Читаем без скачивания Бешенство небес - Лев Жаков

Гана оглянулся на святилище, вновь посмотрел вверх. Подгребая ногами, чтобы плечи оставались над поверхностью, снял с гвоздя шнурок и перекинул через голову. Из кошеля достал желейный прямоугольник с почти сотней вонзенных в него световых игл, полученных в провале от бултагарца Траки Неса, хитиновую трубку и рукоять, похожую на тельце гигантского кузнечика с круглым розовым отверстием на конце. Когда Гана вставил ствол в рукоять, та тихо чмокнула. Фавн Сив сказал, что это называется «крон» – живой пистолет, стреляющий световыми дротиками.

Сжимая его в правой руке, Тулага добрался до лоцманского трапа, нижняя часть которого достигала облаков, и пополз. Сверху доносились приглушенные голоса и звук шагов. Пока что на ладье никто не встревожился.

Он преодолел треть расстояния, остановился, прислушиваясь, вновь стал подниматься. Живой пистолет был зажат в правой руке. Когда Тулага поднялся еще на несколько локтей, со стороны святилища донесся вопль.

Каким-то образом Укуй забрался на крышу здания и теперь, стоя на краю, кричал, размахивая руками. На ладье раздался ответный крик, затем топот ног.

Продолжая подниматься, Гана запрокинул голову, вытянул руку с пистолетом. Над краем борта возникла фигура, матрос наклонился... Пистолет чихнул. Дротик, оставляя за собой тонкую световую линию, пронесся вверх и впился в смуглую грудь. Заорав, матрос отпрянул, после чего раздался звук упавшего тела.

Спустя несколько мгновений на палубе воцарилась тишина. Гана за это время успел преодолеть оставшееся расстояние, но выглядывать не стал: скрючился под бортом, прислушиваясь. Быстрые шаги, что-то скрипнуло... вновь тихо. Гана выставил голову, поворачиваясь, скользя взглядом по палубе.

На носу громыхнул выстрел, пуля расщепила дерево рядом с подбородком. Стрелял капитан Тук-Манук – слева от рубки мелькнул его силуэт. Перевалившись через борт, Гана покатился по палубе.

Некоторое время он лежал, распластавшись на досках и глядя вперед. Затем осторожно поднялся, выпрямился во весь рост с кроном в вытянутой руке.

Ничто не шевелилось, он не видел ни одного человека. На ладье оставались двое матросов, боцман, капитан и Камека. И лишь последний принадлежал к племени онолонки – это внушало надежду. Отсюда Тулага не мог разглядеть носа ладьи. На палубе лежали несколько бочонков, ящики, бухты канатов, стояла лебедка... везде можно было спрятаться.

Он пошел вперед, очень медленно переставляя ноги. Левая рука расслабленно висела вдоль тела, правую он согнул, прижав локоть к боку. Со стороны святилища вновь донесся крик Укуя, и все стихло. Тулага бесшумно переставлял ступни по доскам, прислушиваясь. Тишайший шелест облаков, отдаленное хлопанье крыльев чайки, парящей где-то над рифами... Ветра не было, над облачными просторами Сна стояла жаркая, удушливая тишина.

Расплывчатая тень мелькнула у ног, и Гана вскинул руку. Световой дротик впился в шею матроса, который, перегнувшись через край наблюдательного гнезда, замахнулся багром.

Туземец со вскриком повалился вниз. Гана отпрянул, позволив ему упасть у своих ног.

Матрос дернулся и затих. Вновь все замерло на палубе ладьи. Постояв, Тулага направился дальше. Он не смотрел никуда конкретно, взгляд расплылся и был устремлен словно в пустоту – но таким образом улавливал куда бо€льшую часть того, что находилось и происходило впереди. Палуба и надстройки превратились в застывший светлый фон с расплывшимися по нему очертаниями предметов, малейшее движение сразу бросалось в глаза. А еще Гана не пытался вслушиваться, то есть не прилагал усилий к этому: все шумы слились и стали плоскостью, шершавой поверхностью, и каждый звук, который оказывался громче или резче других, обращался выступом, острой иголкой, внезапно выскакивающей из нее: он словно колол Гану, после чего его голова и ствол пистолета мгновенно поворачивались к источнику.

Когда он миновал мачту, впереди скрипнуло... Голова и рука дернулись, крон чихнул – матрос, привставший из-за бочонка с обрезом на изготовку, повалился на спину. Тут же из-за правого борта прыгнул боцман, до того висевший по другую сторону над облаками. Гана опрокинулся назад, выпустив крон, уперся согнутыми ногами в живот туземца. Кончик тесака пронесся мимо лица, царапнув щеку, вернее, серебристый шрам, оставшийся от вымазанной гношилем раны. Тулага резко двинул ногами, перебрасывая тело через себя.

Со стороны носа донеслось восклицание, топот. Гана прыгнул на боцмана, который, выпустив при падении тесак, попытался выпрямиться; навалился на него, толкнув лицом вниз, схватил оружие и вонзил широкий клинок между лопаток. Когда скатился с дергавшегося тела – громыхнул выстрел, пуля впилась в доски. Гана к этому времени уже стоял на коленях, протягивая руку к живому пистолету.

Он развернулся, поднимая крон и заваливаясь на спину, выстрелил – и одновременно подбегающий капитан, направив ствол в лоб Ганы, нажал на курок во второй раз.

Пуля прошла вскользь, выдрав клок волос вместе с тонким лоскутом кожи надо лбом, а дротик впился в живот моряка. Зрачки Тук-Манука мгновенно расширились, он сделал шаг, второй – из живота сочилась кровь вперемешку со светом, – взмахнул руками и замертво повалился на палубу.

Гана сел. Лоб саднило, на лицо стекала теплая струйка. Не увидев никого, – впрочем, между ним и носом оставалась еще приземистая рубка, – он на четвереньках подобрался к боцману. Зажав пистолет под мышкой, стащил с моряка матерчатый пояс и обмотал голову, затянув узел на затылке.

Очень медленно он пошел вперед, морщась от боли. Рана была поверхностной, но доставляла большие мучения. В голове слегка звенело, Тулага ощущал слабость.

Пройдя вдоль стены рубки, присел и быстро заглянул в раскрытую дверь, выставив перед собой пистолет... нет, внутри онолонки не было.

Скрипнула палуба. Гана резко выпрямился, поворачиваясь, краем глаз видя фигуру, – и замер, так и не вскинув пистолет. Он стоял возле угла рубки. Камека же находился у полубака; в левой руке держал пуу, в правой – стеклянный нож Тулаги и молча глядел на врага.

Они застыли, пытаясь уловить малейшее движение. Оба не моргали – чуть сощурившись, чтобы лучше видеть, неотрывно смотрели в глаза друг другу. Это длилось долго: время затаило дыхание, облачные перекаты заледенели, и Аквалон уже не летел между исполинских колонн, приближаясь к своей гибели, но повис в неподвижности над затянутой серым маревом далекой поверхностью.

Потом рука Камеки дернулась.

Онолонки успел первым.

Но допустил ошибку, решив убить врага его же оружием, использовав стеклянный нож, а не топорик, в обращении с которым имел куда больше опыта.