Читаем без скачивания Убить миротворца - Дмитрий Володихин

— Да ты комендор от Бога, Хосе! Что ты мелешь? Да ничего лучше флота нет и быть не может!

— Э! Флот… Космос… Меня на землю тянет. Витя, мне со зверьем легче, чем с людьми. Есть такая специальность: ихтиопищевик. Я все учебные программы собрал. Двухгодичный курс экстерном сдам, а там, глядишь…

— Ихтио… что?

— Короче говоря, рыбу в прудах разводить. Сейчас это бурно развивающаяся специальность. Я чувствую, Витя, мне надо именно туда, я там втрое больше и лучше сделаю, чем здесь. Со скотиной возился бы от души, но лучше — рыба. Скот жалко, его потом забивают, а рыба — тварь безмозглая, ничего.

— Ах ты перечница гражданская… Ладно. Потом пригласишь меня. Поживу у тебя… на земле. С женой, если не прогонишь.

— Не-ет, что ты! Давай. А хочешь, приезжай ко мне в Рио-де-Сан-Мартин, где я сейчас живу. Покажу тебе, какой это замечательный город.

— Точно. Рио — красивый город. Не то что наше уродство. И Катенька станет ревновать, как последняя дура, ко всем бабам, которые будут глазеть на мою форму.

Сомов и сам замечтался. Столица русского сектора и всей планеты, Ольгиополь, славится дикой беспорядочностью застройки. Рядом стоят настоящие дворцы и стандартные жилые кубы, такие стандартные, что тупее просто некуда. Проспекты мигом превращаются в проулки, регулярность в иррациональность, только парки там очень хороши… Рио-де-Сан-Мартин, столица испаноязычного сектора, строилась по специальному заказу командой архитекторов с Земли. Старый Хуан, некоронованный король сектора, старейший в клане Родригес, сказал исторические слова, они теперь кочуют из учебника в учебник: «Это должно быть вроде рая на земле. Люди станут с утра до вечера благодарить Бога за право жить в таком городе». Рая не получилось, но хорош, очень хорош легкий Рио, смесь мавританских каменных кружев, вечно опьяняющих испанские головы каравелл и мечтательной ностальгии всех терранцев по чудесам старой доброй Земли. Он похож на великолепный парусник, севший на мель посреди чужой планеты.

— Да ты разве не уйдешь в отставку? Ты же… ты же… говорят, тебя считали лучшим судостроителем во всем русском секторе! Зачем тебе… эти погоны? Я только и мечтаю: вот, сниму мундир и прежде всего как следует отосплюсь. Я буду спать неделями, месяцами…

— Не знаю, Хосе. Видно, меня слепили из другого теста. Мне нравится здесь, на флоте, как нигде раньше. Я чувствую себя здесь родным.

Лопес похлопал его по плечу:

— Ну, может, мозги твои еще встряхнутся и придут в порядок. В любом случае, Витя, я тебе, считай, назначил свидание. Как любимой сеньорите. Сразу после войны в Рио, у меня дома.

— Договорились.

И повернулся было Сомов к своим накопителям. Говорящая его спина вещала на всех волнах: друг Хосе, отлично мы с тобой тут поболтали, но у кое-кого сейчас рабочая вахта, и этому самому кое-кому надо б заняться делом… Прием.

Комендор не уходил. Спина приняла невербализованное сообщение: топчется, он, топчется, какая-то заноза у него в голове. Потолковать бы надо. И Сомов смирился с неизбежностью.

— Говори.

Хосе раскрыл рот и поспешно захлопнул. Еще разок. Тот же маневр.

— Я… может быть, не сейчас.

— Да не виляй ты. Раз пришел, значит — говори.

— Ты только не подумай чего-нибудь дурного, Витя… Ты, кажется, хорошо знаешь ребят из абордажной команды… Вот, Ампудия всегда с тобой беседует…

— Ампудия — дурак.

— Ну все равно. Послушай, там один парень… Мичман. Его фамилия Семенченко.

— Бугаина этот? Разок за одним столом пили пиво. Удивляюсь, как в этаком верзиле поместился острый ум. Нет, правда. Раньше я всех их, ну, ты понимаешь, бугаев штурмовых и наподобие, считал колодами. Бойцы — и ладно. Что с них еще-то взять. Ан, нет, теперь вижу: зря это я. К ним тоже надо с разбором подходить.

— Черт. Катился бы ты в задницу, Сомов. Без тебя тошно.

Виктор уставился на собеседника, совершенно как зоолог на новую зверушку, никем не описанную, каталогов и классификаций избежавшую и притом довольно крупную. «Зверушка» восприняла его взгляд как реплику и немедленно принялась оправдываться:

— А что ты глупости говоришь, Витя? Какие, право, глупости…

— Что он тебе сделал, Хосе?

Молчит.

— Ведь сделал что-то, а?

— Мне кажется, Витя, Маша Пряхина уделяет ему внимания несколько больше приличного.

