Читаем без скачивания Хозяева старой пещеры - Жанна Браун

— Ой, Ким… я… я… — неожиданно простонала Юлька и, зажав рот рукой, замотала головой. В лицо Кима полетели холодные брызги.

— Ты что? С ума сошла? — испуганно зашипел Ким, вытираясь.

— Ой… а… а… а… а я не хочу, а оно… оно… а… Апчхи!

Митька остановился и, по-собачьи склонив голову набок, прислушался.

— Ой, — снова тоскливо простонала Юлька и жалобно посмотрела на Кима полными слёз глазами, — ой… а…

Ким стремительно бросился к Юльке и, навалившись на неё всем телом, прижал её голову к земле.

— Нашла тоже время, — в отчаянии прошептал он, — теперь всё сорвётся…

Сделай Митька ещё один шаг — и он открыл бы их убежище. Но помощь пришла, как всегда, неожиданно и с той стороны, откуда они её совсем не ждали. Их выручила Митькина мать. Она выбежала из дома в сопровождении орущей диким голосом Митькиной сестрёнки Нюрки как раз в ту минуту, когда Митька уже собирался раздвинуть руками кусты.

— Ты что же это вещи разоряешь?! — закричала мать на всю улицу. — Свой велосипед разорил, так теперь за сестрин принялся? А ну, вертай назад!

Митька вздрогнул, как от удара, и, подхватив колёса, вихрем промчался мимо разведчиков, даже не заметив их.

— Ма-а-а… колёсики-и-и… — басом ревела Нюрка, — колёсики-и-и…

— Митька-а! Тебе что, позакладало? Вертай домой, окаянный! Ну, погодь, придёшь домой, я с тебя штаны-то спущу!

— Ма-а-а… колёсики-и-и…

Митька петлял между кустами коротким заячьим прискоком, подгоняемый криками матери и рёвом сестры. Когда он, наконец, скрылся в кустах, а его мать в доме, Ким с Юлькой взглянули друг на друга и дружно расхохотались.

— Что же ты… давай чихай теперь, сколько хочешь, — добродушно сказал Ким. Пережитая вместе опасность почти примирила его с Юлькой.

Юлька удивлённо замотала головой.

— Вот честное-пречестное, ни капельки не хочется… правда! И почему это так всегда бывает на свете: когда нельзя — хочется, а когда можно — вся охота пропадает? Мама знаешь, как от нас с Гошкой малиновое варенье прячет? Не допросишься! А когда я болела — целый стакан дала, а я всего только одну ложку и смогла съесть, совсем расхотелось. Гошка потом здорово на меня обозлился, говорит: «Не могла меня позвать…»

— Когда болеешь, всё, что захочешь, дают, — сказал Ким. — Я теперь жду, когда заболею, чтобы духовое ружьё купили, а то, пока здоровый, ни за что не купят. Ну ладно, пошли, я уже совсем обсох, а ты?

— Пошли, — готовно подхватила Юлька.

Ребята юркнули в кусты и поползли вдоль плетённых из ивняка заборов. Громадные, как слоновые уши, лопухи, перистые заросли папоротника-орляка, головастые цветы жёлтого осота скрывали их от постороннего взора. Ким полз впереди. Изредка он останавливался и, поднеся к глазам картонную трубку, важно всматривался в сторону лепягинского двора. Тогда Юлька тоже привставала на колени и подносила к глазам кулаки-бинокль. Наконец она не выдержала:

— Всё сам да сам… дай и мне разочек посмотреть.

— Отстань! — бросил Ким. — И лежи смирно, не демаскируйся!

— Подумаешь, жалко стало… что я её съем?

— Р-разговорчики! Кто здесь командир — я или ты?

— Ну, ты… — покорно согласилась Юлька, — а если не командир, тогда нельзя, что ли?

— А как же ты думала? В подзорную трубу всегда только командиры смотрят. Ты где-нибудь видела, чтобы у солдат бывали подзорные трубы?

Против такого довода Юлька ничего не могла возразить, тем более что Ким назвал её солдатом. Позабыв о трубе, она преданно смотрела теперь на своего командира, готовая по первому его слову броситься на врага.

Лепягинская изба стояла на конце горбатой, перекошенной на одну сторону улицы, возле каменного здания конторы совхоза. Между конторой и Санькиной избой раскинулся небольшой пустырь, заставленный старыми, поломанными сеялками, косилками, вздыбленными ржавыми плугами. Всё это «богатство» досталось совхозу по наследству после объединения окрестных колхозов.

Пустырь в деревенском обиходе прозвали «кладбищем» и сваливали сюда всё, что выходило из строя. На общих собраниях совхоза несколько раз за последние годы выносили твёрдые решения — ликвидировать «кладбище», восстановить искалеченную технику. Но то ли у взрослых не хватало запасных частей для восстановления, то ли просто не доходили руки — решение оставалось решением на радость совхозным мальчишкам. На «кладбище», всегда можно было раздобыть нужную гайку, шуруп, а то и целый узел для своих поделок.

