Читаем без скачивания Обещание нежности - Олег Рой

— Вот это нормальный мужик, — приговаривал Максим, впихивая в сына очередную ложку овсяной каши. Он стал все реже бывать в экспедициях, семейный быт, прежде почти ненавистный, неожиданно затянул его, и он вдруг открыл для себя все радости неторопливой городской жизни с женой и детьми. — Вот это я понимаю, это я одобряю…

— Это капризы ты одобряешь? — насмешливо щурилась Наташа, успокаивающе поглаживая по руке четырехлетнего Андрейку и подвигая ему поближе вазочку с конфетами. — Смотри, вырастишь спиногрыза, еще наплачемся.

Впрочем, она не собиралась спорить с мужем всерьез: одинаково любя обоих сыновей, она даже рада была, что во втором ребенке муж нашел истинно родную душу и сумел реализовать свои отцовские чувства.

— Зато твой-то любимчик даже спасибо не скажет, выходя из-за стола, — огрызался Максим. — Ты его вконец разбаловала, носишься с ним как с писаной торбой.

— Он скажет, если ему напомнить, — примирительно откликалась жена.

Андрей и в самом деле уже говорил — медленно и неохотно, но правильно выговаривая даже самые трудные слова. Он все так же был молчалив и погружен в себя, все так же мало стремился к общению с другими людьми и все же больше стал похож на то, что люди обычно называют «нормальный ребенок». Алла Михайловна уверяла, что наедине с ней он открыт и раскрепощен, но Максим только отмахивался от этих рассказов, а Наташа, хоть и верила матери, все больше начинала думать, что та выдает желаемое за действительное. Но однажды ей пришлось удостовериться в том, что ее старший вовсе не бесчувственный истукан, а живой, нежный и куда более ранимый ребенок, нежели все, кого она знала. Это было в тот день, когда она впервые увидела его слезы и когда он впервые горько рыдал, вцепившись в край ее платья и уткнувшись в руку матери, как смертельно раненный зверек.

А случилось это на кладбище, когда они стояли, тесно прижавшись друг к другу, только что похоронив Аллу Михайловну. И, напрасно пытаясь приподнять за подбородок Андрейкину голову, стараясь заглянуть ему в глаза и передать ребенку хоть каплю взрослого мужества, так необходимого всем оставшимся на этой земле, Наташа поклялась себе, что отныне никому и никогда не позволит сказать о своем сыне «странный, бесчувственный, тупой». Теперь она всегда будет на его стороне, что бы ни случилось.

Этой клятве не суждено было быть исполненной — такая судьба постигает на свете большинство клятв. Но все-таки Наташа была сама с собой искренна. И в этот миг Андрей был любим матерью, как больше никогда в жизни.

Часть 2 АНДРЕЙ

Глава 5

Ему казалось, что он был всегда. Он помнил, как лежал в какой-то мягкой и плавной, обтекающей тельце водяной оболочке, помнил жаркую темноту и ощущение уюта, все больше нравившиеся ему месяц от месяца. Помнил, как кто-то словно поглаживал его сверху и как доносился до него сквозь темноту чудесный голос, ласковый и мелодичный. А потом неведомая сила вдруг начала выталкивать его вперед, наверх, и над ним разлился яркий и резкий свет, принесший желание зажмуриться и оглушивший его громкими чужими голосами. Ему не понравились люди в белом, окружавшие его: они слишком много разговаривали и явно ждали от него чего-то, что он не мог им дать.

Маму он узнал сразу. Даже не узнал, а почувствовал: по мягкому поглаживанию, по теплому голосу. Но и она, и окружавшие его врачи (он быстро понял, как называются эти люди в белом) вели себя как-то странно: говорили о нем так, точно его самого здесь и в помине нет или же он глухой и непонятливый. Они обсуждали его, произносили много слов и, вместо того чтобы радоваться его улыбке, почему-то быстро отворачивались.

Точно так же повел себя и его отец. Андрейка довольно быстро понял, что не пришелся ему по душе, но не стал особенно расстраиваться по этому поводу. В конце концов, рядом с ним всегда была мама, а потом и его чудесная, милая бабушка. Только она никогда не отводила от него глаз, только она разговаривала с ним, как с равным, и не приставала к нему со всякими глупостями: «Ну скажи же: мама!.. Открой ротик, малыш! Повторяй за нами: а, бэ, вэ…» Нет, странные все-таки эти взрослые!