— А? А? Пряхина?

И на секунду старшему корабельному инженеру представилась совсем недавняя сцена, притом одна из десятка абсолютно аналогичных. Он сталкивается в коридоре с Машенькой, а Машенька в форме — пацан-пацаном, стрижка короткой, груди, если они и есть, начисто сплющены, худоба начисто отбирает у форменных штаников право что-либо обтягивать, хотя сведущие люди, делясь впечатлениями, сообщали: что обтягивать — есть. Коридоры на рейдере рассчитаны ровно на ситуацию двое-мимо-друг-друга-бочком-бочком! И вдруг госпожа лейтенант останавливается и, ничуть не пытаясь бочком-бочком разойтись, загораживает Сомову дорогу. Нос ее занял позицию в десяти сантиметрах от сомовского. Глаза триумфально раскрылись. О! То есть, конечно, они и раньше были открыты, но женщины способны вытворять со своими глазами необыкновенные штуки, например, отдраивать их раза в два шире естественного формата. Пряхина взмахнула смертельно длинными, прямо-таки неуставными ресницами и выплеснула на Сомова всю свою нерастраченную карюю глубину. А были это как раз сороковые сутки рейда. Капитан-лейтенанта посещала недобрая и нескромная мысль: вот, мол, маюсь, как Христос в пустыне… Где моя Ка-атенька, вернусь и залюблю до дыр! А тут… эта… развсталась. Виктор почуял антигравитационное неудобство в штанах. Вот ведь какое несовершенство конструкции! Адекватность управление отсутствует начисто. Сейчас включается, когда не надо, а годков через двадцать не захочет включаться, когда надо.

— Ну-у-у? — примурлыкивая, томно поинтересовалась госпожа лейтенант.

— В который раз тебе говорю, Маша! Я подожду же…

— …ну… — договорила за него Пряхина, исследуя правой рукой то укромное место, откуда росли сомовские ноги, а левой — короткую стрижку старшего инженера.

Удар грома. Не слабее. Сороковые же все-таки сутки!

И дрогнул Сомов. На целых три секунды.

А потом вежливенько отстранил от себя фигуру страсти. Подальше. И столь же вежливенько откомментировал происходящее:

— А катись-ка ты к чертовой матери! Совсем взбесилась баба.

С тех пор Пряхина его не трогала. Два взрослых человека всегда найдут мирный и корректный способ, как решить даже самую сложную проблему…

Теперь вот Хосе.

— …Ну да, Пряхина. Что ты имеешь против?

Как распаленному латино поведать правду о его любимой? Так, чтобы все остались живы?

— И она… хм… оказывала тебе… хм… какие-то знаки внимания?

— Самые скромные, разумеется.

По затаенному восторгу, проступавшему сквозь поверхностный деланно-постный слой на лице Лопеса, Сомов понял как нельзя лучше: еще более скромных знаков внимания женщина просто не в состоянии даровать мужчине, особенно если она хорошенько запаслась контрацептивами.

Друг Хосе, страдавший в сердечных делах непобедимо-рыцарским комплексом человека, получившего от Господа Бога душу Дон-Кихота и внешность осла Санчо Пансы, в сущности, любил бы Машеньку Пряхину с латинской пламенностью безо всякой телесной ретуши, за несколько возвышенных фраз и какой-нибудь томный взгляд, машинально наведенный на него в режиме штатной проверки женского арсенала… «Но если уж дело зашло так далеко, то сейчас он, по всей видимости, должен чувствовать полный экстаз. Артисты группы „Психушка на гастролях“ снова с вами, парни! Хлебните эксцентрики».

И точно. Пока Сомов пессимистично размышлял, какое бы успокоительное ввести старшему комендору Лопесу за час до того момента, когда он даст на это согласие, и какая доза будет ровно за полкрупинки до смертельной, потому что воспламененный Хосе меньшего не заслуживает, тот раскрыл рот и выдал первую непобедимую трель торжествующей любви.

— О, мой друг Виктор! Знаешь ли ты, как поет, мое сердце, как чист небесный ветер, овевающий его, будто крылья жаворонка? Знаешь ли ты, какие подвиги готов я совершить во имя драгоценного права произносить ее имя, глядя ей прямо в глаза и видя там искренний и жаркий ответ? Знаешь ли ты, какая радость и боль посещают человека, все естество которого наполнено соком любви? У него рвутся сосуды, не выдерживая напора…

Между тем, капитан-лейтенант знал совсем другое. БОЛЬШОЙ МОНОЛОГ ИСПАНОЯЗЫЧНОЙ СТРАСТИ длится не меньше получаса. Останавливать его — себе во вред. Было когда-то старинное такое оружие: огнемет. Страшная штука, если не врут описания. Так вот, разумнее было бы попробовать заткнуть его жерло во время залпа собственной ладошкой, чем в здравом уме и твердой памяти пытаться задраить клапана комендору Лопесу…