Читаем без скачивания Сапфировый альбатрос - Александр Мотельевич Мелихов

Он бы там так и просидел до самой своей смерти, но тут к их царю приехал погостить соседний царь. Они пировали в роскошном зале, и соседний царь удивлялся, до чего тут во дворце ужасно светло! У нас, говорит, приходится зажигать керосиновые лампы и свечки. Они ужасно коптят, воняют, и денег страшно много на них уходит. А здешний царь только посмеивается: видишь, как, мол, мне повезло с этой подземной энергосистемой!

И тут бац! — погасли все фонарики и огоньки. Где-то кроты перегрызли нужный корень. Придворные забегали со свечками, а гость начал хихикать: дескать, и вам свечки понадобились! Тут царь-хозяин ужасно разозлился. Вызвал главного копальщика: немедленно найти разрыв, или мой меч — твоя голова с плеч. Вся копательная армия забегала: роют-роют, а открыть не откроют. А царь тем временем шлет к главному генералу гонца: если через полчаса не исправите, отрубаю голову без разговоров. Тут уж тот с перепугу вспомнил своего бывшего друга-изобретателя: вдруг этот сумасшедший и правда что-то сделает?

А тот со своим волшебным глазом только перемигнулся и за каких-то пять минут нашел перегрызенное место.

Тут же всё разрыли, перебинтовали, и свет во дворце загорелся как ни в чем не бывало. Только главный генерал из-за своей подлости сначала поседел, а потом тут же облысел.

А когда царь узнал, что этот лысый жулик в свое время еще и посадил своего спасителя в тюрьму, он сказал изобретателю: отдаю его тебе в твое полное распоряжение, и можешь делать с ним что захочешь.

Но изобретатель был добрый и только забрал у него жену.

А тот подлец еще и сказал ему вдогонку: забирай, не жалко, раз она от меня отвернулась в трудную минуту. И отправился, наверно, в бригадиры землекопов. Все-таки его лопато-кайловый опыт еще мог пригодиться.

А изобретатель с женой, наоборот, стали жить-поживать и добра наживать своим волшебным глазом.

* * *

У меня и на отца приоткрылся своего рода волшебный глаз: у них ведь на заводе тоже были какие-то трансформаторы-изоляторы.

— Папа, — почти благоговейно спросил я его, — ты у себя на заводе чего-нибудь изобретаешь?

— Я план выполняю, — как всегда раздраженно, ответил отец.

Он всегда старался обратить меня от небес к земле, изображая ее царством уныния и скуки.

А у Алтайского клубились сплошные героические будни. Про его следующую книгу, попавшую мне в руки, так с самого начала и писалось, что это роман о комсомольцах наших дней, о молодых инженерах и рабочих. Жизнь-де влечет их в неизведанные дали и пути-дороги, сталкивает с непредвиденными трудностями, ставит перед ними неожиданные задачи, которые надо решать самостоятельно и честно. У главных героев только-только начинает налаживаться семейная жизнь, выпало невиданное счастье — дали комнату, молодой муж трудится над усовершенствованием нового станка, и вдруг на́ тебе: по комсомольской путевке его направляют на укрепление сельского хозяйства, там-де не хватает итээров. Неужели же он должен бросить родной завод, любимые чертежи, родимый город?.. Перед героями романа возникает очень много непростых вопросов. И писатель старается проследить, как, какими путями они придут к пониманию своего места в жизни. Они встречаются с трудностями, порой совершают ошибки, но понемногу исправляют их и вырабатывают правильное отношение к товарищам, к труду, к общественному долгу.

За эти недели я настолько вырос духовно и уверовал в Алтайского, что даже сквозь эту тягомотину прозрел некий высший смысл. Тем более что герои проявляли явные признаки жизни: новобрачная по утрам бегала переодеваться за шкаф, молодые ссорились, чего купить — стол или простыни. Или, может быть, миску.

Прямо как мои отец с матерью. Правда, отцу всегда и все старое годилось, а герою Алтайского стол был нужен, чтобы чертить какие-то фиговины для резцов. В резцах Алтайский знал толк, он и первые свои рассказы напечатал в журнале «Резец» в тридцать седьмом году.

Папин завод был царством забот, — от скуки я даже стихами заговорил. А у Алтайского вон он был какой! Там наслаждались уже тем, что в проходной доставали новенький пропуск из кармана спецовки, замирали от восторга, когда фреза вгрызалась в металл, — как будто это твои собственные руки вырезают из разляпистой заготовки сияющую шестерню. Герою Алтайского было в радость даже оттирать песком под струей горячей воды замасленные, пропахшие сталью усталые руки среди бодрого гама умывальни, стиснутому плечами товарищей по общему делу.

И все равно он едет помогать колхозам, хотя всякие кулацкие дезертиры, наоборот, бегут из колхозов в город. И пускай он вместо любимой фабрики окажется в дырявом сарае, куда сквозь крышу залетает снег, где из всей техники одна кувалда, — он все преодолеет, из замызганного бардака сотворит заводской порядок, ремонтный сарай превратит в маленький завод.

Все это живописалось с такими безжалостными подробностями — их тогда называли смелыми, — что не поверить было невозможно!

Чем мне особенно полюбились у Алтайского борцы за резцы и локаторы — их в детстве тоже ругали, называя обалдуями и обормотами, за то, что они пялились мимо будничной дребедени в какую-то высокую суть мира. Разумеется, я тогда таких слов не ведал и тем более не произносил, но, клянусь, усвоил уже тогда: прибабахнутые чудаки и есть соль земли. А без этой соли она мне на фиг не нужна.

И открыл мне это, хотите верьте, хотите нет, именно лауреат и кавалер Алтайский. Именно он открыл мне форточку из отцовского унылого завода, где с утра до вечера выполняют какой-то тоскливый план, в царство борьбы за высокое Дело, именно так. И это не было совсем уж аптечное царство безжизненного чистоплюйства, нет — кто-то выпивал, кто-то сквалыжничал, мухлевал, кого-то там даже несправедливо арестовывали, но сквозь любые тучи там всегда пробивалось солнце. Арестованные коммунисты в самые ужасные минуты спрашивали себя: неужели ты хочешь отступиться от партии, не веришь в свой Центральный Комитет? Если так, то дрянь ты, а не коммунист. Нет, я останусь коммунистом, а это вы враги нашего строя, нашей идеи, нашего Центрального Комитета! Поддаться вам — значит предать все, чему я верил, во имя чего жил, предать Ленина!

В этом мире все, кто чего-то стоил, выходили из испытаний несломленными. Там и комсомольские активисты любили горячку комсомольской работы, упивались волнением ответственности. Разумеется, я довольно скоро понял, что ничего этого в жизни нет, но дни моего собственного недолгого прозрения открыли мне, что внутри себя люди совсем не такие, какими стараются казаться, и Алтайский вовсе не врет — просто ему на какой-то небесной раздаче достались такие счастливые глаза. В обычных буднях, негероических,