Читаем без скачивания Оглянись на будущее - Иван Абрамов

— Задача у нас одна, — хотел было Ступак еще чуть отвлечься в сторону. Но Колыванов резко опустил ладонь на край столешницы. И сказал, заканчивая этот довольно неприятный разговор:

— Предложение, с которым вы ознакомились, подписано всеми членами бригады, следовательно, это коллективное дело. Будем так и рассматривать. И я не советую вам, даже как начальнику участка, противиться передовому во всех отношениях коллективу и этому предложению. Не надо, Захар Корнеевич, привносить личное в государственные дела.

Только этого не хватало. К чему он?

— А теперь вот, — достал Колыванов из своего стола совсем тоненькую папочку. — Заключение специальной комиссии. Здесь подписи главного сварщика, начальника котлонадзора, заведующего кафедрой сварки института и нашего главного технолога. И еще, — опять взял он серую папку. — Здесь заложен облик будущих отношений. Будущих производственных отношений на социалистическом производстве…

— Не надо политграмоты, — устало отвернулся Ступак. — Я не враг и не чужак на производстве. Спешки не люблю, тарахтелок разных не люблю. Впервой, что ли, такие вон прожекты.

— Зачем вы мне об этом? — нетерпеливо перебил Колыванов. — Былые ошибки…

— Теперь просто сказать: ошибки, — и Ступак перебил начальника цеха, опять надеясь увильнуть от главного.

— Не надо! Давайте подведем итоги. Значит, так. Найдите с Иваном Стрельцовым общие точки и двигайте дело. Первое и неотложное: сварка тонкостенных труб. Есть мнение, что у четырнадцатого энергопоезда переведем трубопровод питательной воды полностью на электросварку. Еще серия опытов, потом — через комиссию и в технокарту. Я не думаю, чтоб потребовалось утверждение главка. Второе, но тоже весьма важное. Тут вот, — указал Колыванов на серую папку, — двенадцать пунктов обязательств. Десять, по крайней мере девять, принципиально новаторские.

— Постройка коммунизма на участке одной бригады, — все же не удержался Ступак.

— Предложения бригады Павлова нашли полное одобрение в парткоме. Конечно, будем уточнять, конкретизировать, но в принципе…

— В принципе я не против, — встал Захар Корнеевич. — Не надо повторяться, я не против.

«Скользкий старик, — глядя сквозь Ступака, думал Колыванов. — Еще немало крови попортит, пока мы ему… часы с двухнедельным заводом подарим». Но сказал оптимистичное:

— Это не так уж трудно, сами увидите. Время диктует.

«Все же запряг он меня, конопатик чертов, — топая по гулкому коридору, раздраженно думал Ступак. — Трусоват ты стал, Захарка Носач. Вот и устанавливай контакты с Ваней Стрельцом. Он тебе покажет контакты, он тебе загнет салазки…» И провел ладонью по лицу. Посмотрел на ладонь — мокрая. Даже на такой вот разговор не осталось силенок. Значит, правда пора. Нечего хорохориться. Ну а дорабатывать — не то, что работать. Может, прав конопатик — в настоящем деле на Ступака теперь положиться нельзя. Жалко. Сносился. Жалко.

Медленно спускался Захар Корнеевич по несуразно крутой лестнице с металлическими ступеньками. Вроде бы легче стало на душе. Острота улеглась там. Обида притупилась. Мысли потекли ровнее и не такие безалаберные. Подумалось даже, что Иван Стрельцов не такой и беспардонник, может, остепенится да и пойдет вверх. Ему и поддержка обеспечена, и вешки на пути расставлены. Отец, дед, прадед расставили. Стрельцовская династия.

Но нет, нет! Чтоб с таким дуболомом в одном доме? Ну, сам еще куда ни шло, мужики к ссорам не охочи. А как же старушка? Да она за один день вся выкипит. Она на дух не принимает ни слова о Стрельцовых. Ну да ладно, что бог не даст, все к лучшему.

В конторке сидел Мошкара. Слюнявит какие-то свои бумаги, дергая неприятно шевелящимися бровями, усмехаясь чему-то. На Ступака ноль внимания. Лишь когда Захар Корнеевич, нетерпеливо пришлепнув ладонью по столу, сказал: «Пересядь», — двинулся сначала по стулу, потом как-то очень умело перескользнул на скамейку, поджал лягушачьи губы, осмотрел начальника котельного участка. Сказал с откровенным презрением:

— Помятый возвернулся.

Дак как он смеет? Не ровесники, не приятели. В должностях не ровни! А Мошкара продолжил совсем брезгливо:

— Вроде в начальстве человек ходил. Еще говорил когда-то: «Мы с тобой, Пантелеич, еще наделаем делов…»

— Когда я тебе говорил такое? — сорвался сразу на выкрик Захар Корнеевич. — Чего ты здесь, ужака тонконогая, мозги мне пудришь? Вот кликну ребят…

— Снизошел, значит, — понимающе покивал Мошкара. — Этак и Танюху ему отдашь…

— Цыц! — грякнул кулаком по столу Ступак. — В эти дела не суй свой казюлячий нос. И чтоб через час тут вот был акт приемки шестого котла. Понял? Слышал? Крой! Дур-рак! Да за ним все силы. Он тебя в мелкую труху сотрет. И учти — я тебе не попутчик и не помощник.

