Читаем без скачивания Сергеев Виктор. Луна за облаком - Неизвестно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, чго скажешь? Разве это не преданные стройке люди? А?— ирихин оглядел собравшихся.— Поспорили мы маленько с Озеном Очировичем из-за этого Клочко.
— A-а, черт с ним!—отмахнулся управляющий.—Жалко, что ригадир был когда-то расторопный, исполнительный. Такого не вдруг
йдешь. И вот — на тебе...
— А вы-то. Иван Анисимович, разговаривали с Клочко?— поинресовался Чимитдоржиев.
— Да нет. Поднялся я к себе, а он, оказывается, не заходя в паром. задними дверями да во двор...
Все засмеялись.
Управляющий раскрыл блокнот, полистал страницы.
— Трайлеров, боюсь, не хватит. Надо продумать, как возить сваи на автомашинах.
— Неужели «КРАЗ» не потянет?— удивился Каширихин.
— Потянуть-то потянет... Но в пути могут быть поломки свай От тряски. Там такие концы висеть будут... — Шайдарон развел руки, показывая, какие концы вылезут из кузова и где ожидаются трещины в железобетоне.
Заседание партийного комитета затянулось. Пока обсуждали, что надо делать в первую очередь для быстрой и бесперебойной забивки свай, пока размышляли о нынешних и будущих трудностях, повсюду Ц'уже в домах зажглись огни.
Бетонирование перекрытия в древесно-подготовительном цехе р бригада Трубина заканчивала. Бетон все подвозили, и люди не вышли из цеха, пока не уложили последние кубометры. Только закончили— подошел бульдозер. Мастер Карымов закричал:
— Уходите отсюда! Освобождайте территорию! Планировку срочно надо делать.
А вдоль стены цеха — леса и еще эстакада. Григорий попросил мастера, чтобы обождали: нужно время для уборки лесов и эстакады. Убирать следует аккуратно: доски потом пригодятся.
— Некогда!—опять закричал Карымов.—Что там доски?!—обернулся к бульдозеристу: — Давай! Пошел, милок! Наяривай!
Взревел мотор, никто и глазом моргнуть не успел, как заскрипели леса и рухнули стойки. Всплеснулось облако серой пыли.
— Эт-то... как понимать?—Григорий хватал мастера за рукав, тот пятился, норовил проскочить вслед за бульдозером. — К-кому нужна т-такая р-работа!
— Но-но!— огрызался Карымов. — Рукам воли не давай. А то смотри-и! .
В серой пыли измятое лицо мастера еле видно. И вдруг оно совсем исчезло. А в ушах короткий вскрик:
— А-а-а!
Григорий шагнул, вглядываясь. Маленький, круглобокий Карымов поднимался с земли, держась за голову. Поднимался он легко и плавно, как ванька-встанька. А, поднявшись, покачался и застегнул пуговицы на тужурке.
— Ответишь!—прохрипел он.— Так и знай!
Повернулся и пошел селезнем, смешно прыгая через доски и кирпичи.
Григорий вернулся к рабочим.
— Чего это с ним? Не пойму.
Все отводили глаза. Будто ничего и не было. Только Выл ков Колька, тот, который когда-то лишился зуба за прожженный карман, сказал:
— Так это же он споткнулся. Шишку заробил.
Наутро, проходя мимо сбитых бульдозером лесов, Григорий заметил, что ни одной поломанной доски здесь уже не осталось. Спросил у бригады:
— Кто взял?
И опять у всех глаза — по сторонам.
— Кто взял доски?
— А мы в сторожа не нанимались. Пускай милиция ищет.
Это сказал Ленчик. Из бывших воров. Глаза у Ленчика в прищуре, а в глазах — презрение. И в гибкой его фигуре, и в том, как он держал кончиками пальцев папиросу — тоже презрение.
— Ну, что же... раз «мы в сторожа не нанимались...»—тихо проговорил Трубин. — Я заплачу... за доски.
— Так без ничего останешься, бригадир,— сказал Ленчик.— Кусать, что будешь?
— Я-то найду что. А вот как бы кое-кому хуже не вышло.
— На меня целишь?—Ленчик смял папиросу.
— На тебя? Много ты в досках понимаешь...
Кто-то хохотнул и сразу все облегченно рассмеялись.
Когда Григорий уходил, слышал, как Федька Сурай говорил вполголоса:
— И чего он взъелся? Были бы доски, а то так... топливо.
Стройка подбиралась к сосновому лесу, вгрызалась в сухую песчаную землю—и почерневшие, покосившиеся домишки, повизгивали скрежеща проржавевшим железом, разбирались на доски и бревна, распространяя далеко окрест не умерший еще жилой дымный дух оголенных печей и смолистые запахи прогретого солнцем дерева.
По затравевшим улочкам сновали тупорылые бульдозеры, ковыряли древние курганы. Ковши экскаваторов, гремя цепями, бухались о землю и выкусывали этакие рвищи, что не подходи...