Здесь-то и строили теперь приборовские мальчишки своё грозное оружие для разгрома пещеры.

В самом конце пустыря, со стороны леса, стоял бесколёсный трактор. Как диковинный зверь, спрятавший раненую морду в траву. Ким осторожно подполз к трактору и посмотрел в сквозную пробоину мотора на «кладбище».

— Ну, что там? — нетерпеливо спросила Юлька.

— Подожди, — отмахнулся Ким.

На «кладбище» работа шла полным ходом. Санька прилаживал колесо, а Митька вертелся рядом, преданно заглядывая другу в глаза.

— Сань, тебе молоток подать?

— Сань, посмотри — хороший гвоздик, может, пригодится?

— Сань, как ты думаешь, Рыжая видала что-нито иль нет?

Санька только досадливо поводил острым плечом — отстань, не вертись под ногами.

Остальные мальчишки азартно добивали несчастную технику, выискивая нужные им детали.

— Нет, ты только посмотри, что они придумали! — восхищённо прошептал Ким, — Что ни говори, а голова у Саньки варит!

Юлька подползла к Киму и присела рядом.

— Ну, что я говорила?.. А вы ещё не верили!

Пушка получалась совсем как настоящая. Издали даже можно было подумать, что ребята её не сами сделали, а притащили из музея, где она хранилась со времён войны Петра Первого со шведами.

Широкая, покрытая чёрной масляной краской фановая труба была плотно привязана стальными полосами к толстой дубовой доске, выструганной из старого корыта. Впереди к доске были прилажены два большие велосипедные колеса, а сзади, к концам лафета, — два маленьких, из-за которых Митькина мать обещала спустить с сына штаны.

— Как же она будет стрелять? — спросила Юлька.

— Тише ты… — прошептал Ким, — смотри лучше…

Санька отложил в сторону отвёртку и ласково провёл рукой по чёрному, блестящему на солнце дулу пушки. Сухощавое, обветренное лицо его с остро выпирающими скулами и горбатым носом было всё перепачкано мазутом. Спутанные белёсые волосы вздыбились над выпуклым лбом.

— Готова «Гроза пещер», — гордо сказал Санька и вытер подолом ситцевой рубахи потный, грязный лоб. — А Кимка, поди, и не догадывается, какой мы ему подарочек припасли.

— Раскудахтался, Ястреб, — негодующе прошептал Ким, — посмотрим ещё, чья возьмёт!

— Ребя-а-а!.. Давай сюда! — крикнул Санька. — Счас испытание устроим и — держись, заборовские!

— Ур-р-а! — Митька завертелся на месте, размахивая руками.

Наша пушка — всем пушкам                                           пушка!Эй ты, Кимка, берегись!Как дадим — только                                держись!

Голос у Митьки стал пронзительным, как звук флейты.

— Слышал? — Юлька толкнула Кима в бок локтем. — Этот Митька всегда что-нибудь придумает. Прямо поэт какой-то ненормальный!

— Не глухой, — сумрачно отозвался Ким.

Ребятишки сбегались к пушке со всех сторон «кладбища», Санька окинул взглядом свой перепачканный мазутом отряд и торжественным шагом подошёл к пушке.

— Внимания-а! — захлебнулся восторженным криком Митька. — Счас…

— Хватит, — сурово бросил Санька. Он поднял с земли небольшой, с куриное яйцо, камень и заложил его в дуло пушки. — Давай!

Митька сорвался с места, подбежал к пушке со стороны лафета и изо всех сил оттянул на себя широкую красную полосу резины с толстым металлическим стержнем посередине.

— Огонь! — крикнул Санька.

Митька отпустил резину. Металлический стержень гулко вошел в дуло пушки и с силой вытолкнул камень. Он взвился высоко в воздух и, вспугнув ленивую стаю жирных голубей, коротко звякнул о что-то твёрдое во дворе Санькиного дома.

— Урра-а! — взвизгнул было Митька и осекся, зажав грязными кулаками рот, словно надеялся затолкать обратно так некстати вырвавшийся победный клич.

Сыпучий звон разбитого стекла и отчаянный вопль Санькиной матери: «Убили-и-и-и!» — взрывной волной разметал ребят в разные стороны. Только Санька остался стоять у пушки, как припаянный.

Из-за сарая, выходившего кривой, щелястой стеной на «кладбище», выбежала тётя Маруся. Простоволосая, босиком, в одной нижней полосатой юбке, она бежала по пустырю, по-утиному переваливаясь на коротких толстых ногах, прижимая к груди мокрую тряпку.

— Это что же такое делается, а? Как же это понимать, а?