Читаем без скачивания Гемоглобов (сборник) - Павел Парфин

На ближайшем светофоре Кондрат резко притормозил, вернул машину на несколько метров назад и, газанув, рванул вправо. Влетая с одной улицы на другую, пересекая перекрестки, поглощая пространства… В эту ночь все дороги вели его к музею.

Заглушил «дэу», квакнул брелком сигнализации, перешел на другую сторону улицы, абсолютно пустой, вылущенной, как белый стручок фасоли. Один лишь снег в глазах, снег во рту, снег на душе… Со двора приблизился к музею. Выставка располагалась на первом этаже. Сквозь опущенные жалюзи едва-едва просачивался свет. Он не показался Кондрату ни магическим, ни всесильным. Парень прошелся вдоль задней стены здания, вернулся назад – во двор выходили лишь два окна, похоже, служебных. Одно из них, к счастью для Кондрата, оказалось без решетки, вдобавок в старой деревянной раме. Кондрат огляделся, с недовольным видом покачал головой, все сильней раздражаясь, пнул ногой снег, исполосованный тончайшими нитями света, просеянными сквозь жалюзи, и, так и не найдя ни палки, ни камня, был вынужден вернуться к машине. Из багажника достал разводной ключ, грязноватый лоскут одеяла, который обычно стелил на землю, когда приходилось ковыряться под брюхом авто. Завернув ключ в одеяло, вновь решительно и зло шагнул к музею…

Все равно удар вышел звонким, рассыпчатым, словно беззаботный детский смех. Кондрат даже безотчетно прислушался: не позовут ли его к себе из невидимой, но, судя по отчетливой эйфории, близкой ребячьей компании… Черт, опять это невыносимое, недостижимое детство!

Торопливо оббив ключом осколки стекла, схватился за скользкую мерзлую раму, уперся коленом в стену, на полмига замер, собираясь с духом… И уже в следующую секунду пружинистым движением перебросил свое тело внутрь.

20 минут первого ночи. Выставка, как ни в чем не бывало, продолжала работу. Жила, как живет всякий, кому дарован этот бесценный шанс – быть. Быть здесь и сейчас. Вопреки самой ужасной нелюбви и безжалостному забвению, вопреки пожизненному одиночеству и необоримому страху всю жизнь жить с кем-нибудь вместе…

Отряхнув с себя снег и осколки стекла, Кондрат выбрался из комнатки, куда вело разбитое им окно, и очутился в эпицентре воскового мирка. Свет остался таким же ненавязчивым, непостижимым, как и прежде; злодеи – такими же непосредственными и неожиданными, какими и подобает быть истинным злодеям. Антигениям.

Путь из служебного помещения в первый зал, где демонстрировались клоны великих тиранов и распутников, проходил через пустую комнату. Кондрат удивился: ее так и не коснулась рука организаторов выставки. Комната пустовала с каким-то зловещим упрямством, словно предвещала беспредметным своим языком о приближающемся начале чего-то необыкновенного, внушительного, поражающего размахом и совершенством… Или, увы, наоборот, эта странная комната уже успела побывать ареной столь небывалого зрелища и в те минуты, когда юноша робко проходил ею, представляла собой жалкий отголосок великолепного действа… Кто знает, как было на самом деле. И было ли вообще что-нибудь, помимо этой пустой комнаты.

Голова Кондрата была занята совсем иными мыслями – книгой, что ждала его в соседнем зале. Кондрат так усиленно торопил встречу с таинственной книгой, так энергично представлял себе разворот восковых ее страниц, в воображении стремясь обогнать свой быстрый шаг, что, в конце концов, мысли его, видимо, не выдержав накала и напряжения, зашипели. Затрещали, зафонили, как плохо настроенный микрофон.

Но Кондрат остался глух и слеп к сигналам опасности, раздавшимся неведомо откуда. Совсем близко от него – не то из глубин перевозбужденного его сознания, не то из глубины необжитой, неживой комнаты… И вот уже треск, шум, все усиливаясь, неслись парню в спину – и всепроникающий, всех примиряющий чудный свет…

Транзитом проскочив пустое пространство, Кондрат очутился в гуще растиражированных злодеев. Бога среди них не было и в помине.

Кондрат бродил по выставочным залам, но думал, что заплутал в казематах ада. Данте со своей «Божественной комедией» просто отдыхал! Рядом с отдыхающими, балдеющими, тащущимися, танцующими звездами злодеяний и преступлений. Восковыми детищами безымянного кукловода – беспринципного приколиста, хохмы ради или, наоборот, сполнившись глубочайшего смысла, гастролирующего с ними по стране, большой и всеядной…

Чем дольше Кондрат находился среди восковых диктаторов, тиранов, террористов, распутников, тем глубже увязал в их гипнотическом, далеко не восковом обаянии. Тем сильней убеждался: они не простые куклы. Они совершенно не куклы! Вот если б можно было наделить их даром речи, способностью к изъявлению воли, они б тогда показали… Ха, да они уже показывают! Вон что вытворяют – слившись с компьютерами, слившись с гулящими девками, слившись с непотребными атрибутами порочной, разгульной действительности. Плотно, по-хозяйски, по-царски слившись с нашей убогой реальностью. Но, ах, какая жалость, – пока не в силах влиять на нее! Управлять, давить, насиловать нас – пока, к счастью, не в силах.

