Читаем без скачивания Эссе, статьи - Виктор Пелевин

Книга «Майдан» (1998) при стилистическом единстве с остальными сочинениями сдержанней и задумчивей и чем-то напоминает суры мединского периода. В ней нет новых идей, но углублены и развиты ранее высказанные – например, появляется мысль о множественности внутренних трупов, которые как бы вложены один в другой, наподобие матрешек (по Антонову – древнерусский символ мардонга), причем каждый последующий труп созерцает предыдущий и испытывает по нему ностальгию, первичный внутренний труп тоскует по окончательному, то есть по актаулизированному мертвецу – круг замыкается.

В этой книге Антонов отрекается от тех своих последователей, которые идут на самоубийство, – он презрительно называет их «недоносками». (В системе Антонова убийство рассматривается как кесарево сечение, а самоубийство – как преждевременные роды. Смерть в юности уподобляется аборту.)

В 1999 году Антонов достигает актуализации. Его мардонг устанавливают на тридцать девятом километре Можайского шоссе, прямо у дороги.

Он и сейчас на этом месте, и в любоее время там можно встретить антоновцев – это хмурые молодые люди в темных плащах, крашенные под блондинов, с перетянутыми резинкой – чтобы трупно синели кисти – запястьями. У мардонга читают стихи – обычно Сологуба или Блока, отобранные по антоновскому принципу «максимума шипящих». Иногда читают стихи самого Антонова:

… а когда догорит свеча,и во тьме отзвучат часы,мертвецы ощутят печаль,на полу уснут мертвецы…

С шоссе открывается удивительный вид.

Мост, который я хотел перейти

B одном романе Милан Кундера называет вопрос мостом понимания, перекинутым от человека к человеку. Это сравнение работает в обе стороны. Вопрос похож на мост, а мост похож на вопрос, обращённый человеком ко времени и пространству – что на другой стороне? Но бывают мосты, больше похожие на ответы.

Когда мне было двенадцать лет, я каждый день садился на велосипед и ехал по шоссе к каналу, когда-то построенному зэками ГУЛАГА. Дойдя до канала, шоссе перепрыгивало через него, превращаясь в мост, который держали две металлических дуги – мост был похож на лук, повёрнутый тетивой вниз. Под ним была полоса желтого речного песка, которая и была моей целью. Я строил из песка дома, которые разрушались каждый раз, когда мимо проходил речной теплоход или большая баржа. Часами лёжа на берегу, я видел отблеск солнца в стёклах с той стороны канала, далёкие деревянные заборы, пыльную зелень фруктовых садов. Странно, но я никогда не пересекал этот мост, хотя иногда хотел.

Через пятнадцать лет я снова оказался на этом шоссе – и опять на велосипеде. Я вспомнил мост, который собирался когда-то пересечь. Мысль о том, что я сделаю это сейчас, наполнила меня неожиданной радостью. Я понял: сделав это, я пересеку границу между собой нынешним и собой прошлым, и это будет значить, что тот мальчик и я – один и тот же человек. Это было бы самым настоящим алхимическим актом. Предвкушая его, я поехал медленно. Уже почти добравшись до цели, я заметил странность: шоссе расширялось и уходило вправо от того места, где лежало раньше. А потом я увидел новый бетонный мост, по которому оно теперь шло. Старый стоял в сотне метров слева – он ничуть не изменился, только участки дороги перед ним были разрушены, и с обеих сторон он обрывался в пустоту. Это было хорошим ответом.

Но у меня есть подозрение, что Лета – это не те воды, в которые мы вступаем после смерти, а река, через которую мы переплавляемся при жизни. Мост у нас под ногами. Но есть ли берега? Границы, по которой я иду, я не помню. Границы, к которой приближаюсь, не вижу. Можно ли говорить, что я иду откуда-то или куда-то? И всё же меня утешает сходство жизни с прогулкой по мосту, который я отчаялся пересечь. В сущности, думаю я иногда, я ведь не делал в жизни ничего иного, а только мерил шагами этот висящий в пустоте отрезок никуда не ведущей дороги – мост, который я так хотел перейти.

