Читаем без скачивания Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой - Александр Александров

В это время она начинает серьезно заниматься рисованием. Первым ее учителем была гувернантка m-lle Брэн, умершая от чахотки в Крыму в 1868. Муся очень любила ее и, вероятно, от нее получила зачатки той смертельной болезни, которая и свела ее так рано в могилу. Впрочем, и другая ее гувернантка, m-lle Колиньон, тоже умерла в Париже от чахотки. Так что возможности заразиться туберкулезом у нее было достаточно.

Это не первая попытка начать учиться рисовать, в Женеве ей брали учителя, доброго старичка, который приносил ей модели для срисовывания хижинки, где окна были нарисованы в виде каких-то палочек. Теперь она уже знает, чего хочет.

«Сегодня у меня был большой спор с учителем рисования Бинза. Я ему сказала, что хочу учиться серьезно, начать с начала, что-то, что я делаю, ничему не научает, что это пустая трата времени, что с понедельника я хочу начать настоящее рисование. Впрочем, не его вина, что он учил не так, как следует. Он думал, что до него я уже брала уроки и уже рисовала глаза, рты и т. д., и не знал, что рисунок, ему показанный, был мой первый рисунок в жизни и притом сделанный мною самою». (Запись весной 1873 года.)

Она постоянно учится музыке, а во второй половине дня рисует. Срисовывая Аполлона Бельведерского, она находит, что у него выражение лица, та же манера держать голову и нос, что у герцога Гамильтона.

Летом — тоска смертная. Ницца летом — пустыня. Только с новой зимой появится общество, а вместе с ним Ницца превратится в маленький Париж. Как-то надо пережить эти шесть-семь месяцев. Они ей кажутся целым морем, которое надо переплыть.

«Я начала учиться рисовать. Я чувствую себя усталой, вялой, неспособной работать. Лето в Ницце меня убивает, никого нет, я готова плакать. Словом, я страдаю. Ведь живут только однажды. Провести лето в Ницце — значит потерять полжизни. Я плачу, одна слеза упала на бумагу. О, если бы мама и другие знали, чего мне стоит здесь оставаться, они не заставляли бы меня жить в этой ужасной пустыне. Я не имею о нем никаких известий, уже так давно я не слышу даже его имени. Мне кажется, что он умер. Я живу, как у тумане; прошедшее я едва помню, настоящее мне кажется отвратительным…» (Запись от 9 июня 1873 года.)

Под ее окном местные молодые люди устраивают серенады, играют скрипка, гитара и флейта: чудесное трио. Но это не светские молодые люди и хотя музыка нравится, в душе такие знаки внимания не оставляют следа.

Она плачет, страдает, прячется от взрослых, чтобы они не заметили этого, но взрослые, вероятно, все-таки замечают ее состояние и чтобы как-то ее развеять тетя Надин в июле 1873 года везет ее в Вену, якобы на выставку, а на самом деле, чтобы восстановить знакомство с одним юношей, Григорием Милорадовичем, которого Мария знала еще в детстве. Цель матери и тети выдать ее замуж за этого Милорадовича, но Муся не заинтересовалась этим богатым юношей, предпочитая свои грезы о принце реальному браку. И опять понятно, что разговор идет о почти пятнадцатилетней девушке, а не ребенке двенадцати лет, раз у родных уже возникают мысли о замужестве.

Сильное впечатление на Марию Башкирцеву производит Париж:

«Наконец я нашла то, что искала, сама того не сознавая: жизнь — это Париж, Париж — это жизнь!.. Я мучилась, так как не знала, чего хочу. Теперь я прозрела, я знаю, чего хочу! Переселиться из Ниццы в Париж, иметь помещение, обстановку, лошадей, как к Ницце, войти в общество через русского посланника; вот, вот чего я хочу!»

Она пока не понимает, насколько серьезен тот процесс, который ведут родственники Фаддея Романова против ее тети и сплетни вокруг него. Людям с такой, как у них, репутацией вход к посланнику закрыт.

Они заезжают к фотографу Валери, чтобы сделать несколько ее снимков. Муся очень любит сниматься и этому мы обязаны большим количеством ее фотографий. В мастерской фотографа она случайно видит портрет Джойи, любовницы герцога Гамильтона, и с радостью отмечает, что хотя та и красива, но через десять лет уже будет стара, а она станет взрослой и безусловно более красивой, чем Джойя. Она ценит свою внешность и верит, что ее оценят другие.

«Волосы мои, завязанные узлом на манер прически Психеи, рыжее, чем когда-либо. Платье шерстяное, особенного белого цвета, очень грациозного и идущего ко мне; на шее кружевная косынка. Я похожа на один из портретов Первой Империи; для дополнения картины нужно было бы только, чтобы я сидела под деревом с книгою в руках. Я люблю, уединившись перед зеркалом, любоваться своими руками, такими белыми, тонкими и только слегка розоватыми в середине». (Запись от 17 июля 1874 года.)

«В Венеции, в большом зале герцогского палаццо, живопись Веронезе на потолке изображает Венеру в образе высокой, свежей, белокурой женщины, я напоминаю ее. Мои фотографические портреты никогда не передадут меня, в них не достает красок, а моя свежесть, моя бесподобная белизна составляет мою главную красоту». (Запись от 18 августа 1874 года.)

Она думает не только о нарядах, как другие девушки, хотя испорченное платье все же может привести ее в негодование. Она одевается в платья от Корфа или Лаферрьера, лучших парижских портных, носит шляпы от Ребу, лучшего шляпника, но в то же время сама составляет себе программу, по которой собирается заниматься каждый день в течении 9 часов. Директор местного лицея в Ницце, прочитав программу, удивляется, что ее самостоятельно составила девушка в ее возрасте.

«Я решила пройти курс обучения лицея в Ницце. На всё мне потребуется девять с половиной часов в день. Я хочу работать, как вол. Я не хочу быть глупее своего мужа и своих детей. Женщина ДОЛЖНА получать такое же образование, как и мужчина». (Неизданное, 14 августа 1873 года.)

Но ей не чужды и простые радости: она гуляет на народных праздниках и карнавалах, ездит вместе с матерью и тетей в Монте-Карло, где посещает казино, что запрещено детям в ее возрасте, значит, она выглядит значительно старше своих пятнадцати лет, но, вернувшись, она снова и снова садится за учебу.

Семья живет праздно и не понимает ее стараний. Ее две мамы, так она называет мать и тетю, страдают, как она говорит, только от безделья. Ее брат Поль вообще отбился от рук и больше слушает дядю Жоржа с его «полезными» советами, чем мать. Поль забросил учебу, в четырнадцать лет уже гуляет с кокотками, играет в рулетку и возвращается домой только под утро.

«Мама бранит Поля; дедушка перебивает маму, он вмешивается не в свое дело и подрывает в Поле уважение к маме. Поль уходит, ворча, как лакей. Я выхожу в коридор и прошу дедушку не вмешиваться в дела «администрации» и предоставить маме поступать по своему усмотрению. Грешно восстанавливать детей против родителей, хотя бы по недостатку такта. Дедушка начинает кричать…» (Запись от 21 октября 1873 года.)