Читаем без скачивания Кристальный грот - Мэри Стюарт

— Это я вижу. Но я ведь не сказал «карту города», Мерлин, я сказал «карту страны».

— Всего Уэльса? Откуда же мне знать, что находится севернее этих холмов? Я никогда не был севернее, чем сейчас.

— Я покажу тебе.

Он отложил табличку в сторону, и, взяв палку с заостренным концом, начал рисовать в пыли, объясняя в то же время нарисованное. Он начертил для меня карту в форме большого треугольника, карту не только Уэльса, но всей Британии, и даже диких земель за Стеной, где живут столь же дикие люди. Он показывал мне горы и реки, и дороги, и города, Лондон и Каллеву, и те местности, что на юге прилегают к городам и крепостям близ окончаний паутины дорог, Сегонтиум, и Каэрлеон, и Эборакум, и города вдоль самой Стены. Он говорил о них, как об одной стране, хотя я мог перечислить имена королей доброй дюжины упомянутых им мест. Я помню это лишь из-за случившегося позднее.

Потом, когда наступила зима и звезды стали появляться на небе рано, он поведал мне их названия и свойства, и как можно составить им карту подобно тому, как наносят на карту дороги и города.

Когда они движутся, сказал он, то рождается музыка. Сам он не был обучен музыке, но узнав, что Ольвена обучила меня, помог сделать арфу. Инструмент получился, наверное, довольно грубым, он был маленький, сделан из граба, с шейкой и колонкой из красной ивы, росшей на берегах Тиви; волосы для струн взяли из хвоста моего пони, тогда как арфа принца (по мнению Галапаса) должна была иметь струны из золотой и серебряной проволоки. Я сделал подкладыши под основания струн из продырявленных медных монет, ключи и колки из полированной кости, затем на деке вырезал изображение кречета и счел, что инструменту Ольвены до моего далеко. Он и правда звучал так же верно, как ее арфа, и обладал каким-то мелодичным шепчущим призвуком — казалось, музыка рождается из воздуха. Хранил я ее в пещере, хотя Диниас оставил меня в покое — ведь он был уже воином, а я всего лишь начинающим грамотеем — я не оставил бы во дворце ничего, что было мне сколько-нибудь дорого — разве что заперев в свой платяной сундучок, а арфа туда не влезала. Дома мне служило музыкой пение птиц на грушевом дереве, и Ольвена пела еще иногда. А когда птицы умолкали и ночное небо сияло льдистыми огоньками, я пытался услышать музыку звезд. Но так и не услышал.

Затем, когда мне исполнилось двенадцать, Галапас заговорил однажды о кристальном гроте.

7

Не секрет, что когда речь идет о детях, самое важное остается часто незамеченным. Когда, к примеру, ребенок узнает нечто такое, что слишком велико для его понимания, он хранит это в памяти, пока очертания того, на что он обратил внимание, не будут под воздействием воображения раздуты или не примут столь гротескной формы, что смогут в равной степени сойти за порождение магии или кошмара. Так получилось и с кристальным гротом. Я никогда не упоминал в беседах с Галапасом о том, что испытал, попав туда впервые. Даже себе с трудом признавался я в том, что виделось мне иногда в свете и пламени; это видения, убеждал я себя, воспоминания откуда-то из-за нижних границ памяти, всего лишь плоды воображения — подобные голосу, сказавшему мне о Горланде, или способности увидеть в абрикосе яд. И когда я обнаружил, что Галапас тоже никогда не упоминает о внутреннем гроте, и что когда бы я ни пришел, зеркало всегда завешено, я тоже ничего не сказал.

Однажды зимним днем, когда земля сверкала и звенела от мороза, я ехал к нему. Пони шел быстро, вскидывая голову и натягивая поводья, и перешел на легкий галоп, как только я повернул его от леса вдоль по горной долине. Я наконец-то перерос кроткого буланого пони моего детства и теперь гордился маленьким серым уэльским, которому дал имя Астер. Есть порода уэльских горных пони, выносливых, быстрых и очень красивых, с изящной узкой головой, маленькими ушами и сильной выгнутой шеей. Они свободно пасутся в горах; в прошлом в их жилы попала кровь лошадей, привезенных римлянами с Востока.

Астер был пойман и объезжен для моего кузена Диниаса, немилосердно гонявшего его пару лет, а потом бросившего ради настоящего боевого коня. Поначалу пони был почти неуправляем, имел дурные манеры, рот его истерзали удила, но после медленной тряской езды, к которой я привык, шаг его казался шелковым, и когда он смог пересилить страх передо мной, он стал нежным.