Бабушка играла на пианино замечательные мелодии, читала вслух старые сказки, и Андрей, как губка, непрестанно вбирал, впитывал в себя все, что она давала ему с такой любовью и нежностью. Иногда ему хотелось обсудить что-нибудь с ней или с мамой, но всякий раз он решал, что время еще не пришло: он слишком мало еще знает, слишком наивен и несведущ, чтобы говорить со взрослыми свободно и открыто. Правда, и сами взрослые не всегда говорят умные вещи; вот взять хотя бы его отца. Подумать только, он считает Андрейку глупым, неразвитым!.. Но ничего, придет время, и папа все поймет. Может быть, он даже согласится по вечерам выходить с сыном во двор и рассматривать вместе звезды. С этими крохотными светлячками так хорошо дружить, играть, разговаривать!.. После таких мысленных бесед даже не чувствуешь себя одиноким.

Он очень радовался, когда у него родился братик. Павлик был таким забавным, пухлым малышом и к тому же решительным несмышленышем. Он много плакал по ночам, требовал к себе неусыпного внимания и ничего не понимал из того, что пытался сообщить ему Андрей. Но отец отчего-то относился к нему с любовью и восхищением и совсем не огорчался по поводу его глупости. А ведь Павлик чуть ли не полгода после своего рождения спал сутками напролет, не мог удержать в руках игрушку, не мог произнести ни одного разумного звука!.. Андрейка полюбил братишку, но не уставал радоваться про себя, что у него-то самого, слава богу, хватает ума помалкивать: если не можешь сказать ничего разумного, зачем отвлекать людей по пустякам?!

Однако, сравнивая себя с младшим братом, он впервые понял, что именно в его собственном поведении не так, что раздражает окружающих его людей (даже маму его раздражает, в общем, всех, кроме бабушки) и почему они относятся к нему с такой настороженностью. Оказывается, этим странным взрослым вовсе не важен смысл того, что лепечет ребенок. Им важны сами признаки его роста и взросления, каждая новая ступенька вверх (они называют это развитием), доказательства того, что сегодня ты умеешь больше, чем вчера. И даже если это умение выражается всего лишь в умении размахнуться ложкой и шлепнуть ею по тарелке с манной кашей, они в восторге. Смотрите, смотрите: вчера он еще и ложечку не держал, а теперь так ловко ею размахивает!..

И, поняв это, Андрей решил: пришла пора заговорить.

Ничего не поделаешь: если уж родители так хотят слышать от него всякие глупости — пусть получают. Он по-прежнему не злоупотреблял вниманием взрослых, но начал общаться с ними, чтобы не отставать от Павлика. Тем более что ничего, кроме слов, эти люди, кажется, и не понимают. Вот он почему-то почти всегда может сообразить, о чем думает мама: по наклону ее головы, по резкой, хмурой морщинке между бровями или, напротив, мелькнувшей на губах улыбке, по развороту плеч — усталому или бодрому, по жесту, которым она отбрасывает назад волосы… А вот она может поддерживать с сыном только самые простые контакты — посредством голоса, с помощью смысла слов, который так легко исказить. Но что же делать, что делать…

Андрей легко ориентировался в отношении к нему людей, в их отношениях друг к другу и даже в тех мыслях и эмоциях, которыми они жили. Причем никогда не судил их за эти эмоции строго. Например, он всегда догадывался, что отец недолюбливает его, но окончательно удостоверился в этом однажды праздничным днем 8 Марта, когда мама, одетая в новое нарядное платье, накрыла красивый стол. Павлику было тогда два года, и отец, держа его на руках, бережно, чтобы не запачкать мордашку малыша, кормил шоколадными конфетами из большой коробки, расписанной розами. На личике братишки выражалось такое явное удовольствие, что Андрею тоже захотелось шоколада, хотя вообще-то он не слишком любил сладкое. Но когда он потянулся за конфетой, отец вдруг шлепнул его по руке и сказал: «А тебе довольно. Ты и так уже много съел». При этом он, как всегда, отвел от Андрея взгляд в сторону, но на этот раз мальчик вперед наклонился на стуле и поймал-таки отцовский взгляд.

Выражение острого недовольства, гнева, почти ненависти, подмеченное им в этом взгляде, он запомнил на всю жизнь. Запомнил — и даже не обиделся. Ничего не поделаешь, отец любит Павлика, а ведь двоих сразу любить невозможно, правда? Вот и бабушка: она ведь любит Андрейку, а к его младшему брату совсем равнодушна.

Но тут мягкая, нежная рука тронула под скатертью Андрейкину руку, и он почувствовал липкое, тающее прикосновение шоколада к своей ладони. Мама смотрела на него, улыбаясь, и он тут же отказался от своей первоначальной мысли: ведь мама-то любит их обоих! Значит, он что-то еще недопонял в этом странном и путаном мире человеческих любовей и ненавистей. Надо будет подумать об этом на досуге. У него всегда находилось, о чем подумать, — и когда же, скажите на милость, тут разговаривать?!