Кондрата не отпускал нервный озноб. По-прежнему было не по себе среди неодушевленных тиранов и развратников. Вот уже с полчаса он торчал в зале, с которого заново начал осмотр выставки, – в компьютерном игровом зале. Где Сталин и Гитлер никак не могли поделить победу… Наконец заглянул на пати. Веселье там приняло единственную, развратную форму: злодеи, разобрав по девице, замерли с ними в самых немыслимых позах. И только Вишес стоял как столб (удивительно, но стул под ним пропал) – все читал свою книгу… Разумеется, Кондрат зашел и в третий зал, где еще не был. Не сдержавшись, хохотнул, подивившись неуемной выдумке кукловода, устроившего для своих подопечных что-то вроде спортивной площадки. В самом деле было от чего веселиться. Разбившись на маленькие группки, убийцы и распутники пытались освоить разные виды спорта. Вон у футбольных ворот бестолково сбились в кучу Берия, Робеспьер и Маркиз де Сад; со зловещей ухмылкой на них смотрел Бин Ладен, в его опущенной руке, будто голова неверного, был зажат мяч. Иван Грозный, обойдя Нерона, вытянулся в затяжном прыжке, целясь мячом в баскетбольную корзину; Сталин и Калигула, от чрезмерного старания вытянув языки, пытались встать на скейтборды…

Кондрат недолго потешался над гореспортсменами (власть давалась им явно легче, чем победы в спорте) – что-то потянуло его назад, в первый зал. Зал виртуальных игр для почти реальных злодеев. И вот он вновь стоял здесь, дрожа и лихорадочно соображая, что собственно ему здесь надо. Среди этих антикварных монстров… Антикварных ли? Хм, здесь, в первом зале они казались Кондрату особенно правдоподобными. Всамделишными. Будто живыми. Вздумавшими повалять с ним дурака – прикинуться куклами.

Да, оживленные до предела, за которым, как принято считать, и начинается наша обычная, безыскусная жизнь, оживленные ровно настолько, насколько художник способен оживить свое творенье, восковые истоты очень странно вели себя в первом зале. Как не просто живые – живородящие. Зачиная от людского любопытства и слабости, они плодили страх, вскармливали его молоком своей ненависти. «Страхородящие», – непроизвольно вырвалось из уст юноши; в тот же миг он нервно хохотнул, безотчетно поспешив свести на шутку свою неосторожную реплику. Неужели он испугался? Это было похоже на правду: Кондрат и впрямь испугался, что восковые чучела могут услышать его, воскреснуть и разделаться с ним вживую. По-настоящему обрушить на него весь свой диктаторский гнев, всю дьявольскую мощь… «Бред! Что за бред?! Да они безвредней негра-манекена из „Чоловичого одягу“, что на Сотне! Тьфу, вот дрянь!» С этими словами Кондрат в сердцах пихнул Сталина, с невозмутимым видом сидевшего за компьютером. От удара генералиссимус, точно зазевавшийся школьник, ткнулся восковым носом в монитор; трубка – настоящая пеньковая трубка – с резким шумом отскочив от крышки стола, упала на пол.

От неожиданности Кондрат замер.

А так ли они были безопасны, как казалось ему? Как хотелось верить… Парень передернул плечами, повел по сторонам затравленным взглядом – совсем близко почудились шаги, шорохи… В восковую тишину вдруг ворвался шепот! Гремучий шепот, рожденный возбужденным горячим дыханием, перед которым не устоять ни живому, ни восковому сердцу!..

Парень нырнул под компьютерный стол, прижался к ледяным, будто вынутым из могилы, сапогам Сталина. В следующую минуту отчетливо услышал, как рядом прошли, по-стариковски кряхтя и вздыхая, бормоча что-то невнятно, обиженно: «…Бога в них нет… Окно разбили, холоду напустили, а главное, стекла-то сколько… Боженьки, кто ж это безобразие убирать-то будет?.. Не приведи Господь, унесут что-нибудь… Ой ты, старый я пень, так для того ж окно били, чтоб красть! Точно ведь куклу какую-нибудь утащили! Не дай Бог, батюшку Сталина – конец мне тогда! Я ж тогда затолкну тому гаду в зад весь запас соли!..»