Я давно уже придумал, куда укрывать пони во время поездок зимой. Как раз у скалы, что под пещерой, росли заросли боярышника, и в самой их чаще мы с Галапасом соорудили загон из принесенных камней; задней стенкой служила сама скала. Когда мы обложили стены загона сухими ветками и ими же перекрыли верх, а затем принесли еще туда несколько охапок папоротника — загон получился не только теплым, надежным укрытием, но и стал совершенно незаметен случайному взгляду. Эта потребность в сохранении тайны была еще одной темой, не подлежавшей обсуждению; я и без объяснений понимал, что Галапас как-то помогал мне противостоять планам Камлаха относительно моей судьбы, поэтому — даже при том, что со временем я стал более предоставлен самому себе — я принимал все меры предосторожности, чтобы сберечь тайну: нашел полдюжины разных дорог, по которым мог добраться до долины, и набор баек в оправдание своего отсутствия.

Я завел Астера в загон, снял с него седло и уздечку и повесил их на стену, достал из седельной сумки и насыпал пони корм, заложил вход прочной веткой и торопливо поднялся к пещере.

Галапаса там не оказалось, но покинул он ее лишь недавно, о чем говорил тот факт, что стоявшая на выступе сразу за входом в пещеру жаровня была еще раскалена. Я шевелил угли, пока среди них не возникли язычки пламени, затем устроился поблизости с книгой.

В тот день я приехал без предварительной договоренности, но у меня была уйма времени, поэтому я не стал тревожить летучих мышей и какое-то время спокойно читал.

Не знаю, что заставило меня именно в тот день изо всех дней, когда я бывал здесь один, отложить вдруг в сторону книгу и пройти вглубь мимо завешенного зеркала, чтобы взглянуть на выступ скалы, на который карабкался пять лет назад. Я убеждал себя, что хочу лишь посмотреть, таков же ли он, каким я его помню, и не были ли кристаллы, подобно видениям, плодами моего воображения. Какова б ни была причина, я быстро взобрался на выступ и, опустившись у прохода на четвереньки, стал вглядываться во мрак.

Внутри грота все было недвижно и темно, мерцание огня не достигало его. Я осторожно полз вперед, пока руки мои не наткнулись на острые кристаллы. Они оказались очень даже реальны.

Но и теперь, не признаваясь себе в причинах спешки, поглядывая в сторону входа в главную пещеру и стараясь не пропустить приближение Галапаса, я скатился с выступа, схватил оставленную мной у входа кожаную куртку для верховой езды и, торопясь вернуться, протолкнул ее впереди себя в расщелину грота. Затем вполз следом.

С расстеленной на полу кожаной курткой внутри шара было сравнительно удобно. Я лежал тихо. Наступила полная тишина. По мере того, как глаза мои привыкали к темноте, я смог различить слабейшее серое мерцание кристаллов, но от магии, которую принес сюда свет, не было и следа.

Наверное, была где-то выходившая наружу расщелина, ибо даже во тьме этой камеры ощущался слабый ток воздуха, холодная нить сквозняка. И с нею до меня донесся тот звук, появления которого я ждал, звук шагов человека, спускавшегося сверху, с замерзших скал…

Когда через несколько минут Галапас вошел в пещеру, я сидел у огня и внимательно изучал книгу, а моя кожаная куртка, свернутая, лежала рядом со мной.

За полчаса до сумерек мы отложили книги. Я все не уезжал. Огонь теперь ярко пылал, наполняя пещеру теплом и колышущимся светом. Какое-то время мы сидели молча.

— Галапас, я хотел бы спросить тебя кое о чем.

— Да?

— Ты помнишь тот день, когда я впервые пришел сюда?

— Прекрасно помню.

— Ты ведь знал, что я приду. Ты ждал меня.

— Разве я это говорил?

— Ты знаешь, что это так. Откуда ты знал, что я буду здесь?

— Я увидел тебя в кристальном гроте.

— А, это-то да. Ты повернул зеркало так, что свет свечи упал на меня, и ты увидел мою тень. Но я не об этом. Я хотел узнать, как ты понял, что я в тот день должен был подняться по долине?

— На этот вопрос я и ответил, Мерлин. Я знал, что в тот день ты поднимешься по долине, потому что еще до твоего прихода увидел тебя в гроте.

Мы молча смотрели друг на друга. Между нами сияли и невнятно шептали о чем-то языки пламени, пригибаясь немного на уносившем дым из пещеры сквозняке. По-моему, сначала я ничего не ответил, а просто кивнул. Это было мне знакомо.

— Ты покажешь мне?

Мгновение он помолчал, рассматривая меня, затем поднялся на ноги.

— Пора. Зажги свечу.

Я повиновался. Маленький огонек зазолотился и отодвинул порожденные мерцанием пламени тени.