Для бригадной канцелярии Григорий сохранил хату-развалюху, поставил туда стол, две табуретки. Теперь он сам замерял кубатуру, выписывал наряды, получал материал. Облегчение от этого вышло мастеру Карымову. Тому бы благодарить бригадира, а он обиделся: порешил, что ему не доверяют. Вот и налетел, как бешеный, с бульдозером...
Григорий ждал, что его вызовет Шайдарон. Но Шайдарон не вызывал. Карымов не пожаловался. Не захотел. А может, просто не успел. Скорее — не успел.
У Карымова каждый шаг рассчитан наперед, каждое слово произносится обдуманно, всякая строка на бумаге жевана-пережевана. А если что напишет, по его мнению, лишнего, то зачеркивать не будет — вырежет бритвой. В его бумагах почти на каждой странице там и тут по строчкам аккуратные продольные прорези. Чего он там вырезал, про то никто никогда не мог узнать.
Трубин присел за стол, разложил наряды. Тягостно как-то. И знал из-за кого. Из-за Софьи. Вот уже месяцы прошли, как уехала, а все тягостно. Человек уходит от тебя потому, что встречает другого, более нужного ему, более достойного, чем ты, и любимее, чем ты. Как это трудно — знать, что есть кто-то лучше тебя для того человека, которому ты еще недавно был самым лучшим. Это — как падение с обрыва. Или нет. Это — сознание собственной неполноценности, полный упадок. 'Историки пишут: «Государство пришло в упадок». Вот и у него вроде так...
В тяжелой голове — тихие, будто бы женские голоса. Мешают думать. Что за голоса? И вдруг отчетливо: «Можно7»
Повернулся. Слова уже прямо в лицо, в тяжелую голову:
— Можно к вам?
Девчонка с узелком в руке. Тоненькая. Поверх ситцевого платья пиджак с чужого плеча. Глаза пугливые, вытаращенные. Как птенец-галчонок. И зовут, наверное, Галка.
— Вам кого?
— Мне бы начальника.
— Гм... Начальника?—Трубин подумал: «Для такой, что ни поп, тот и батька».— Ну, я начальник. Чего тебе?
— Работницы вам нужны?
— А что ты умеешь?
— Н-не знаю.— Сказала тихо и опустила голову.
— Работала где-нибудь?
— По хозяйству.
— Документы с собой?
— Нету документов.— Голоеэ еще ниже.
— Как это «нету»? Сколько тебе лет?
— Семнадцать. Паспорт отчим пожег. Это я верно говорю. Он не пускал меня в город. А я решилась.
Трубин подошел к ней, усадил на табуретку.
— Что у тебя за отчим? Мать есть? Рассказывай. Да ты успокойся. Почему у тебя паспорт сожгли?
Девчонка вытерла слезы, всхлипнула. Григорий погладил ее по волосам, как ребенка. Приподнял голову. Увидел глаза, полные слез.
— Ну-ну. Ничего. Рассказывай.
— С чего и начинать — не придумаю..
— Выпей воды.
Она покачала головой.
— Я сейчас... Я про все по порядку скажу. Ну вот. Черемуха у нас росла под окном. Из-за черемухи все и началось. Мать как-то в подполье полезла за капустой и увидела там корни черемухи.
— Ты откуда сама-то?
— Из Онохоя.
— Ну, а дальше что было?
— Дальше-то? От тех корней в подполье росточки поднялись. А у нас в избе молельня. Верующие и взялись за мать: «Выруби черемуху! Нехорошо, когда в избе дерево. Разгневается домовой». Мать заколебалась, а отчим — за топор ухватился. Я ему говорю: «Не тронь дерево!» Ну, у нас и пошло... «Если срубишь,— говорю,— уйду из дома». А он свое: «Никуда не уйдешь, помолвлена ты». Я ему прямо сказала: «Не нужен мне ваш жених, не люблю его». — «От бога,— говорит,— не отрекайся, сам бог тебе жениха указал». Мать на его стороне. Ночью отчим срубил черемуху, склал из ее веток костер и сжег, а пепел по ветру развеял. И в подполье росточки загубил. После того надумала я уходить, а он вызнал про это, охватил у меня паспорт и тоже... пожег.
— А ты все-таки ушла?
— Ушла.
Девчонка, положив узелок на пол, ломала пальцы. Хрустнет «'устав, она за другой палец берется.
— Зовут-то тебя как?
— Шигаева я. Рая Шигаева.
«Ошибся. Думал: Галка»,— вспомнил Трубин.
— Жить, конечно, негде?
— Ага, негде.
— Что же мне с тобой делать?— Григорий прикинул- «Фонд зарплаты может не выдержать. Ну да ничего. Как-нибудь». Отказать ей язык не поворачивался.— Возьмем ученицей. На штукатура хочешь?
— Хочу.
— Завтра поедем в милицию. Расскажешь, как было. Получишь паспорт — пропишут в общежитие. А ночевать... С кем-нибудь из из наших договоримся. Мир не без добрых людей. Деньги-то у тебя есть? Поди, нет?
— А? Чего?
— Утри нос, а то у нас в бригаде увидят, год будут помнить. Иди за мной.
Сдал Трубин девчонку бригаде, вернулся в свою развалюху, принялся за наряды, а тут пришла Чимита Догдомэ.
