Читаем без скачивания Грех жаловаться - Максим Осипов

– Это уже не к мальчику, а к руководителям «Большой восьмерки».

– Продают, потому что все продают. Их будут потом из этого «обычного вооружения» убивать. Впрочем, руководителей не будут.

– Давай, напиши им открытое письмо.

– «Перестаньте продавать оружие… вашу мать!» Годится?

Природа

– А про Природу мне и сказать нечего, я плохо ее понимаю. Ты – другое дело. Ты можешь встать рано-рано и отправиться к морю – смотреть на восход. Или вылезти в красивом месте и погулять в одиночестве, пойти на речку или в лес.

– Это не служение, просто – удовольствие.

– Но вот заботиться о чистоте этого самого леса или сохранять редкие виды животных – безусловно, служение.

– Только не произноси слово «экология».

– И «генофонд».

– И «генофонд».

– Вполне ведь можно представить себе человека, которого заботит природа сама по себе, безо всяких денег и славы, не так ли?

– Конечно, особенно в Америке. Слушай, ценности подходят к концу, куда ты денешь крестьянский труд?

– Никуда не дену. Разве крестьяне служат природе?

– Скорее, наоборот.

– Культура тоже вроде не годится. Можно ли говорить о пресуществлении крестьянского духа в хлебе или в огурцах?

– Нет, это какие-то фантазии в духе Льва Николаевича. Не обеспеченные смыслом.

– Можно себе представить здравомыслящего миллионера, доящего каждое утро корову?

– Стало быть, работать бесплатно – условие служения?

– Возможность работать бесплатно – да, разумеется. Можно и писать музыку, и лечить людей, и спасать китов, не зарабатывая. Условие необходимое, но не достаточное. Много чего люди делают самозабвенно и бесплатно: играют в компьютерные игры, прыгают с парашютом, ходят на рыбалку… Какое же это служение?

Святыня

– Darf ich? Дерзну ли? Если и получится сказать, то совсем чуть-чуть.

– Святыне служат священники? Монахи?

– Не только. У иудеев вот нет ни священников, ни монахов.

– А почему Святыня, почему не Бог? Не хотелось Бога ставить в один ряд с Порядком, Природой и всем прочим?

– Святыня – как-то точнее, не в узко-жреческом смысле, конечно. Богу служит каждый верующий христианин, правоверный иудей, мусульманин. И даже «Анонимные алкоголики» присягают: «Вверяем свою жизнь и волю Богу, как каждый из нас понимает Его». Но чтобы служить Святыне, надо ощущать ее так же остро, так же лично, как, например, Пастернак: «И долго-долго о Тебе / Ни слуху не было, ни духу». Дело тут не в мере церковности. Самое лучшее стихотворение о литургии принадлежит Мандельштаму – еврею, крещенному в протестантской вере: «Вот дароносица, как солнце золотое…»

– Да, удивительно. А как мальчику выбрать это служение?

– Собственного опыта у меня, понятное дело, нет. Какие нужны качества? Доверие – и к Богу, и к людям, потому что полностью вверяешь себя им, отказ от «самовыражения», готовность преодолевать свою интравертность. Ко мне недавно приезжал пациент, сельский священник, мы с ним много говорили. Он сказал такое: «Среди моих прихожан есть очень плохие люди, бывшие зэки, они обворовывают и меня, и церковь, и всю деревню. Жить среди них и с ними меня побуждает не какая-то особенная любовь, а вот так я понимаю верность своему рукоположению и Евангелию». А как выбрать? Я расскажу тебе историю с отцом Ильей: будучи вообще-то очень покладистым, он одному юноше никак не давал благословения поступать в семинарию – требовал ответа, зачем он хочет быть священником, а тот только нес благочестивую чепуху. Спрашиваю: «А вы бы сами что ответили?» – «Что я хочу совершать литургию, что же еще?»

– А происходящее с церковью тебе как? Все это наращивание мускулов…

– Трудно себе представить Спасителя в образе культуриста, правда. Как такие люди читают Евангелие? Там все против них, против формализма. Или они не читают?

– Ладно, «они носят бороду, вот и всё».

– Кстати, Пушкин умудрился написать обо всех мировых религиях.

– Это, конечно, уже не про служение, а про его чувство стиля…

– Смотри, православие: «Отцы-пустынники и жены непорочны…»

– Тут все-таки ирония. «Области заочны», «Змеи сокрытой сей».

– Я не чувствую.

– Так, а католицизм?

– «Верен набожной мечте, / Ave, Mater Dei кровью / Написал он на щите».

– Как чувственно! Протестантизм?

– Пожалуйста. «Странник»: «Дабы скорей узреть – оставя те места, / Спасенья верный путь и тесные врата». Почитай.

