Читаем без скачивания Встречи: очерки и рассказы - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

– Фершала не видели? – крикнул он мне через головы. – Нет? Ах ты грех какой… Вот как его нужно.

– Болен кто-нибудь у поселенца?

– Хуже: лошадь захромала… Чистая беда. Вот тебе и Амур… Куды это запропастился фершал-то? Он знает, как лошадей лечить, потому как не человеческий фершал, а скотский…

Егор Иваныч исчез, а я пошел своей дорогой. Давка была такая, что я буквально едва выбрался. Свой экипаж я нашел на самом берегу реки, а около стояла переселенческая телега рязанского старика. Около телеги из попоны было устроено что-то вроде шатра. Там сидели две молодых бабы и валялись ребятишки. Два молодых мужика стояли около телеги, а старик сидел на земле. Около прыгала на трех ногах пегая лошадь, – сейчас она составляла главное действующее лицо разыгрывавшейся молчаливой драмы.

– Здравствуй, дедка…

– Ах, барин, здравствуй…

– Лошадь захромала?

Старик только махнул рукой. Горе было слишком велико, чтобы выразить его словом. Сыновья также молчали, подавленные страшным несчастьем. Это было именно страшное несчастье, которое городской человек не сразу и поймет. Я пошел посмотреть расейскую лошадь. Это была даже не лошадь в собственном смысле слова, а просто лошаденка. Лохматая, большеголовая, нескладная, но выносливая как по части работы, так особенно по части питания. Именно к таким лошаденкам я питаю большую слабость, потому что без нее нет и мужика-пахаря. И без пароходов и без железных дорог еще можно обойтись, а вот без такой лошаденки – конец всей русской истории. По неизвестной причине я осмотрел и распухшую у копыта ногу пеганки.

– Цыгана даве приводил я… – объяснил старик. – Взял полтину, дал какого-то снадобья… Говорит: обождите недельку. Легкое место сказать: недельку… Ох, горюшко наше, барин! Вот какое горюшко… А вон и ваш кучер. Коновала ведет.

Егор Иваныч ужасно торопился, так что скотский фельдшер едва за ним поспевал. Мне очень понравилось это бескорыстное усердие моего кучера. Фельдшер подошел к лошади, осмотрел ногу, пощупал опухоль, потом осмотрел зубы и рот и решительно заявил:

– Никакого толку не будет… Недели три надо дать отдохнуть, а потом само пройдет… Это в ней сока ходят, потому как она накинулась на сырую степную траву, а это с непривычки сок из нее и погнало.

Объяснение болезни было довольно фантастическое, но старик переселенец окончательно упал духом. Давеча было две недели, когда цыган смотрел, а теперь уже целых три…

– Барин, явите божецкую милость, – умолял он упавшим голосом фельдшера. – Ведь зарез это нам… Хоть сейчас ложись и помирай.

Фельдшер посмотрел на него, подумал и решительно заявил:

– Нет, ничего не будет… Лучше и не проси. Надо другую покупать.

– Да ведь ничего у нас нет, барин! Как есть ничего. Что вот только на себе. Где же другую куплять…

Мы пошли к телеге. Фельдшер присел на колесо, закурил папиросу и безучастно смотрел на стоявшего перед ним старика. Егор Иваныч тоже снял свою шапку и чесал в затылке.

– Егор Иваныч, а сколько ты возьмешь придачи на пристяжку? – неожиданно проговорил фельдшер. На кумыс я приехал на долгих, и лошади принадлежали Егору Иванычу. Неожиданный вопрос фельдшера его совершенно озадачил.

– Ведь три недели вы проживете на кумысе, а через три недели лошадь выправится. Доброе дело сделаешь…

– А ежели не выправится?

– Я тебе говорю; выправится.

В самый решительный момент фельдшер достал бумажник, отсчитал двадцать пять рублей и подал их колебавшемуся Егору Иванычу.

– На, получай…

Это великодушие тронуло Егора Иваныча, и он ударил по рукам. Все произошло так быстро, что вся семья не успела опомниться. Старик хотел поклониться фельдшеру в ноги, но тот отвел его в сторону и долго что-то шептал. В такт этого шепота старик только кивал головой.

– Ну, а теперь с богом, – решительно заявил фельдшер. – Егор Иваныч, отпрягай гнедого…

– А ты вот что, дедка, – заявлял Егор Иваныч. – Как приедешь на Амур-то, так поставь свечку Егорию… Пять целковых я тебе пожертвовал, как ни считай.

III

Мы возвращались в свою станицу уже на одной лошади, а за нами тяжело прыгала расейская пеганка. Егор Иваныч оглядывался назад, посвистывал и крутил головой. По всем признакам, он раскаивался в припадке собственного великодушия.

– Да, убил бобра… – ворчал он, почесывая затылок. – А чтоб ему, оборотню, пусто было! Ведь как ловко… а? Точно оглушил…

Сначала Егор Иваныч ругался вообще, а потом примялся ругать скотского фельдшера по преимуществу. Этот взрыв негодования для меня был так же непонятен, как и фельдшерское великодушие. Двадцать пять рублей для человека, который живет «так» или «вообче», деньги очень большие. Я решительно ничего не понимал.

– Нет, он у меня не отвертится! – думал вслух Егор Иваныч, очевидно рассчитывая на реплику с моей стороны. – Что мне жена-то скажет, когда я выворочусь с кумыса домой и приведу этакого лохматого черта? В станице засмеют… Да тот же Бельков… тьфу!.. Точно он мне песку в глаза бросил… Нет, брат, ты погоди!..

– За что, Егор Иваныч, вы ругаете фельдшера? Он сделал доброе дело…

Егор Иваныч оглянулся на меня и захохотал.

– Доброе? – переспросил он. – Это, вы думаете, он для расейского старичка пожертвовал четвертной билет? Пожалел? Как бы не так… Не таковский он человек, вот что. Первое дело, и деньги у него не свои, а второе – о себе он хлопочет, да и меня по пути, дурака, втравил. Видели, как он нашептывал старичку-то? Вот это самое… А деньги ему наплевать: как пришли, так и уйдут. Небось и сам знает, что не удержать их, деньги-то, вот он и плутует: дай, мол, всучу поселенцу… Ах, прокурат!..

Дальше Егор Иваныч заговорил уже совсем что-то несуразное: о каком-то акцизном генерале, которого фельдшер обобрал, потом о каком-то кладе, к которому хитрый фельдшер подбирается самым ехидным образом, наконец, о фельдшеровой жене, которая выгнала мужа на все четыре стороны.

– И правильно сделала, значит, эта самая жена. Этакого человека надо как огня бояться… Да он такое устроит… Я так думаю, что непременно он такое слово знает – как сказал, так другой человек и помутится умом. Да вот давеча хоть со мной… тьфу! А родную жену слово-то и не берет… ха-ха… Она его и с словом в шею. На, носи – не потеряй… Ах дурак, дурак – это то есть я дурак-то, а не фершал. Вот бить-то – опять не фершала, а все меня же!..

Этот монолог закончился тем, что Егор Иваныч принялся ругать ни в чем не повинную расейскую пеганку, даже погрозил ей кулаком и