Читаем без скачивания Полное собрание сочинений. Том 3. Произведения 1852–1856 гг. - Лев Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Третье лицо, капитан Тросенко, был старый кавказец в полном значении этого слова, т. е. человек, для которого рота, которою он командовал, сделалась семейством, крепость, где был штаб, – родиной, а песенники – единственными удовольствиями жизни, – человек, для которого всё, чтò не было Кавказ, было достойно презрения, да и почти недостойно вероятия; всё же, что было Кавказ, разделялось на две половины: нашу и не нашу; первую он любил, вторую ненавидел всеми силами своей души, и главное – он был человек закаленной, спокойной храбрости, редкой доброты в отношении к своим товарищам и подчиненным и отчаянной прямоты и даже дерзости в отношении к ненавистным для него почему-то адъютантам и бонжурам. Входя в балаган, он чуть не пробил головой крыши, потом вдруг опустился и сел на землю.
– Ну, чтò? – сказал он и, вдруг заметив мое незнакомое для него лицо, остановился, вперил в меня мутный, пристальный взгляд.
– Так о чем это вы беседовали? – спросил майор, вынимая часы и глядя на них, хотя, я твердо уверен, ему совсем не нужно было делать этого.
– Да вот спрашивал меня, зачем я служу здесь.
– Разумеется, Николай Федорыч хочет здесь отличиться и потом во-свояси.
– Ну, а вы скажите, Абрам Ильич, зачем вы служите на Кавказе?
– Я потому, знаете, что, во-первых, мы все обязаны по своему долгу служить. Чтò? – прибавил он, хотя все молчали. – Вчера я получил письмо из России, Николай Федорыч, – продолжал он, видимо желая переменить разговор: – мне пишут, что… такие вопросы странные делают.
– Какие же вопросы? – спросил Болхов.
Он засмеялся.
– Право, странные вопросы… Мне пишут, что может ли быть ревность без любви… Чтò? – спросил он, оглядываясь на всех нас.
– Вот как! – сказал, улыбаясь, Болхов.
– Да, знаете, в России хорошо, – продолжал он, как будто фразы его весьма натурально вытекали одна из другой. – Когда я в 52 г. был в Тамбове, то меня принимали везде как флигель-адъютанта какого-нибудь. Поверите ли, на балу у губернатора, как я вошел, так знаете… очень хорошо принимали. Сама губернаторша, знаете, со мной разговаривала и спрашивала про Кавказ, и все так… что я не знал… Мою золотую шашку смотрят, как редкость какую-нибудь, спрашивают: за что шашку получил, за что – Анну, за что – Владимира, и я им так рассказывал… Чтò? Вот этим-то Кавказ хорош, Николай Федорыч! – продолжал он, не дожидаясь ответа: – там смотрят на нашего брата, кавказца, очень хорошо. Молодой человек, знаете, штаб-офицер с Анной и Владимиром – это много значит в России… Чтò?
– Вы и прихвастнули-таки, я думаю, Абрам Ильич? – сказал Болхов.
– Хи-хи! – засмеялся он своим глупым смехом. – Знаете, это нужно. Да и поел я славно эти два месяца!
– А чтò, хорошо там, в России-то? – сказал Тросенко, спрашивая про Россию, как про какой-то Китай или Японию.
– Да-с, уж чтò мы там шампанского выпили в два месяца, так это страх!
– Да чтò вы! Вы, верно, лимонад пили. Вот я так уж бы треснул там, что знали бы, как кавказцы пьют. Не даром бы слава прошла. Я бы показал, как пьют… А, Болхов? – прибавил он.
– Да ведь ты, дядя, уж за десять лет на Кавказе, – сказал Болхов: – а помнишь, чтò Ермолов сказал; а Абрам Ильич только шесть…
– Какой десять! скоро шестнадцать.
– Вели же, Болхов, шолфею дать. Сыро, бррр!.. А? – прибавил он улыбаясь: – выпьем, майор!
Но майор был недоволен и первым обращением к нему старого капитана, теперь же видимо съежился и искал убежища в собственном величии. Он запел что-то и снова посмотрел на часы.
– Вот я так уж никогда туда не поеду, – продолжал Тросенко, не обращая внимания на насупившегося майора: – я и ходить и говорить-то по русскому отвык. Скажут: чтò за чудо такая приехало? Сказано, Азия! Так, Николай Федорыч? Да и чтò мне в России! Всё равно, тут когда-нибудь подстрелят. Спросят: где Тросенко? Подстрелили. Чтò вы тогда с восьмой ротой сделаете… а? – прибавил он, обращаясь постоянно к майору.
– Послать дежурного по батальону! – крикнул Кирсанов, не отвечая капитану, хотя, я опять уверен был, ему не нужно было отдавать никаких приказаний.
– А вы, я думаю, теперь рады, молодой человек, что на двойном окладе? – сказал майор после нескольких минут молчания батальонному адъютанту.
– Как же-с, очень-с.
– Я нахожу, что наше жалованье теперь очень большое, Николай Федорыч, – продолжал он: – молодому человеку можно жить весьма прилично и даже позволить себе роскошь маленькую.