– С исламом все ясно: «И мой Коран / Дрожащей твари проповедуй».

– Я бы на месте арабов русский выучил только за «Постимся мы: струею трезвой / Одни фонтаны нас поят; / Толпой неистовой и резвой / Джигиты наши в бой летят…»

– О, да. Иудаизм? «Пророк»? Зато про буддизм, кажется, ничего.

– Что-то у него было с калмычкой, но, пожалуй, это не про буддизм.

Справедливость

– Справедливость – самая спорная ценность, самый трудный вид служения. Я отношу сюда и работу в детских домах и домах престарелых – попытка компенсировать детям родителей, а старикам – заботливых детей, – и выработку новых, более справедливых законов, и, ты меня не поддержишь, революционную деятельность. Да, да.

– Бомбометание – какое же это служение справедливости?

– И бомбометание, и стрельба в генерал-губернаторов, и хождение в народ, и артели из обратившихся проституток – явления одного порядка, они питаются одной эмоцией.

– А нынешний терроризм? Он тоже стоит на страже высших ценностей? Люди взрывают себя ради справедливости?

– Нет, тут совсем другое. Терроризм – это прежде всего против своих, для утверждения власти. Тех же, кто себя взрывает, иначе ждет гораздо худшее. Похожим образом – и вполне героически, с громкими криками бросаясь на охрану, – погибали зэки, которые проиграли в карты жизнь. Если они этого не делали, их заставляли, например, съесть собственную ногу. Справедливость тут ни при чем. Среди народовольцев тоже, понятное дело, были разные персонажи, тот же Нечаев.

– Странный разговор. Давай лучше про помощь обездоленным, про добрые дела. Почему бы не назвать эту ценность милосердием?

– И справедливость-то опасное слово, а уж профессиональное милосердие – прямой путь в ад. У тебя милое, милостивое сердце. Значит, у меня оно не такое милое, а то и вовсе не милое. Зачем тогда мне жить? Резать чёрта! Пусть будет Справедливость. Мы забыли еще про восстановление доброй памяти, вообще памяти о жертвах насилия. Соловецкий камень на Лубянке – акт справедливости.

– Отчасти сродни твоему письму «Большой восьмерке». Трудное дело, если не найти в нем настоящего интереса, чего-то отделенного от собственной личности.

– Главное – скорее сойти с позиции благодетеля, очень двусмысленной. Приходится ведь считать себя хорошим человеком.

– Да, с милосердием, кстати, очень носились в девяностые годы и совершенно ложные, лживые люди.

– Вот я расскажу тебе историю про опасности для тех, кто служит справедливости. В середине девяностых ехал я в метро, читал газету. В газете – статья председателя Комиссии по помилованиям при президенте РФ, писателя. Тогда еще была смертная казнь. Написано так: «В каждом, кто преступил закон, надо видеть прежде всего человека с его судьбой, а мы порой человека-то и не видим. Вот к нам в комиссию поступило дело некоего N. После отбытия наказания за какое-то вообще ничтожное правонарушение он нигде не мог прописаться и прибыл туда, где был вынужден работать у одного мерзавца в совершенно жутких условиях. Мерзавец пытался изнасиловать его жену, N. взял со стены ружье и убил мерзавца, а заодно и его брата, который имел глупость вмешаться. В результате самый гуманный приговорил N. к высшей мере». И вдруг, я глазам своим не поверил, слушай: «Не помню уже, чем кончилось это дело».

– «Не верьте гуманистам, у них гнилые зубы» – Дмитрий Шостакович.

– Вот, вот. Опасное это дело – быть председателем Комиссии по помилованиям. Служить добру.

– Не жертвуя собой.

– Дело не в жертве, все равно опасное.

– Ты рад, что смертной казни теперь нет?

– Рад. Из сострадания не к убийцам и насильникам, а к председателю Комиссии по помилованиям.

Poor losers

– Все, нет больше ценностей. Справедливость последняя.

– А что делать со всеми этими продакт-менеджера-ми, с нарождающимся средним классом, с крепкими хозяйственниками? Они чему служат?

– Ничего не делать. Ничему не служат. «Надо свое дело делать хорошо». Мало ли кто хорошо делал дело, до конца? Немцы вот в сорок пятом знаешь сколько сожгли евреев? Да, да, убийцы – это средние люди. Посмотри, чем живут сейчас те, кто достиг высот, – работой до одури и грубыми удовольствиями. Еще – страхом смерти, от которой думают спастись физкультурой. Poor losers. Люмпены. Неудачники.

– Ну-ну, не расходись. Последние, если и станут первыми, то не в этой жизни.

– Дело не в первых-последних. Их нет, просто нет, этих менеджеров, они не первые и не последние. Среди них попадаются милые люди, но самих их – нет, как нет человека, сидящего с пивом у телевизора.