Читаем без скачивания На чужом пороге - Игорь Акимов

Теперь и ему было над чем подумать. С одной стороны, странное поведение обер-лейтенанта можно было объяснить просто: думал о чем-то своем, не ждал вопроса — отсюда и растерянность и прочее. Но такое объяснение годилось, если ни о чем не хочешь думать и заботишься лишь о» своем спокойствии, живя по извечному принципу: а, пошло оно все... Но Дитц, понимая безнадежность положения курляндской группировки, пока что не отождествлял своей судьбы с судьбой всей армии. В глубине души он верил в тот единственный шанс, которым бог в конце концов одаряет терпеливого. Главное — не прозевать его! Спасательный круг мог выплыть в самой неожиданной форме в любой момент. Гауптман по лицу Краммлиха понял, что тот лжет. Значит, вспомнил?.. Почему же молчит?.. Неужели она связана и с английской разведкой?

Это соображение ошеломило Дитца. И простотой я открывающимися перспективами. Как он сразу об этом не подумал? Ведь Краммлих работал против Интеллидженс сервис и во Франции и в самой Англии. А теперь, значит, пытается установить контакт...

Все же пока в его руках не было ни одного факта, только подозрения. Фантазировать, увлекаться гипотезами бессмысленно. «Что ж, утроим внимание, будем искать нити и думать», — решил Дитц, переодеваясь в пижаму. Затем он поставил на столик возле кровати коньяк, приготовил сигареты, достал из секретера наушники, наладил микрофон и приготовился слушать.

Допрос начался не сразу. По меньшей мере минут сорок было слышно, как Краммлих расхаживает по кабинету — только палка постукивала. Иногда он пытался насвистывать, потом чертыхался. «Ничего путного не может придумать», — догадался Дитц, но не злорадствовал. Он умел не давать ход эмоциям, когда они могли помешать делу, но сдерживаться с каждым разом становилось все труднее.

Вдруг у него в комнате зазвонил телефон. Еще не сняв трубку, Дитц понял, что это Краммлих.

— Эрни, может, вы попробуете допросить ее сейчас? Я что-то не в форме.

— Понимаю. Нет идей?

— Вот именно.

— У меня тоже.

— Эрни, так, может, отложим это дело до ночи? Глядишь, что-нибудь и придумаем.

«Странно, — подумал Дитц. — Если между ними уже установился тайный контакт, он всячески должен стремиться к встречам с ней. Впрочем, не исключено, что он морочит мне голову из соображений маскировки, для отвода глаз».

— Нельзя откладывать, Томас, — наставительно ответил Дитц. — Если наше предположение верно, она на каждом допросе, чтобы не вызвать у нас подозрений, должна делать шаг к нам навстречу. Так пусть сделает его сейчас! К ночи ей придется думать о следующем. Пускай покрутится!

Краммлих только сопел, слушая эту тираду, а повесив трубку, смачно выругался по адресу гауптмана. Дитц улыбнулся, налил себе коньяку и отпил маленький глоток. Беднягу Томаса нетрудно было понять.

Похоже, на этот раз обер-лейтенант действительно был не в форме. Допрос он вел энергично и напористо, но прямолинейно, без выдумки, — прямо-таки отбывал повинность!

«Итак, вы утверждаете, что ехали поездом», — слышался его то удаляющийся, то приближающийся голос: он расхаживал по кабинету.

«Нет, я этого не утверждаю», — отвечала разведчица.

«Но при вас был обнаружен железнодорожный билет, помеченный субботой».

«Да, я купила его. Но в последнюю минуту полетела».

«Почему, если не секрет?»

«Никакого секрета здесь нет. Просто обстоятельства сложились так, что поезд меня не устраивал. И я полетела самолетом».

«Почему же в таком случае вы не сдали билет?»

«Именно потому, что у меня не было времени. Да и стоило ли возиться из-за нескольких марок?»

«Резонно. Неясно мне только одно: где вы в такое время, когда каждый самолет на учете, нашли пассажирскую машину, да еще такую, из которой пассажиры прыгали бы с парашютом?»

«Разве я говорила — «пассажирский»?»

«Значит, военный? Это уже интересно».

Допрашиваемая замялась. Дитц понимал, что все это спектакль, и все же насторожился против воли.

«Ну что ж, вы вынуждаете меня признаться... Я потому и молчала, что не хотела компрометировать одного моего знакомого. Он имеет отношение к моим торговым делам. А я знаю: начальство вермахта не любит, когда военные причастны к этому»,

«Какие это дела?»

«О, вы знаете... валюта...»

Дитц расхохотался от удовольствия. Как предвидел!

«Назовите фамилию офицера».