– Нет, право, Абрам Ильич, – робко сказал адъютант: – хоть оно и двойное, а только что так… ведь лошадь надо иметь…
– Чтò вы мне говорите, молодой человек! Я сам прапорщиком был и знаю. Поверьте, с порядком жить очень можно. Да вот вам, сочтите, – прибавил он, загибая мизинец левой руки.
– Всё вперед жалованье забираем – вот вам и счет, – сказал Тросенко, выпивая рюмку водки.
– Ну, да ведь на это что же вы хотите… Чтò?
В это время в отверстие балагана всунулась белая голова со сплюснутым носом, и резкий голос с немецким выговором сказал:
– Вы здесь, Абрам Ильич? а дежурный ищет вас.
– Заходите, Крафт! – сказал Болхов.
Длинная фигура в сюртуке генерального штаба пролезла в двери и с особенным азартом принялась пожимать всем руки.
– А, милый капитан! и вы тут? – сказал он, обращаясь к Тросенке.
Новый гость, несмотря на темноту, пролез до него и, к чрезвычайному, как мне показалось, удивлению и неудовольствию капитана, поцаловал его в губы.
«Это немец, который хочет быть хорошим товарищем», подумал я.
XII.Предположение мое тотчас же подтвердилось. Капитан Крафт попросил водки, назвав ее горилкой, и ужасно крякнул и закинул голову, выпивая рюмку.
– Чтò, господа, поколесовали мы нынче по равнинам Чечни… – начал было он, но, увидав дежурного офицера, тотчас замолчал, предоставив майору отдавать свои приказания.
– Чтò, вы обошли цепь?
– Обошел-с.
– А секреты высланы?
– Высланы-с.
– Так вы передайте приказание ротным командирам, чтобы были как можно осторожнее.
– Слушаю-с.
Майор прищурил глаза и глубокомысленно задумался.
– Да скажите, что люди могут теперь варить кашу.
– Они уж варят.
– Хорошо. Можете итти-с.
– Ну-с, так вот мы считали, чтò нужно офицеру, – продолжал майор со снисходительной улыбкой обращаясь к нам. – Давайте считать.
– Нужно вам один мундир и брюки… так-с?
– Так-с.
– Это, положим, пятьдесят рублей на два года, стало быть, в год двадцать пять рублей на одежду; потом на еду, каждый день по два абаза… так-с?
– Так-с; это даже много.
– Ну, да я кладу. Ну, на лошадь с седлом для ремонта 30 руб.– вот и всё. Выходит всего 25 да 120 да 30 = 175. Всё вам остается еще на роскошь, на чай и на сахар, на табак – рублей двадцать. Изволите видеть?.. Правда, Николай Федорыч?
– Нет-с. Позвольте, Абрам Ильич! – робко сказал адъютант: – ничего-с на чай и сахар не останется. Вы кладете одну пару на два года, а тут по походам панталон не наготовишься; а сапоги? я ведь почти каждый месяц пару истреплю-с. Потом-с белье-с, рубашки, полотенца, подвертки: всё ведь это нужно купить-с. А как сочтешь, ничего не останется-с. Это, ей-Богу-с, Абрам Ильич!
– Да, подвертки прекрасно носить, – сказал вдруг Крафт после минутного молчания, с особенной любовью произнося слово подвертки: – знаете, просто, по-русски.
– Я вам скажу, – заметил Тросенко: – как ни считай, всё выходит, что нашему брату зубы на полку класть приходится, а на деле выходит, что все живем, и чай пьем, и табак курим, и водку пьем. Послужишь с мое, – продолжал он, обращаясь к прапорщику: – тоже выучишься жить. Ведь знаете, господа, как он с денщиками обращается?
И Тросенко, помирая со смеху, рассказал нам всю историю прапорщика с своим денщиком, хотя мы все ее тысячу раз слышали.
– Да ты чтò, брат, таким розаном смотришь? – продолжал он, обращаясь к прапорщику, который краснел, потел и улыбался, так что жалко было смотреть на него. – Ничего, брат, и я такой же был, как ты, а теперь, видишь, молодец стал. Пусти-ка сюда какого молодчика из России – видали мы их, – так у него тут и спазмы, и ревматизмы какие-то сделались бы; а я вот, сел тут – мне здесь и дом, и постель, и всё. Видишь…
При этом он выпил еще рюмку водки.
– А? – прибавил он, пристально глядя в глаза Крафту.
– Вот это я уважаю! вот это истинно старый кавказец! Позвольте вашу руку.
И Крафт растолкал всех нас, продрался к Тросенке и, схватив его руку, потряс ее с особенным чувством.
– Да, мы можем сказать, что испытали здесь всего, – продолжал он: – в сорок пятом году… ведь вы изволили быть там, капитан? Помните ночь с 12 на 13, когда по коленки в грязи ночевали, а на другой день пошли на завалы? Я тогда был при главнокомандующем, и мы 15 завалов взяли в один день. Помните, капитан?
Тросенко сделал головой знак согласия и, выдвинув вперед нижнюю губу, зажмурился.
– Изволите видеть… – начал Крафт чрезвычайно одушевленно, делая руками неуместные жесты и обращаясь к майору.