Подземное небо

Московское метро, пожалуй, единственное транспортное средство в мире, которым так интересуются туристы, как только музеями и архитектурными памятниками – это поистине шедевр советского искусства, которое был задуман не как транспортное средство, а как нечто, что должно транформировать сознание людей и переносить его из ежедневной рутины в идеологическую сферу. История строительства метро началась в тридцатые годы, и, как это ни парадоксально, первое в мире атеистическое государство ориентировалось при этом на религиозное наследие античности. Так метро напоминает подземный комплекс храмов, в котором верующий транспортируется от одного святилища к другому, или римские катакомбы, в которых собирались первые христиане, и где возникла цивилизация, пришедшая на смену античности. Так и московские катакомбы, украшенные мрамором и гранитом, сияющие сталью и хрусталем, должны были стать колыбелью нового общества – строительство социализма началось под землей.

Первые станции московского метро – это странные гибриды из святилищ ацтеков и греческих храмов. Вместо богов в стенных нишах стоят статуи героев: вооруженные матросы, солдаты и крестьяне в лаптях из бронзы. Эстетика метро ни в коей мере не результат творческой свободы, она прежде всего вытекает из сложных политических соображений. Перед открытием станции метро «Площадь революции», например, идеологическая комиссия хотела убрать оттуда статуи, так как они показывали советского человека в полусогнутом положениии почти на коленях. Сталин сам помешал этому, сказав, что статуи выглядят как живые. Бронзовые божки пережили Сталина и Советский Союз, дула их револьверов, отполированные миллионами рук, все еще направлены на толпу.

Московское метро населяют два вида статуй: писатели и поэты из пантеона советской культуры и безымянные герои войны и труда. Мозаики на стенах метро – часто абстрактные геометрические орнаменты, в которые вплетены советские символы как серп и молот или пятиконечная звезда, и вплетены они так субтильно, что получается удивительный эффект: когда проходишь мимо них, в какой-то степени чувстуешь идеологический лучизм этих стен. Иногда надо пристально вглядеться в них, прежде чем поймешь, почему абстрактная мозаика будит мысли о возвышенности коммунистической идеи. Рядом с наполненными идеологией орнаментами есть мозаики, сработанные с магическими знаками – стены украшают античные символы, каббалистические мотивы, руны и прочее.

На некоторых станциях сознательно ипользовались примеры из античной архитектуры, некоторые напоминают дворец Кноссоса с лабиринтом Минотавра, а станция «Кропоткинская» со своей двойной колоннадой похожа на интерьер египетского храма, только что освещают ее не факелы, а электрические лампы. Официально фотографировать здесь можно только со специальным разрешением. Причина этого заключается отчасти в стратегическом значении метро: в пятидесятые и шестидесятые годы станции были переоснащены как атомные бомбоубежища. В начале и конце каждого перрона вмонтированы тяжелые металлические двери, при помощи которых станции можно герметично закрыть. За исключением нескольких специалистов никто не видел эти двери закрытыми, но можно представить себе такую ужасную ситуацию: едующую вниз толпу на эскалаторе, за которой закрываются металлические двери в полметра толщиной. Впрочем, вполне возможно, что эти двери уже давно в нерабочем состоянии.

Если ехать на метро из центра на окраину, то получасовая поездка будет путешествием во времени: из тридцатых годов в настоящее. Шик и помпа сменяются аскетичностью, даже скудностью, и чем дальше едешь от центра, тем реже встречаешь надземные здания метро – входы здесь просто подземные переходы, над которыми горит красная буква «М». В центре станции выглядят как маленькие мавзолеи, зато мавзолей Ленина выглядит как станция метро. Вообще метро, которое давно носит имя Ленина, является виртуальным мавзолеем – мавзолеем идей, мавзолеем будущего, мавзолеем мечты.

Как каждый культовый объект, метро овеяно мрачными легендами. Так ходят рассказы, что в подземной системе туннелей обитают огромные крысы-мутанты величиной с маленькую собаку, которые время от времени сидят на рельсах и заставляют поезда остановиться. Ночами по туннелям проходят специальные бригады, вооруженные автоматами Калашникова и большими фонарями, расстреливающие крыс. Говорят, что крысы питаются трупами, которые по ночам выбрасывают из окон поездов. Где-то в центре Москвы должна быть заброшенная станция, перроны которой заставлены всеми теми памятниками Сталину, которые в пятидесятые годы были убраны из города (все это маловероятно, но на многих станциях еще сохранились огромные портреты Сталина, которые с легкостью можно было бы отчистить от толстого слоя штукатурки.)