсюда в большой коридор, и в голове у меня вертится одна-единственная мысль: «Только бы здесь не появилась Моника Чапмен, пока мама у директрисы».
Либби смотрит на меня.
– Зачем ты это сделал?
Мне хочется сказать ей: «Прочти письмо», – но теперь мысль о письме кажется едва ли не самой дурацкой за всю жизнь.
– Ты никогда не делала ничего отвратительного или тупого, прежде чем подумать? Чего-то такого, о чем сразу же жалеешь, как только сделаешь? – Она не отвечает. Тогда я продолжаю: – Иногда люди вредные просто от природы. Иногда они вредные, потому что боятся. Иногда они решают сделать гадость другим, прежде чем те, другие, сделают гадость им. Это такая «вредность-самозащита».