— Не удавишься, явишься, — ввернул Мошкара. Но что-то в его сощуренных глазках переменилось. Насторожились они, еще суетливее забегали. — Мы с тобой не веревочкой, мы с тобой рублями связаны. Иль призабыл, так я напомню. Да и спросят у тебя, где надо: «За какие такие премии «Москвича» приобрел? А в Татьянкиных шубах если покопаются? А твою княгиню ковырнут? И потопаешь ты, святой носатик, прямиком в Сибири соль копать или, не глянут на твою старость, сосняк под Архангельском валить. А? Думаешь, не спросят? Так я скажу. Пойду и скажу. Документики покажу. У меня все в целости-сохранности. И на племяша твово распрекрасного намордник заодно. Вот и будете подпирать друг дружку, одной пилой орудовать…

— Гада ты двухжалая, — сник и враз утратил начальственный облик Захар Корнеевич. — Ну, что ты меня, как последнюю сволочь? А если я пойду и скажу? А? Кому дальше, кому больше достанется тех сосенок? У тебя тоже дети… твоя каждое воскресенье в разных цигейках красуется. Иль тебе и тут все равно?

— Вот и есть ты самый настоящий дурак, — бесцеремонно и нагло хохотнул Мошкара. — Сравнил тоже. Мои детишки черненькие. А я вон — блондин на сто десять процентов. Понял, фиговый ты следователь? Ну, я не о том. Рано туда, подождут те сосенки. Что там, у Клеопатры?

— Я ж тебе объяснил, — чуточку приободрился Ступак. — Не дотерпят они, чтоб какой-то шпак, какой-то завалящий… поперек государственного дела становился. И начни, Федя, вот с приемки котла и начни. Хитер ты, я не спорю, можешь меня с племянником Никаношей гораздо дальше Архангельска услать, но тут другое дело. На кой хрен тебе вовсе ни за понюх табака в самую бяку лезть? Прими шестой котел, смирись с Ивановыми прожектами…

— Это не твое дело!

— Притихни! — зловеще вымолвил Ступак. — И тут, и везде. Я тебе говорю: новое начинается. Может, если перетерпишь, и в новом не пропадешь, но если сунешься под колеса им — праху от тебя не останется. Чьи там у тебя детишки, не мед это получится. Ну, а кто из нас пущий дурак, это бабка надвое ворожила. Иди! Иди-и!

Понял Мошкара — надо уступить. Разобраться надо. Потом, возможно, найдется что-то иное, даст бог, не в первый раз. И все же бросил угрожающе, на всякий случай:

— Рано пташечка запела! Гляди, как бы кошечка не съела.

Но и только. В душе шевелилась что-то знобкое, мохнатое, злобное. Это ведь бравада: «Сам я беленький, а детки черненькие». Они хотя и в самом деле черненькие, да прикипело сердце к женушке. Все терпит, только бы не оттолкнула. Ради нее дела творятся. Живи, радуйся, красуйся. Выпихнут, двух дней помнить не будет. И надо, надо поостеречься.

«Я еще высплюсь на вас с Никанохой, я еще научу вас стоя спать. За пенсией не скроешься. На том свете найдут…»

Но нет, не приходит успокоение. Шевелится в потемках души длиннозубый мохнатик, вот-вот вопьется в самое сердце. Экая пакость. Вот уж действительно не было печали.

— Эй, химики! Товарищ бригадир Павлов! — с преувеличенной строгостью выкрикнул, встав посреди прохода. — Готовь котел к сдаче!

9

Дед Гордей встретил Ивана воистину сногсшибательным вопросом:

— Что такое латифундия?

Не удивился Иван, давно привык. Но тут, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. На один вопрос ответишь, десяток на очереди. Дед пристрастился к мудреным книжкам, дела по дому вовсе забросил.

— Латифундия, дед, это вот как у нас с тобой, — начал Иван помаленечку выбираться из капкана, выуживая из холодильника банки с остатками давних консервов и ломтики закаменевшего сыра. Не то от майских праздников осталось, не то еще от Нового года. Но выручают запасы в трудную минуту. — Латифундия, дед, это недвижимая собственность. Всякие строения на земельном участке.

— Тю ты, черт, — пренебрежительно резюмировал Гордей Калиныч. — А я тут всю мозгу поломал. Придумают же слова, как нарочно… А это, как ее, ну, которая…

— Дед, погоди, прошу тебя. Подавлюсь твоими запасами…

— Да ты ешь, ешь, — замахал руками старик, ерзая от нетерпения свесившимися с печи ногами. — Я к тому, что туманно очень. Прочел тут…