«Пожалуйста. Его фамилия Грей... нет, Грунд... Забыла. Начало фамилии похоже на «грунд», только длиннее раза в три. Я как только вспомню, сразу скажу вам».

«Не кажется ли вам такое объяснение уж слишком наивным?»

«Не более, чем то, которое вы уже слышали от меня в...»

Звук внезапно пропал. Не затих, а именно пропал...

Дитц вскочил, крутнул переключатель туда-назад. Глухо. Схватил телефонную трубку.

— Дежурный! Радиотехника ко мне! Живо!.. Сержанта нашли лишь через несколько минут.

Гауптман был уже вне себя от гнева. На пороге он схватил сержанта за шиворот, подтащив к аппарату.

— Черт возьми, ты забыл, где работаешь?

У того дрожали руки. Он кое-как выдвинул панель, бегло осмотрел схему, поставил все на место. Вытянулся по стойке «смирно».

Господин гауптман... аппарат исправен... Дитц рассвирепел.

— Что?! Издеваться надо мной вздумал? — Он увидел, что сержант хочет вставить слово, и запрещающе рубанул кулаком воздух. — Молчать! Единственная техника, которую можно тебе доверить, это винтовка!.. Молчать! В окопы захотел?

— Господин гауптман, — решительно перебил его сержант, — вы можете меня расстрелять, но я ручаюсь, что аппарат в исправности. Думаю, дело в микрофоне.

— В микрофоне! — по инерции выкрикнул, за ним Дитц и осекся. Внезапная мысль поразила его. Если Краммлих догадывался... нет, знал о микрофоне, значит, уже трижды он...

Дитц достал платок, вытер лоб. Задумчиво поглядел на сержанта.

— Ладно, пошел вон, болван...

На что она рассчитывала, ошеломив Томаса Краммлиха внезапным полупризнанием?

А на что она могла рассчитывать?

На удачу? На внезапное наступление своих?

Она знала, что в Курляндии осталось больше двадцати немецких дивизий. Атаковать их бессмысленно. Достаточно заблокировать — и наступай дальше, на Германию. Кончай войну.

Нет, на помощь от своих рассчитывать не приходилось. А больше не на что.

Но поскольку и терять ей было нечего, то, почувствовав необычную, неслужебную заинтересованность Томаса Краммлиха, она поступила так, как подсказала ей женская интуиция. Но этот шаг она сделала к нему лично, безотносительно к допросу, и он это понял. О парижском эпизоде в протоколе допроса не было ни слова.

Второй шаг — опять же лично к Томасу Краммлиху — она сделала во время послеобеденного допроса. Едва разговор коснулся Парижа, Краммлих проделал еще раз молниеносную манипуляцию с папками. Это получилось у него несколько неловко — он не ожидал ее реплики, — что подтвердило ее подозрения относительно всей этой нехитрой игры. Оставалось разобраться, кого Томас Краммлих хочет провести: ее или гауптмана. И вот, когда его сентиментальные воспоминания о парижских кафе, парижских друзьях и том бесконечно далеком, сравнительно мирном времени иссякли и он сказал: «Ну что ж, прошлого, увы, не вернешь! Вернемся к делу, все поставим на прежние места...», она словно невзначай напомнила:

— Тогда не забудьте и про папки.

Надо отдать ему должное, он сумел принять удар красиво.

— О мадам!.. Нет слов... Очень высокий класс!— Он положил руку на папки и добавил доверительно: — Пусть это будет нашей с вами маленькой тайной, хорошо?

— Не слишком ли много тайн, господин Краммлих?

Он засмеялся и сдвинул папки с микрофона.

Вечером Краммлих допрашивал ее снова. Корректно, терпеливо. Он пытался ставить ей каверзные вопросы и ловушки, но выглядело все это уж слишком незамысловато, даже кустарно. Что это — попытка усыпить ее внимание?

Но время шло, и она знала, что с минуты на минуту терпение эсэсовцев может истощиться. А тогда... крайние меры? Пытки? Она старалась не думать об этом, да разве воображению прикажешь...

Эту ночь она спать не могла: рядом, за стеной, кого-то били, истязали, слышались истошные, душераздирающие вопли. Когда человек начинал кричать, она еще могла отличить мужской голос от женского, но потом все кричали одинаково... А один раз — ей показалось, что это длилось дольше всего, — за стеной пытали мальчишку... Она пыталась убедить себя, что за стеной никого нет, что это провокация — обычная звуковая запись, да только от этого не становилось легче.

Когда наутро после бессонной ночи ее привели на допрос, в кабинете были оба контрразведчика. Она твердила себе, что ночной спектакль не обязательно должен был предшествовать пытке. Предостережение и запугивание. Но одно было очевидным: дело входило в новую стадию. Какую? Выбор средств принадлежал им. Неограниченный выбор...